Секретный фронт - Аркадий Первенцев

- А це хто?

- Хто? - Очерет небрежно взял одну, другую фотографию, вздохнул. Кажу тебе: дьячок и его семья. Вбылы их... - Он так же лениво перетасовал карточки и приказал вошедшему в горницу Танцюре бросить в печку. Тот исполнил в точности: пламя вспыхнуло ярче.

Танцюра принес таз, ведро воды, кусок стирального мыла, мочалку и, пособив стянуть запотевшую рубаху с крупного торса батьки, принялся поливать Очерета. Тот фыркал в ладони, тер безволосую грудь, плескал под мышки, с удовольствием покряхтывал.

- Месяц в бани не був, - признался Очерет, вытирая насухо белое, мускулистое тело.

- Я выйду. Весь помойся, - предложила Катерина, - простыни у меня венгерские. Помнишь, подарил, держу для тебя.

И ушла готовить вечерять.

Очерет вымылся, переменил белье, расчесал бороду и долго выдавливал прыщик у глаза, мостясь то так, то этак возле обломка зеркальца.

- Может, взять бороду ножницами по краям? - предложил Танцюра, скаля в улыбке острые и белые, словно у собаки, зубы.

- Ни! Обкарнаешь, буду як побирушка. - Очерет натянул сапоги, навесил оружие, только автомат передал Танцюре, а тот, присев на лавку в ожидании харча, зажал автоматы - батькин и свой - между коленями кривых ног.

Катерина вернулась с деревянным подносом, заполненным снедью, расставила по столу миски с огурцами и помидорами, нарезала сала и, приложив к груди каравай, отмахнула хлеб большими ломтями.

- Энкеведисты пускай по карточкам, а мы по заслугам, - сказал Очерет, оглаживая Катерину похотливым взглядом.

- Еще есть у меня печеный гарбуз, чи будете, чи ни? - предложила Катерина.

- Печеный гарбуз от нас не утече. А вот горилка... - Очерет подмигнул Танцюре. И будто по щучьему велению засияли меж самодельных мисок штофы польской водки, и мягко шлепнулись на скатерть круги колбасы. - Дакай-ка, Катря, стаканы.

Танцюра сузил глазки, опасливо прислушался.

- Може, ни, друже зверхныку?

- Може, да, Танцюра, - оборвал его Очерет и крутнул ус, - помянем за упокой душ курсантов школы. Не будет с них ни роевых, не четовых, а кто остался жив, пожелаем им здоровья и гнева... - Очерет выпил стакан водки, захрумтел нежинским огурцом и проследил, чтобы выпила Катерина. Танцюру не заставлял. Дело есть дело.

Повечеряли быстро, торопилась и Катерина. В горнице еще держались парные запахи после купания, мигала лампадка возле иконы божьей матери, из-за двери доносился густой гул голосов. Конвой тоже вечерял. Очерет проверил пистолет, вышел в стодолу и отдал распоряжения на ночь. Охрана вкруговую. Коней держать подседланными, как просохнут потники. Обеспечить два выхода: в долину и в горы... Взглянул на небо, прочно затянутое низкой, набрякшей тучей. Как-никак, близилась осень. Еще одна подземная осень... Мысли могут лететь, как птицы, и мысли снова вернулись к белому пароходу и парусиновому креслу; в нем, удобно вытянув ноги, хорошо лежать без оружия, без сапог...

Когда Очерет вернулся в горницу, подушки и перина были взбиты, а Катерина лежала поверх одеяла, закинув руки за голову, в длинной ночной рубахе дьячихи.

Очерет мельком взглянул на свою зазнобу, недовольно поморщился, молча проверил, плотно ли занавешены окна, услыхал шарканье чьих-то шагов во дворе, прислушался - ходил Ухналь, заступивший в первый караул. Затеи Очерет присел на лавку, задул лампу, по горнице разлился розовый сумеречный свет от стекла лампады.

Катерина лежала в прежней позе, закинув руки за голову. Длинная ночная рубаха скрывала ее фигуру, только полные белые руки по локоть были обнажены. На лицо Катерины с опущенными ресницами и на руки падали розовые, мигающие блики.

- Сними, - грубовато приказал Очерет, пошуршал в бороде, - як упокойница... - И добавил более мягко, заметив покорность: - Як саван...

Понаблюдав с удовольствием, засветившимся в его небольших, глубоко вдавленных под надбровья глазах, за тем, как Катерина, снимая через голову рубаху, постепенно обнажала свое белое, сильное тело, Очерет принялся стягивать сапоги, покряхтывая и наклоняясь так, что надвое переламывался его стан.

- А ты приварил себе жира, Очерет, - заметила Катерина.

- Де ж его скинешь, лежишь в схроне, як кабан в закуте.

Очерет справился с сапогами, оглядел подошвы, потом размотал портянки и, ступая по полу широкими ступнями, отнес сапоги и портянки к печке.

