Владимир Мономах, князь-мифотворец - Дмитрий Боровков

Аргумент об устранении Святославичей от реализации наследственных прав на Киев, к сожалению, продолжает основываться лишь на молчании источников, а вот аргумент о достижении предварительного соглашения между Мономахом и Святополком имеет чуть больше оснований, если принять во внимание, что в 1112 г. был заключен династический брак между Ярославом Святополчичем и внучкой Владимира Мономаха (дочерью Мстислава Новгородского).

По свидетельству Ипатьевского списка «Повести временных лет», в тот год «Ярослав, сын Святополка, ходил на ятвягов и победил их; и, возвратясь с войны, послал в Новгород, и взял себе в жены дочь Мстиславову, внучку Владимирову, мая 12, а приведена была июня 29». Но только этим браком события не исчерпывались, так как далее в летописи читаем: «В том же году повели Евфимию Владимировну в Венгрию за короля»{209}.

Здесь речь идет об одной из дочерей Мономаха, которую выдали замуж за венгерского короля Коломана (1095–1114), бывшего союзником Святополка во время волынской кампании 1098–1099 гг. (возможно, именно в связи с этим поводом Владимир Мономах обратился к митрополиту Никифору за разъяснениями о католической — латинской — вере, следствием чего стало написанное митрополитом так называемое «Послание на латину» с критикой католических обрядов). Несколькими годами ранее Святополк сам породнился с королевским домом Арпадов, когда в 1104 г. его дочь Предславу, по свидетельству «Повести временных лет», выдали замуж за венгерского королевича.

Установление тесных родственных связей между потомством Святополка и Владимира в 1112 г. наводит на мысль, что заключение брака между волынским князем и внучкой Мономаха, являвшегося неприемлемым по церковным канонам из-за близкой степени родства между новобрачными, могло быть необходимым для урегулирования вопроса о преемстве киевского стола. Не исключено также, что в это же время с подачи Святополка мог быть заключен брак дочери Мономаха и венгерского короля, который оказался неудачным и вскоре распался[6].

Тесное династическое сотрудничество киевского и переяславского князей накануне 1113 г. позволяет хотя бы отчасти объяснить отсутствие свидетельств о реакции волынского князя Ярослава на тот факт, что не он, а Владимир Мономах был призван на киевский стол по смерти отца. Только из глухого сообщения Яна Длугоша, не подтвержденного, впрочем, русскими источниками, можно заключить, что Ярослав мог находиться в Киеве, откуда после интронизации Владимира отбыл «в свое Владимирское княжество»{210}. Но и этот сомнительный факт, даже если принять его за достоверный, позволяет предполагать отсутствие разногласий по вопросу о наследовании. К подобному предположению подталкивает и то, что киевляне, решив обратиться к Владимиру после смерти Святополка, как кажется, не обсуждали другие кандидатуры на освободившуюся «вакансию».

На первый взгляд их поступок может казаться беспрецедентным, но, если допустить, что Мономаху удалось предварительно каким-то образом урегулировать вопрос реализации своих прав на киевский стол с представителями старших ветвей, его вокняжение можно считать вполне законным, что косвенно подтверждает участие митрополита Никифора в церемонии встречи переяславского князя в Киеве. В то же время, несмотря на явное стремление Мономаха к лидерству среди русских князей, из письменной традиции в период его киевского княжения исчезает упоминание о приоритете «старейшинства», актуальное для историописания конца XI — начала XII в. («Чтение о житии и погублении Бориса и Глеба»; «Житие» Феодосия Печерского»; фрагменты «Повести временных лет», относимые к «Начальному своду»), которое вновь появится в летописях лишь в середине XII в.

Это позволяет предположить, что, даже заняв «стол отца и деда», Владимир Всеволодович не мог претендовать на генеалогическое «старейшинство» среди внуков Ярослава и использовать его в политических целях. Но после смерти Мономаха в 1125 г. генеалогический приоритет становится основанием для последовательной передачи киевского стола на протяжении четырнадцати лет уже в его собственной семье, так что, по-видимому, можно говорить лишь о временном кризисе доктрины в его княжение. Тем не менее, как заметил С.М. Соловьёв, «он своим правлением показал, каковы долженствовали быть на самом деле отношения младших членов рода к старшему и как, при общем владении, мог быть сохранен наряд»{211}, а А.Е. Пресняков считал возможным утверждать, что Мономах «впервые осуществил на деле идею старейшинства в земле русской»{212}.

