Норд-Ост. Заложники на Дубровке - Дмитрий Юрьевич Пучков

рубежом, договорились о том, что те направят к ним журналистов из иностранных телекомпаний. "Тебе позвонит тот старик, который живет в жаркой стране. Он был вторым лицом в государстве, — сказал Бараеву один из сообщников. — Он просил ваш номер и хотел направить к вам людей из телекомпании… Они должны позвонить". "Стариком из жаркой страны" был один из лидеров террористов середины 90-х годов — Зелемхан Яндарбиев, скрывавшийся от российских спецслужб в Катаре[268].

Все эти рассчитанные на внешнее потребление мероприятия, по всей видимости, успокоили Бараева; около трех часов ночи террористы сообщили, что в следующий раз выйдут на контакт в пятницу утром. В оперативном штабе начинали понимать ритм, по которому "живут" террористы: высокая активность до середины ночи и потом ее снижение до утра. Конечно, террористы несли "вахту" посменно круглые сутки, однако их командиры уходили отдыхать, и бдительность охранников, скорее всего, снижалась.

Конечно, это было предположение и, как для любого предположения, правильность его можно было подтвердить только опытным путем.

Вся техника, сосредоточенная вокруг здания и тайно установленная внутри него, отслеживала местонахождение террористов; судя по этим данным, большинство террористов действительно отдыхали. Можно было попробовать освободить кого-нибудь из тех людей, кто спрятался в подсобных помещениях и не был найден террористами.

В комнатке за билетными кассами на первом этаже скрылись шестеро ребят. Спецслужбы имели с ними телефонную связь, однако вывести из здания пока не пытались: выйти из комнаты наружу можно было только через вестибюль, который все время контролировали террористы.

Сейчас же, судя по имеющейся информации, наблюдение за вестибюлем первого этажа было временно снято. В оперативном штабе решили рискнуть. Ребятам позвонили сотрудники ФСБ. "Мы с ними разговаривали больше суток, выйти из здания они нам не позволяли, — рассказала потом журналистам одна из заложниц, Ира. — Сегодня утром, когда в вестибюле было пусто, они позвонили и разрешили выйти. И мы ушли незаметно для террористов. Это все ерунда — про неумелые действия наших. Я считаю, они все делают правильно и аккуратно"[269].

Можно представить себе облегчение, царившее в оперативном штабе, когда заложникам удалось выйти из здания. Теперь можно было попытаться освободить и тех, кто находился в более недоступных местах.

Лариса Абрамова, запертая в крошечной комнатушке между сценой и коридором, провела в темноте, практически без движения, воды и еды, уже более суток. "За дверью попеременно дежурили два боевика, — вспоминала она. — Одного звали Ахмад, другого не знаю как. На вторые сутки я начала к ним привыкать. В этих условиях у меня сильно обострился слух. Мы жили с моими охранниками "синхронно". Я уже почти точно могла угадывать, когда часовой встанет, чтобы размять конечности. Тогда и сама меняла положение тела. Иногда он уходил к сцене. Я вскакивала, делала легкую зарядку и ползла к телефону. Накидала на пол тряпочек, чтобы передвигаться бесшумно. Передвигалась, стараясь распределить вес тела на большую площадь"[270]. В оперативном штабе о Ларисе знали; теперь можно было попытаться ее вытащить. Ларисе Абрамовой позвонили, чтобы предупредить. Но в здании царила идеальная тишина, можно было услышать, как летит муха, за заминированной дверью на сцене сидел террорист, и женщина просто не решилась сдвинуться с места. "Меня бы тогда точно вычислили", — объяснила она впоследствии[271].

Зато другую заложницу, спрятавшуюся в какой-то подсобке, спецназовцам удалось по-тихому вывести из здания[272]. Террористы ничего не заметили.

Руководство оперативного штаба попыталось сделать еще одну крайне необходимую вещь. На площадке перед театральным центром до сих пор стояли микроавтобусы, на которых подъехали террористы. Захватывая здание, люди Бараева оставили двигатели заведенными. Постепенно аккумуляторы автомобилей садились, и в оперативном штабе это вызывало некоторую тревогу. Нельзя было исключить возможности, что автомобили заминированы и взорвутся, когда аккумуляторы сядут окончательно. Этой ночью, надеясь на снижение бдительности террористов, двое бойцов внутренних войск попытались повернуть ключ зажигания. Однако если в самом ДК террористы и расслабились, то за подходами к зданию они следили очень хорошо: террорист-снайпер ранил одного из вэвэшников[273].

Но в целом в оперативном штабе могли быть довольны результатами этой ночи. Оказались освобождены по меньшей мере семь человек — и это уже само по себе стало большим успехом. Но не менее важно было то, что теперь в оперативном штабе точно знали: в темные предутренние часы бдительность террористов значительно снижается.

Это давало шанс, и при необходимости его можно было реализовать.

Глава V

На краю пропасти

Утро пятницы 25 октября началось с новой активизации пропаганды террористов. Еще ранним утром, когда захватившие здание театрального центра бандиты отдыхали, сайты террористов распространили сообщение, что количество взрывчатки в здании превышает две тонны. Это было чистой воды дезинформацией — на самом деле взрывчатки у террористов было около 100 килограмм. Конечно, и этого было более чем достаточно, чтобы полностью уничтожить ДК и всех находящихся в нем людей, — но для обычных людей "две тонны" звучали гораздо более внушительно. А пропаганда террористов — и к утру пятницы это стало совершенно очевидно — была направлена именно на простых граждан.

Через некоторое время распространили новое сообщение: террористы якобы "не исключают", что сегодняшним утром могут освободить всех детей, подростков и иностранных граждан. В это сообщение всем очень хотелось верить.

В оперативном штабе оживления на информационном фронте явно ожидали; исподволь начала распространяться информация о том, что на заложников оказывается сильное психологическое давление. Этого, однако, было мало, поскольку объективно на пропаганду террористов работали сообщения практически всех утренних газет страны. Жаждущие информации люди сметали подчистую все издания; к полудню во всей Москве было практически невозможно купить какую-нибудь газету. И тем страшнее было действие печатного слова.

Журналистами, как и всем обществом, владела боль и возмущение: как такое могло случиться?!

И эти чувства выплеснулись на страницы газет, нагнетая панику. "Московский комсомолец" на первой полосе поместил фотографии директора ФСБ Патрушева, министра внутренних дел Грызлова и начальника московского ГУВД Пронина с гневной подписью: "А ВЫ ГДЕ БЫЛИ?". Чуть ниже красовалась статья "Идущие по граблям": "Всякий желающий без труда может купить сегодня депутатский "трехцветный" номер на машину. Или — спецталон. Плати 10 тысяч и вози себе гексоген на здоровье: досмотреть тебя права никто не имеет. А то и вовсе — сто баксов в зубы инспектору — и езжай восвояси"[274]. Это искреннее возмущение было понятно: за прошедшие после распада СССР время правоохранительные органы действительно стремительно деградировали. Проблема заключалась в том, что об этих проблемах можно и нужно было говорить