Ангелы Опустошения - Джек Керуак

Уходя я удивляюсь: она не презирает меня, что я целый час наблюдал как она тут потела, а сочувственно отсчитывает мне сдачу, с загнанным взглядиком нежных голубых глаз – Я воображаю себя в ее комнатке вечером после того как сначала выслушаю список ее законных жалоб на жизнь.

Но мой автобус отправляется —

71

Автобус медленно выезжает из Сиэтла и пускается на юг к Портленду по шух-шухной 99-й – Мне удобно на заднем сиденье с сигаретами и газетой а рядом молодой студент по виду индонезиец явно неглупый который говорит что он с Филиппин и в конце (узнав что я говорю по-испански) признается что белые бабы говно —

–  Las mujeres blancas son la mierda

Я содрогаюсь слыша это, целые орды вторгшихся монголов захватят Западный мир с такими словами а имеют в виду они лишь бедную блондиночку в кафетерии которая старается как может – Ей-богу, если б я был Султан! Я бы этого не позволил! Я бы распорядился сделать что-то лучше! Но это всего лишь мечта! Чего ныть?

Мира бы не существовало если б у него не было власти освободиться.

Соси! соси! соси титьку Небес!

Суси-и это Иисус задом наперед.

72

И я неистовствовал чисто среди скал и снега, на скалах сидеть а снег пить, скалы чтобы начинать ими лавины а снег чтобы кидаться снежками в мой дом – неистовствовал среди комаров и умирающих муравьиных самцов, неистовствовал из-за мыши и убил ее, неистовствовал из-за сотнемильнои циклорамы заснеженных гор под голубым небом дня и звездным великолепием ночи – Неистовствовал как дурак, когда следовало любить и раскаиваться —

Теперь я вернулся в это проклятое кино мира и вот теперь что мне с ним делать?

Сиди в дураке и будь дураком,     вот и всё —

Тени надвигаются, падает ночь, автобус ревет вдоль по дороге – Люди спят, люди читают, люди курят – шея шофера занемела и начеку – Вскоре мы уже видим огоньки Портленда сплошные унылые утесы и воды и вскоре мимо начинают мелькать городские переулки и объезды – И после этого все тело Орегона, Долина Уилламетта —

На рассвете я беспокойный просыпаюсь и вижу Шасту и старую Блэк-Бьютт, горы меня больше уже не изумляют – Я даже не выглядываю в окна – Слишком поздно, кому какое дело?

Потом долгое жаркое солнце Долины Сакраменто в ее воскресном полдне, и унылые городишки автобусных остановок где я только жую воздушную кукурузу сижу на корточках и жду – Тю!  – Вскоре Вальехо, виды на бухту, начала чего-то нового на облачно-великолепном горизонте – Сан-Франциско на своей Бухте!

Все равно Опустошение —

73

Мост вот что главное, приезд-в-Сан-Франциско по этому Мосту через Оклендскую бухту, над водами которые слабо встрепаны океанскими судами «Ориента» и паромами, над водами которые словно берут тебя на какой-то другой берег, так всегда бывало когда я жил в Беркли – после ночи пьянства, или двух, в городе, бзынь, старая паромная переправа запуливала меня через воды обратно к тому другому берегу мира и довольства – Мы бывало (Ирвин и я) обсуждали Пустоту пока переправлялись – именно тогда видишь верхушки крыш Фриско возбуждаешься и начинаешь верить, большая груда зданий в центре. Летящий красный конь «Стандард ойла», высотные дома Монтгомери-стрит «Отель Святого Франциска», холмы, волшебный Телеграфный с его окойтованной вершиной,[49] волшебный Русский, волшебный Ноб и волшебный Миссионерский за ним с крестом всех скорбей который я давно видел в пурпурном закате вместе с Коди на железнодорожном мостике – Сан-Франциско, Северный Пляж, Чайнатаун, Маркет-стрит, бары, Бухта-Ом, отель «Белл», вино, переулки, па́зыри, Третья улица, поэты, живописцы, буддисты, бродяги, торчки, девчонки, миллионеры, «эм-джи», все это баснословное кино Сан-Франциско которое смотришь из автобуса или поезда на Мосту когда въезжаешь в город, тянет за сердце как Нью-Йорк —

И все они там, мои друзья, где-то в этих игрушечных улочках, и когда они увидят меня ангел улыбнется – Это не так уж плохо – Опустошение не так уж плохо —

74

У-ух, совершенно другая сцена, Сан-Франциско всегда такой, всегда придает мужества убеждениям – «Этот город проследит чтоб у тебя получилось так как пожелаешь, с оговорками которые очевидны, в камне и памяти» – Или такие – таким образом – это вот чувство «Ух О Переулок, раздобуду себе пузырь токайского и выпью по пути» – единственный мне известный город где можно открыто кирять на улице на ходу и никто не почешется – все шарахаются от тебя как от ядовитого моряка О настоящий Джо Маккой только что с «Лур-лайна» – «бутылки там мыл?» – «Не-а, старым облезлым палубным матросом с профсоюза, ходил на Гонконг и Сингапур и обратно наверно чаще чем хлестал винище на задворках Хэррисона» —

Хэррисон та улица куда приходит автобус, на швартовку, и мы выписываем каракули еще семь кварталов на север до Седьмой улицы, где он сворачивает в уличную толчею воскресенья – и вот вам все ваши Джо на улице.