Об отношении к этой идее самого Владимира Мономаха мы можем догадываться лишь по цитате из Василия Великого, которую он приводит, наставляя своих читателей в «Поучении»: «Ибо как Василий учил, собрав юношей: иметь душу чистую и непорочную, тело худое, беседу кроткую и соблюдать слово Господне: “Есть и пить без шума великого, при старых молчать, премудрых слушать, старшим покоряться, с равными и младшими любовь иметь, без лукавства беседуя, а побольше разуметь…”»{213}, однако трудно сказать, выступает ли здесь Мономах поборником идеи христианского смирения или же «подсознательно» скрывает за этими строками свое отношение к доктрине о приоритете «старейшинства».

В исторической литературе встречаются утверждения о том, что из-за своей приверженности к этому принципу Владимир Мономах сначала отказался от предложения занять киевский стол, почему, собственно, и потребовалось посылать к нему делегацию из Киева во второй раз. Эти утверждения восходят к уже известной нам реконструкции В.Н. Татищева, которую поддержали некоторые исследователи, начиная с Н.М. Карамзина (например, В.И. Сергеевич даже полагал, что отказ Мономаха от Киева был «решительный»){214}.

Однако более близким к истине оказался М.П. Погодин, который, комментируя реконструкцию событий, данную Карамзиным, справедливо замечал: «Из летописи не видим, чтоб Владимир отказывался: он только не шел немедленно; следовательно, кажется, нет нужды и объяснять его отказ»{215}. С.М. Соловьёв, в «Истории отношений между князьями Рюрикова дома» писавший, что Мономах от предложения киевлян отказался, во втором томе своей «Истории России с древнейших времен» занял более осторожную позицию, написав, что «Мономах, узнав о смерти Святополка, много плакал и не пошел в Киев»{216}. В современной историографии точка зрения М.П. Погодина была актуализирована И.Я. Фрояновым, который писал, что из слов летописца о скорби Владимира Мономаха по брате «никак не вытекает, будто он напрочь отказывался ехать в Киев»{217}.

Максимум, о чем позволяет говорить текст Ипатьевского списка «Повести временных лет», так это о том, что Мономах не торопился прибыть в Киев, но было ли подобное промедление сознательным или нет, насколько оно являлось продолжительным, точно установить невозможно, принимая во внимание тот факт, что следующий спорный момент заключается в определении даты вокняжения Мономаха на киевском столе.

В так называемой Суздальской летописи, которая является продолжением «Повести временных лет» по Лаврентьевскому и сходным с ним спискам, сообщается, что Мономах вокняжился на «столе отца и деда» в «день недельный» (то есть воскресенье), 20 апреля{218}. Эта дата принимается большинством исследователей. Однако в Ипатьевской летописи, как мы могли убедиться выше, говорится, что первое посольство киевлян к Мономаху было отправлено на десятый день после смерти Святополка (то есть 26 апреля), а так как вскоре произошли волнения в Киеве, вызвавшие отправку второго посольства к Мономаху, то, следуя этому «сценарию», вокняжение Мономаха на киевском столе (которое здесь также относится к воскресенью) должно было состояться не ранее 4 мая.

Учитывая то, что вакантный период был насыщен событиями, следовало бы предпочесть «сценарий» Ипатьевской летописи. В его рамках можно предположить, что киевляне обратились к Мономаху только по истечении девятидневного траура, во время которого тело Святополка было доставлено в Киев из Вышгорода и погребено в церкви Архангела Михаила, а в течение следующих пяти или шести дней сначала одна, а затем другая киевская делегация добиралась до Мономаха и вели с ним переговоры, убеждая как можно скорее прибыть в Киев. Однако безоговорочному принятию такого «сценария» событий препятствует тот факт, что в поздних копиях Ипатьевского списка (Хлебниковском списке XVI в. и Погодинском списке XVII в.), говорится, что «совет» киевлян состоялся не на «десятый день» после смерти Святополка, а «в 17-й день» апреля месяца, так что гипотетически нельзя исключать вероятность того, что в данном случае мы можем иметь дело с опиской переписчика, допустить которую не составляло большого труда, учитывая тот факт, что цифры обозначались в древнерусских текстах буквенными комбинациями.