Не от мира сего - Иеромонах Дамаскин (Христенсен)

Я изумился, но поверил, что это от Бога! Так и оказалось. Отец Владимир рассказал, что переписывается с одним старым отшельником с этого острова, архимандритом Герасимом. Я отправил ему письмо и получил приглашение приехать летом. Дело оставалось за малым — найти средства. И мне пришло в голову: по дороге на Аляску давать лекции с показами слайдов, посещая церкви, привлекая семинаристов».

ДЕНЕГ, ВЫРУЧЕННЫХ от лекций, хватило, чтобы добраться до Аляски. Глеб приехал не Еловый остров в августе 1961 года. Проплутав несколько часов в лесу, наконец набрел на старое монашеское поселение преп. Германа. Отца Герасима он встретил в часовне, которую тот поставил на месте землянки Преподобного. В пятистах шагах — Монашеская лагуна и рокочущий океан. При первом взгляде на настоящую келью отшельника Глеб даже испугался. «Я вдруг ощутил, — пишет он, — что всё это неподдельное, как на Святой Руси, очень отрешенное от мира, как и путь самого Германа».

В Свято–Троицкой обители некоторые предупреждали Глеба, чтобы тот остерегся о. Герасима, дескать, тот сумасшедший и — что еще хуже — «неканоничный». Ходили слухи, что он к тому же коммунист, масон и еще невесть кто. Познакомившись с ним, Глеб с облегчением вздохнул: всё — вымысел и наговоры. Отец Герасим оказался простым и сердечным, с огромной любовью к монашеству, несмотря на годы лишений и одиночества. «Я ему очень понравился, — вспоминает Глеб, — у нас оказалось много общего: наши родители были одного и того же сословия, и он также любил моего духовного отца — о. Адриана, с коим переписывался».

Отец Герасим не примыкал ни к одной «политической» группировке иерархов, за что поплатился: его не признавали и даже презирали. Он невыразимо страдал, наблюдая раскол Русской Церкви после революции, но сам не принимал ничью сторону. Говорил: «Я молюсь за всех и поминаю всех». Одна «юрисдикция» обвиняла, что он принадлежит к другой, в то время как последняя причисляла его к первой. На вопрос «Из какой вы юрисдикции?» он неизменно отвечал: «Из Христовой». Отсюда сразу заключалось, что отшельник повредился в уме. Это давало богатую пищу для всевозможных слухов, которые и достигли Глеба перед отъездом.

Глеб убедился, что о. Герасим жил по велению боголюбивого сердца. Молодой паломник очень огорчился, что подлинного носителя духа Святой Руси не ценят и не понимают в Америке. Ни в своей семинарии, ни где бы то ни было он не встречал такого подвижника — пустынножителя, охотно отошедшего от мира и даже принявшего хулу церковной верхушки, для того чтобы жить истинно в Боге, по совести, держась монашеского призвания. На острове о. Герасим находился с 1935 года. Ухаживал за могилой, следил за мощами преп. Германа и поддерживал монашеский уклад жизни «Нового Валаама», как называл это место сам Преподобный в память о своем любимом русском монастыре. И Глеб понял, что перед ним тот самый человек, появление которого о. Герман предвосхитил за сто лет: «Монах, как и я, убежит от людской славы, придет и поселится здесь.»

Поездка на Еловый остров совпала с началом Успенского поста. Отец Герасим устраивал службы у себя в келии и поминал всех людей, встретившихся в жизни. «Список был поистине бесконечен, — вспоминает Глеб, — каждое имя омывалось его слезами. Его пылкая молитва тронула меня до глубины души, она захватила меня — это было взывание к Богу о заступничестве, упрашивание. Я не мог сдержать рыданий, исходивших из самого сердца. Но в слезах ощущалась не печаль, а, скорее, сладость и необъяснимое раскаяние сердца. После молитвы он особенно исполнялся жизни и радости. Угощал меня чаем и испеченным собственными руками пирогом с лососем. Вокруг не было ни души, и только сияющие звезды над гигантскими темными елями могли засвидетельствовать его многолетнее духовное стояние перед Богом».

Прошла неделя, но Глеб еще не нашел в своем сердце ответа на вопрос: как жить дальше. Как бы не пришлось возвращаться домой, так и не достигнув основной цели.

Но вот что случилось. Перед Успением к о. Герасиму приехали его старые друзья из городка Кадьяк. Он был в прекрасном настроении и встречал их очень радушно. Глеб же тем временем отошел к небольшому, заросшему папоротником источнику, из коего в бытность свою сам Преподобный доставал воду. Сев на замшелый пень у журчащего потока, он открыл книгу, взятую из хижины о. Герасима. Это были жития русских подвижников. И вот, наугад перевернув несколько листов, он попал на главу о преп. Серафиме Саровском.

