80 лет одиночества - Игорь Кон

Никогда не забуду, как проходила моя статья «Личность». Большие междисциплинарные статьи всегда в какой-то степени компромиссны, а тут еще идеологические споры. А. Г. Спиркин (зам. главного редактора Философской энциклопедии) и Ланда сказали мне, что Константинов отказывается подписать мою статью, а что конкретно ему не нравится – понять невозможно. Приехали втроем к нему домой. Сразу начался крик, что статья немарксистская.

– А что неверно?

– Социальные роли и тезис, что личность – субъект общественных отношений.

– Федор Васильевич, выбирайте одно из двух: если вам не нравятся роли, должен нравиться субъект, а если вы против субъектности, то должны принять понятие роли.

Сплошной крик, никаких аргументов. Я заявляю, что ничего менять не буду и снимаю статью. Спиркин и Ланда дергают меня сзади за пиджак и шепчут: «Молчи, все образуется», а начальству говорят: «Не волнуйтесь, мы все исправим».

Когда мы вышли из дома, я им говорю:

– Ребята, ищите другого автора, я ничего менять не буду.

– И не надо, он все подпишет.

– Как подпишет, когда он кругом против?!

– Очень просто. Непосредственно перед сдачей тома, когда времени уже нет, мы пошлем ему целую кучу статей, заведомо слепые копии, где ничего разобрать нельзя, и он все подпишет.

Так оно и случилось.

Когда в ИКСИ воцарился Руткевич, он прислал в БСЭ официальное письмо, что положение в социологии изменилось и нужно привлекать тех авторов, которых поддерживает он. Руководство БСЭ письмо обсудило, но отвечать на него не стало. За пять лет директорства Руткевичу заказали одну-единственную статью – «Руткевич М. Н.».

До того, как Руткевич приступил к работе, уходить никто не собирался, все хотели сохранить институт. О самом Руткевиче было известно, что он реакционер, но человек неглупый и к социологии отношение имеет. Единственный правильный прогноз дал хорошо его знавший Андрей Сергеевич Ковальчук. На вопрос, как можно работать с Руткевичем, он сказал, что на это способен только м.н.с. без степени, готовый на любые замечания отвечать: «Слушаюсь, Михаил Николаевич! Глубоко замечено, Михаил Николаевич!» По поводу того, что Руткевич уволит всех евреев и диссидентов, Ковальчук сказал, что, наоборот, только они и останутся, потому что им уходить некуда.

Лично я за заведование отделом не держался и был бы вполне удовлетворен местом старшего научного сотрудника в ленинградских секторах. Но когда Руткевич издал приказ о преобразовании моего отдела, даже не поговорив со мной, я сразу же решил уйти. Это было не так просто, потому что академическим институтам запрещалось принимать людей из ИКСИ, кроме того, Руткевич пользовался поддержкой отдела науки ЦК и Ленинградского обкома партии. Однако в Москве, в отличие от провинции, система была однопартийной, но многоподъездной (имеются в виду разные подъезды и отделы ЦК). Институт общественных наук, где Замошкин заведовал кафедрой философии, находился в ведении международного отдела ЦК, перед которым Руткевич был бессилен. Вслед за мной из ИКСИ вскоре ушли В. Н. Шубкин, Б. А. Грушин, Ю. А. Левада, Н. И. Лапин, В. С. Семенов и многие другие. Через пять лет Руткевича сняли, но после него остался уже другой институт.

Среди тех, кто инициировал советскую социологию, были разные люди. Одни пришли из экономики, другие – из философии, а третьи, причем их было немало, занялись социальной философией через международные отношения. Как правило, это были выпускники МГИМО, элитарного вуза, дававшего, наряду с хорошим общим гуманитарным образованием, отличное знание иностранных языков, что в советское время было редкостью. Большинство выпускников МГИМО шли на дипломатическую работу (хотя высшие посты обычно занимали не профессиональные карьерные дипломаты, а партийные выдвиженцы или, наоборот, задвиженцы – неугодного секретаря обкома, в порядке ссылки или просто, чтобы убрать с глаз долой, нередко назначали куда-нибудь послом) или получали какие-то другие хлебные чиновничьи места. Некоторым интеллигентным ребятам это не нравилось, они шли в аспирантуру по философии и благодаря знанию иностранных языков легко становились ведущими специалистами в сфере критики буржуазной философии и социологии. В случае сохранения каких-то связей с МИДом они имели также определенные преимущества относительно заграничных поездок. Некоторые люди, которые этому завидовали (а завидовали все), говорили, что все эти поездки шли по линии КГБ и были связаны с разведывательной деятельностью, но я думаю, что это сильное преувеличение.

Юрий Замошкин был, наверное, самым ярким и талантливым из этой плеяды[13]. Сын крупнейшего искусствоведа и музейщика, получивший в детстве прекрасное воспитание, живой, остроумный, любознательный, он серьезно интересовался проблемами социальной философии и имел развитое социологическое воображение. Много лет он преподавал в МГИМО, затем заведовал кафедрой философии в Институте общественных наук при ЦК КПСС, а с 1975 г. заведовал отделом Института США и Канады, чем немало способствовал его социологизации. Очень активную и положительную роль Замошкин играл в качестве члена редколлегий журналов «Вопросы философии» и «США. Экономика. Политика. Идеология». В круг его профессиональных интересов входили: история и современное состояние социологии; философско-социологические проблемы индивидуализма и личности; бюрократия и личность; общественное мнение, его структура, динамика и принципы изучения; частный интерес и частная собственность. В Институте США и Канады под руководством Замошкина проводились интересные исследования молодежного и студенческого движения (отличная книга М. И. Новинской), девиантного поведения и т. д., причем от американских проблем тянулись нити к нашим отечественным реалиям, о которых не всегда можно было писать открыто.

Для меня самыми интересными были работы Замошкина по проблемам личности, материализованные в двух книгах – «Кризис индивидуализма и личность» (1966) и «Личность в современной Америке» (1980). До Замошкина наши работы по истории и критике «буржуазной социологии» имели преимущественно историко-теоретический характер, это была история идей или школ. Замошкин предложил иной, проблемный подход. Вместо того чтобы прослеживать историю той или иной идеи, причем главное внимание неизбежно (без этого книга не могла бы выйти) уделялось ее совместимости или несовместимости с марксизмом, он брал поставленную американскими социологами реальную социальную проблему, например индивидуализма или массового общества, обсуждал ее экономические и социально-психологические корреляты, формулируя при этом собственные концептуальные идеи, вроде разграничения ориентации массового сознания на «нормы-цели» и «нормы-рамки». Сплошь и рядом это было конструктивнее абстрактно-идеологической критики.