Везде что-то происходит. Вот идет Длиннохвостый Чарли Джо из Лос-Анджелеса; чемодан, светлые волосы, спортивная рубашка, на запястье часы с толстенным браслетом, с ним Минни О’Пёрл, развеселая девчонка которая поет с бандой у Руи – «Ну и?»

Вон негры-носильщики «Компании Грейхаунд», Ирвин писал что они как Магометанские Ангелы если не ошибаюсь – отсылают ценный груз в Психтаун и Лунтаун и Лунный-Свет в Колорадо бар где сегодня вечером будут гудеть с девками посреди разворачивающихся автомобилей и Отэя Спенса по ящику – вниз в негритянские жилые кварталы, куда мы забрели утром, с виски и вином и улякукали там с сестренками из Арканзаса которые видели как вешали их отца – Какое понятие могло у них сложиться об этой стране, этой Миссисипи… Вот они, опрятные и хорошо одетые, безупречные галстучки и воротнички, одеваются чище всех в Америке, предъявляют свои негритянские лица нанимателю-судье который судит резко на основании их отэйных безупречных галстуков – некоторые в очках, в кольцах, вежливые пыхатели трубками, студентики, социологи, все это мы-все-знаем-великую-тусовку-в-отэе которое я так хорошо знаю в Сан-Фране – звук – Я танцую сквозь этот город с большим мешком за плечами поэтому надо подсуетиться чтоб ни в кого не врезаться но тем не менее в темпе пробраться по этому параду Маркет-стрит – Слегка пустынному и опустошенному, воскресенье – Хоть на Третьей улице и будет полно народу, и великие огромные Парии лают в дверях и обсуждают Чрева Божественности, все это по-собачьему четко вкупе – Я обсираясь и пердя пру вверх по Кёрни, к Чайнатауну, заглядываю во все витрины и лица чтоб увидеть куда показывает Ангел в этот прекрасный и совершенный день —

«Ей-богу подстригусь у себя в номере,  – говорю я,  – и сделаю так чтоб это было нечто – Потому что первым делом я нагряну в этот отэйный сладкий саксофонный „Погребок“». Где немедленно влезу в воскресный дневной сейшак. О они все там будут, девчонки в темных очках и блондинки, брюнетки в симпотных пиджачках под боком у своего мальчонки (Мужчинки)  – поднимая стаканы с пивом к губам, всасывая сигаретный дым, биясь под биение бита Брю Мура[50] совершеннейшего тенор-саксофона – Старина Брю будет торчать по брюту, да и я тоже – «Постукаю ему по ногтю на ноге,  – думаю я – Послушаем чего певцы нам сегодня скажут» – Поскольку все лето я обеспечивал себя собственным джазом, распевал на дворе или в доме по ночам, где бы то ни было мне надо услышать какой-нибудь музыки, увидеть как льет в ведро Ангел, по каким лестницам спускается она, и с отэйными джазовыми днями в ночном клубе Мори О’Тэй все о’кэй – музыка – Поскольку все эти протокольные хари только сведут тебя с ума, единственная истина это музыка – единственное значение без значения – Музыка сливается с сердцебиенной вселенной и мы забываем бит мозга.

75

Я в Сан-Франциско и я приму его в себя целиком! Невероятно то что я видел.

Я проваливаю с дороги двоих филиппинских джентльменов пересекающих Калифорнию. Валю проездом в отель «Белл», рядом с китайской спортплощадкой, и вхожу вовнутрь снять себе номер.

Служитель немедленно без лишних слов вдруг старается мне угодить, в холле сидят женщины и сплетничают по-малайски, я содрогаюсь от мысли что за звуки донесутся в окно со двора, все такие китайские и мелодичные, я слышу даже припевы французской болтовни, от хозяев. Попурри гостиницы номеров в темных ковровых вестибюлях, и старые скрипучие ночные ступеньки и мигающие настенные часы, и 80-летний согбенный мудрец за узорной решеткой, с открытыми дверями, и кошки – Служитель приносит мне обратно сдачу пока я жду с ожидающе приотворенной дверью. Вытаскиваю крохотные алюминиевые ножнички которыми и пуговиц-то со свитера не срезать, но все равно режу ими себе волосы – Затем изучаю что получилось в зеркалах – О’кей, потом иду-таки бриться. Приношу горячей воды и бреюсь и подравниваюсь а на стенке голый календарь с девчонкой-китаянкой. Очень он мне пригодится. («Что ж,  – говорил один бич другому в варьете, два англичашки,  – я ее имаю счас».)