Деревянные облака - Эдуард Геворкян

– Значит, Миронов не согласился, – осторожно сказал я. – Что из этого следует?

– Ничего не следует! Спросите у Виктора Тимофеевича, сколько раз ему приходилось ошибаться в выводах и оценках? Если он будет отпираться, шепните ему на ухо два слова: «Хрустальная затычка!» Мало ли с чем он не согласен!

– А что дальше? – нетерпеливо спросил Глеб.

– Дальше? Представьте, что вдруг у вас больше не будет никакого «дальше». И не только у вас, но и у всего человечества. Генофонд исчерпан или исчезли стимулы существования. Да мало ли что! Процесс будет длиться долго, очень долго. Вот вы уже видите, как вас с трона царя природы медленно, но неотвратимо выпихивают не млекопитающие, не птицы и даже не рыбы, а, скажем, насекомые или микроорганизмы. Что вы предпримете: достойно встретите свой конец или постараетесь оттянуть его, продлить агонию, продлиться самому как можно дольше? Неужели не будет обидно, что вашими наследниками станут какие-то вонючие козявки? Неужели не будет досадно, что от всего великолепия останутся даже не тени, а следы теней на тающем снегу?

– Мне – нет! – ответил Глеб.

– Прекрасно, – обрадовался Прокеш. – А почему?

– Трудно так сразу сформулировать. Если после нас останется хоть какой-то разум – и то хорошо.

Прокеш показал мне большой палец. Я попытался улыбнуться, но не смог. Вот сейчас, чувствовал я, он скажет главное. Я боялся разочарования, и было немного обидно, что Прокеш не рассказал об этом мне вчера. Я прекрасно отношусь к Глебу, но мог же он сказать еще вчера! Или только сейчас все додумал?

– Человечество не эгоистично! Интересы коллектива, как правило, доминируют в сознании его членов. Раньше это были интересы племени или рода, потом своего класса, ну а сейчас, хвала разуму, человеческой общности. В нас существует потребность думать не только о себе, потребность заботы. Но что, если праразум считает единственно достойным существования себя и только себя, если для него нет понятия несуществования и любой переход от существующего к возникающему для него есть зло и единственно приемлемое состояние для него – абсолютный гомеостаз. Остановка или локализация времени, бессмертие. Что всего страшнее богам? Время! Самая могучая сила, олицетворяющая природу. Возможно, праразум смог победить время. Он потерял смерть, но приобрел судьбу.

– Хорошо, а что дальше? – спросил я. – Вы, я, Глеб готовы благородно передать эстафету разума. А что сделал праразум?

– Он передал себя, – тихо ответил Прокеш.

Глеб вежливо покачивал головой, ожидая продолжения, а у меня от взгляда Прокеша почему-то заледенели пальцы. Прокеш отвел глаза и негромко заговорил. От его возбуждения не осталось и следа, он размеренно, скучным голосом ронял, нанизывал слова, вязал хитрое свое кружево. Естественно для любого разума, говорил он, бороться за существование. И как бы мы ни расписывались в своем альтруизме и любви к разуму вообще, если человечеству будет предъявлен выбор – или оно, или козявки, то выбор будет один, и он, Прокеш, знает, каким он будет. Но если выбора не будет и природа, так сказать, попросит сдать дела и удалиться на покой – неужели разум человеческий смирится? Да, можно прямо сейчас составить хороший каталог громких слов и приличествующих моменту деклараций. Но что, кроме этого, оставит человечество в наследство? Знание? Память о себе? Предметы материальной культуры? Поймут ли когда-либо козявки, что все оставленное – память, знания, предметы? А если тому, перворазуму, нечего оставить, кроме самого себя? У него нет предметов материальной культуры, поскольку он воплощаем в любой предмет! Если нет знаний, поскольку мир постигается им непосредственно? Если, наконец, нет памяти о себе, поскольку разум и есть память?

Прокеш еще немного порассуждал о природе разума, о разуме и природе, о том, что природа, может, и есть предмет материальной культуры праразума, но версию эту быстро отмел. И наконец, он заявил, что практически любой разум должен сделать попытку законсервировать, закапсулировать себя, превратиться в спору, чтобы при первом же удобном случае возродиться. Как, в какой форме может существовать такая спора, он, Прокеш, не знает. Но предполагает, что это может быть некая матрица, своего рода полимодулятор, инфорэнергетический либо метампсихический….

Он говорил, обволакивал, терминология не всегда была ясна, но общий смысл я уловил. Судя по тому, как Глеб чуть подался вперед и напрягся, – он тоже.

Красивая получается картиночка: из тьмы времен передается от человека к человеку, от существа к существу матрица-спора, в какой-то критический момент она раскрывается – и что?

– Хорошо, – снова перебил я Прокеша. – Вот матрица прошлого разума добралась до человечества. Что произойдет?

– Что происходит, когда в организм попадает вирус? По всей видимости, матрица-спора начнет модулировать носителя с определенной целью. А цель только одна – мультиплицировать, размножиться настолько, чтобы не подлаживаться под среду обитания, а стать средой обитания. Для этого нужна унификация особей носителей, полное их подчинение матрице, отказ от своих приоритетных или естественных структур. Это – с одной стороны. Что-то вроде муравейника, образующего сверхразум, но без малейшего проблеска разума в каждом члене.

– Вот пусть в муравейник и вселяется! – заявил Глеб.

– Пусть, – согласился Прокеш. – Но рано или поздно настанет очередь других. Муравьи надежное, но грубое сырье.

– Мы, значит, тоже сырье? – вскинулся Глеб.

– Подожди, Глеб, – остановил я его. – Все это, вы сказали, с одной стороны. А с другой?

– А с другой – наоборот. Полная индивидуализация, распад связей, оголтелый эгоизм и дискоммуникабельность.

– Зачем, зачем все это нужно? – вскричал Глеб.

– Возможно, реализуется двойная программа – возродиться либо, как говаривали в старину, хлопнуть, уходя, дверью.

Глеб с сомнением покачал головой.

– Мне почему-то кажется, – начал я, дождался, пока он посмотрит на меня, – что если мы поговорим еще час или два, то у вас возникнут более интересные идеи и гипотезы. Профессиональные навыки, так ведь?

Глаза у Прокеша заблестели, он несколько раз беззвучно хлопнул в ладоши.

– Браво! Я не раз говорил Миронову, чтобы он присмотрелся к тебе. Из тебя точно выйдет толк!

Я даже не моргнул.

Прокеш тяжело поднялся с места, взялся за спинку кресла.

– Если хотите, я построю вам еще несколько изящных гипотез. Но одно будет повторяться в них с удручающей монотонностью – из прошлого к нам идет некое зло. Зло для нас. Опасность. Скользит черная тень, идет черная эстафета от века к веку. Возможно, ей мы обязаны худшими страницами нашей истории. Возможно, что нет. Возможно, человеческий прогресс – лучший заслон против этой тени. Возможно, наоборот. Не знаю.