Как‑то в конце 1832 года один монах спросил старца:

- Почему мы не имеем строгой жизни древних подвижников?

- Потому, — отвечал старец, — что не имеем решимости, а благодать и помощь Божия к верным и всем сердцем ищущим Господа ныне та же, какая была и прежде, — и мы могли бы жить как древние отцы, ибо, по слову Божию, Иисус Христос «вчера и днесь той же, и вовеки»».

Словно озарение снизошло на Глеба: дело в том, что он еще не решился полностью сораспять свою жизнь Иисусу Христу, не изжил самость, поэтому Бог молчал. Вскочив Глеб побежал по тропинке, но не к хижине, а в другую сторону и скоро оказался у большой белой часовни. Построенной местными жителями над могилой Преподобного. Упав на гробницу, он принялся истово молиться.

А незадолго до этого, за тысячу миль отсюда, в одно из книжных лавок Сан–Франциско Евгений отчаянно молил Божию Матерь: «Дозволь мне служить Твоему Сыну!»

Как и Евгений, Глеб готов был вырвать сердце, чтобы принести его на жертвенный алтарь. Он обрел решимость, памятуя слова преп. Серафима: «Разрешил себя Господу, предал себя в Его руки, а дальше — будь что будет!»

Вдруг Глеб услышал тихий, мягкий голос, идущий, казалось, из усыпальницы: «Мечтай!» — только одно слово. Может, ему показалось? Может, он сходит с ума? Но нет, он ясно слышал! Не было сомнения! Всё так очевидно: только что он посвятил жизнь Богу, предал себя Творцу, и Господь через святого, о. Германа, спрашивал о его желаниях.

«Пошли мне такого же идиота, как я сам, — взмолился Глеб, — кто бы понял меня, понял, чего я хочу».

И опять он услышал участливый голос: «А еще?»

Глеб едва перевел дух. Если его просьба исполнена, он должен как‑то отблагодарить Святого.

«Даруй мне братство, — произнес он с трепетом, — братство, которое прославит тебя и объявит о тебе миру».

И едва договорив, выбежал из часовни, будучи не в силах более оставаться наедине с такой святостью. Он помчался обратно по тропе к о. Герасиму, коего застал за приготовлением чая для гостей. «Я получил ответ!» — воскликнул Глеб. Тот с почтением перекрестился и сказал просто: «Слава Богу!» — даже и не узнав в чём дело.

Что же все это значило? Когда Глеб просил себе такого же «идиота», думал он прежде всего о жене, разделившей бы его мечты и помогавшей их воплотить. Он был знаком с несколькими благочестивыми девушками, но те скорее желали создать уютный дом, их не увлекали романтические идеи Глеба о жертвенной миссионерской работе. Мать всегда называла его «идиотом» за любовь к несбыточным мечтам, и Глеб решил, что только другой «идиот», как и он сам, может полностью понять его.

Вторая же просьба, родившаяся внезапно в благодарность о. Герману, не имела таких четких очертаний. Он уже подумывал о группе или объединении верующих, которые поддержали бы дело канонизации этого, без сомнения, святого подвижника и помогли бы о. Герасиму создать монашескую обитель на острове. Глеб верил, что пример преп. Германа будет очень убедителен для нового поколения американских богоискателей. Поняв суть столь модного в ту пору настроения неприкаянности, ненужности в среде задыхающихся от материального изобилия молодых людей, Глеб пришел к выводу: сегодня американской душе нужна православная идея подвига, духовного подвижничества, самопожертвования ради высокого, благородного дела. В Новом Свете жизнь уже давно устоялась, но дух пионеров–переселенцев, дух свободных людей, борцов не умер. И в образе отца Германа — смиренного монаха, жившего наедине с Творцом в далекой северной пустыни, в одиночку несшего древнюю святую жизнь новой земле, отечески заботившегося об униженных и сиротах, — Глеб увидел пример для подражания современной Америке, дабы воплотить в делах нерастраченный религиозный пыл.

Глеб отправился домой в день Успения Богородицы. Отец Герасим шел вместе с ним по берегу и рыдал как ребенок. «Не переношу прощаний», — произнес он. Отшельник, живущий в такой глуши, расставался с гостями, как правило, навек.

Уже отчалив от берега, Глеб всё смотрел на одинокого заплаканного монаха на берегу лагуны, благословляющего его. Он чувствовал, что покидает остров другим: «Я понял, что вопреки ожиданиям встретил здесь духовного гиганта, он вдохнул в меня решимость и желание продолжать дело святого Германа, во славу Господню и торжество Его Православной Церкви, и я ощутил, что с Божьей помощью ничто не свернет меня с пути».