- Правду кажуть, що Бугай солдата зварив в казане? - лениво спросила Катерина.

Очерет быстро обернулся, оборвал ее резко:

- Брехню слушаешь? - И спросил: - Кто сбрехав?

- Мало ли кто... - Катерина знала, чем грозит гнев батька. - Я забула, и ты забудь...

Больное место ковырнула Катерина: Очерет и сам никак не мог выбросить из головы дикое происшествие, так и стояла перед глазами жуткая картина, хоть глаза выколи. Каждому понятно, не на пользу им такая изуверская жестокость. Прослышат энкеведисты, бум поднимут: газеты, листки, митинги, радио. Такой случай разве утаишь - как воду в решите не удержишь. Только пока, до поры до времени, надо заткнуть глотки.

- Танцюра? - спросил Очерет.

- Да выкинь на шлях под колеса свои думки... Иди до мене, Очерет.

Она не знала ни его настоящего имени, ни фамилии, таков был закон подполья, только п с е в д о. Поэтому звала, как и все остальные, по кличке.

Очерет еще раз проверил оружие, перевесил его поближе к кровати, раздевшись, не снимая исподнего, перебрался к стенке, чтобы и оружие было рядом и зазноба под правой рукой, так было привычней...

А потом пошел деловой разговор. Ни ей, а тем более ему, не казался противоестественным такой крутой переход. Нежности остались позади, ласковые слова были забыты, пришли другие - жестокие, бесчеловечные. Катерина сообщала Очерету сведения, полученные от завербованных ею женщин.

Катерина сообщила, что мотострелковый полк, проводивший большой прочес, ушел из района.

- Ну, давай дальше.

- Выставили еще одну линейную заставу. Ну, ты знаешь.

- Знаю, проход хотят закрыть. Дальше.

- А дальше сам знаешь. - Катерина откинулась на подушках, достала из-под подушки зеркальце, оглядела лицо, шею. - Опять двадцать пять за рыбу гроши. - Капризно ударила его по голове ладошкой.

- За що? - мягко спросил Очерет.

- Наробыв синяков. Що я буду казать сусидам?

- А ты ничего не кажи. Закрой кофтой.

- Так вот же, дурень, у самого уха.

- Ну? Перевела на синяки, а дело?

- Дело такое. - Катерина спрятала зеркало, отодвинулась, чтобы лучше рассмотреть любовника. Борода старила его и отчуждала. Катерина помнила его выбритого, чистенького, в шевровых сапогах. Потом появились усы щеткой, выросли, завились на кончиках, а вот уже и борода, как у апостола. Повернется, если свет упадет, блеснет среброниточка, на голове еще больше. А ему сколько? Тридцать пять есть или нет? Ну, на сколько он ее старше? На десять? - Приехала к командиру отряда Бахтину жена. Из Львова. Молодая, кажуть, ничего себе...

- Диты есть? - заинтересовался Очерет.

- Есть диты, мальчик и девочка, остались во Львове.

- Пожалиты треба. - Очерет ухмыльнулся, и незаметно судорога дернула его щеку, так случалось всегда при излишнем волнении, контузия от кинутой в схрон гранаты. - Диты - дуже добре.

- Дитей тут нема, а жинка е, - повторила Катерина.

- Що рекомендуешь?

- То дело твое, а не мое. У лошади голова бильше.

- Лошадь я?

- Жеребчик. - Катерина приласкалась к нему, спрыгнула с кровати, прошлепала босыми ногами по чисто вымытым половицам к святому углу, дунула на лампаду. И, вернувшись, бросилась к нему на грудь. - Дывиться на мене божья маты, Очерет. Стыдно.

Глава третья

Село Повалюха, где жила Катерина, лежало вдалеке от военных операций пограничников и армейских частей, присланных командованием 4-го Украинского фронта не столько для действий против разрозненных и распыленных банд украинских буржуазных националистов, сколько для охраны мирной, развивающейся после освобождения жизни.

Но злодеи, гнусные политиканы, именующие себя друзьями украинского народа, пытались жестокостью и обманом повернуть историю вспять, вернуть помещиков и капиталистов.

Ловкие обманщики, классовые враги и деклассированные интеллигентики, работающие под сурдинку, прикрывающие свои цели болтовней о любви к украинской нации, к ее самобытности, к ее языку, всячески вредили братскому единению русских, украинцев и других народов, входящих в многонациональную семью Советского Союза.

Нельзя было оставаться равнодушным к тем, кто пытается обелить черную вакханалию бандеровщины, привнести в нее элементы жертвенности, героизма и даже рыцарства. Можно ли забыть, что украинские буржуазные националисты действовали и действуют под черным крылом империалистических разведок? Цель их - свергнуть Советскую власть, развязать войну, пойти на любые жертвы, чтобы под флагом освобождения Украины от "гнета России" позволить кучке негодяев взобраться на троп.