Внутренняя война - Валери Тонг Куонг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Они проехали круг в тридцать пять километров.
— Ну, как ты? — спрашивает Пакс, выключая мотор.
— Не знаю, — отвечает растерянный Алексис. То, что он чувствует, не выразить словами.
Пока Пакс закатывает мотоцикл в гараж, он поднимается в квартиру, осторожно снимает всю амуницию, стирает грязные разводы со лба и щек, откидывает назад примятые шлемом волосы. Мать смотрит на него с такой любовью, что ему хочется поделиться с ней, сказать, что земля сдвинулась, но и сейчас ему не хватает слов. Неважно: Эми не нужны объяснения. По его жестам, по взгляду она поняла, что он прикоснулся к свободе и надежде.
Она принимает у него куртку и вешает на деревянные плечики.
— В следующее воскресенье Пакс приедет опять, — с улыбкой говорит она.
— Ну, можно, — отвечает он.
В следующее воскресенье мальчик с рассвета на ногах. На этот раз накануне прошел дождь, земля блестит мокрыми багряными листьями. И он этому не рад. Он всматривается в хмурое небо, которое не спешит проясняться, ему страшно, что мать может переоценить риск. Услышав, что она говорит с Паксом по телефону и планы вроде бы остаются в силе, он испытывает мощное — и очень тайное облегчение. В 13.30 раздается грохот мотора. Пакс сразу предупреждает: из-за неустойчивой погоды поездка будет не такой долгой. Алексис явно расстроен, но карабкается на сиденье «Хонды». Устроившись на мотоцикле, он отклоняется назад, чтобы лучше противостоять ветру и не потерять равновесия. Он спускает молнию куртки, раскидывает руки в стороны и отдается экстатической пульсации полета.
И вдруг он понимает, почему ему так необыкновенно хорошо: он в наружном мире и все равно — недосягаем.
Пока он на мотоцикле, за ним может бежать какой угодно злодей — его никто не поймает.
Пока он летит вперед, ему ничего не страшно.
И происходит немыслимое: Алексис хочет ездить еще и еще.
Долететь до соседнего городка, пролететь его насквозь, не замедляя хода и не останавливаясь, кружить и потихоньку приближаться к людям, как раненый не сразу возвращается на поле давнего сражения, и лететь вперед, разрезая лес и поле.
И снова он ничего не рассказывает ни Паксу, ни матери. Он молча уходит к себе, но кожа и душа исхлестаны ветром и взбудоражены. Он прячет эмоции, как сокровище, которое может исчезнуть, может вдруг пропасть — не ему ли лучше всех знать, как хрупки люди и планы.
Эми не обижается. Награда и так велика. Темные круги под глазами у сына стали меньше. Он лучше спит. Появился аппетит — и у нее тоже. Она планирует другие вылазки, методично расписывает календарь, прикрепленный к стене на кухне: теперь на нем не только дни и часы визита к врачам. Она ищет в интернете сайты с долгосрочным прогнозом погоды, молит судьбу послать теплую зиму, проверяет, когда у Пакса свободные дни. Он обещает договориться с Кассандрой так, чтобы встречаться не на выходных.
— Или в какой-то день можно собраться всем вместе, — предлагает Эми.
Пакс уже думал об этом. Было бы прекрасно собрать всех, и так естественно, чтобы общались люди, которые столько для него значат. Кроме того, это помогло бы ему укрепить всю конструкцию, построенную на обмане. Такое случается со слухами: чем больше голосов их подхватывают и повторяют, тем правдоподобней кажется выдумка. Тем богаче декор здания, тем нарядней фасад… Пока в конце концов истоки всей истории не исчезают, так что становится невозможно вернуться назад.
— Что ж, — отвечает Пакс, — чем раньше, тем лучше: как только Алекс немного ко мне привыкнет, я соберу всех за ужином.
Декабрь уже начался, когда они выезжают на прогулку в третий раз. Дело идет к Рождеству, светящиеся гирлянды украшают балконы, напоминая Алексису про неумолимый бег времени. Прежде чем оседлать мотоцикл, мальчик уговаривает Пакса на этот раз поехать быстрее, дальше. Пакс удивлен, но соглашается: в этот день ему и самому необоримо хочется того же — так газануть, чтобы последние химеры разлетелись в клочья. «Хонда» летит сквозь присыпанные инеем поля, клонится то вправо, то влево, словно убаюкивая хмельного от скорости Алексиса.
Запрокинув голову и крепко зажмурив глаза, мальчик полностью отдался удовольствию — и не пытается вырваться из силков. Он шепчет: я жив, жив, жив.
Счастье морфиниста
Когда секретарша передала ему, что звонит Эми Шимизу и просит о срочной встрече, Ланглуа вообразил худшее. И ответил, что примет ее сегодня же. Несколько раз, слушая предыдущих пациентов, он отключался и начинал гадать. Ухудшилось состояние Алексиса и косвенно сказалось на матери? Или она все-таки сломалась, не выдержала безнадежности и тоски? Он часто замечал, что после потери близкого или какой-то иной травмы слом наступает с опозданием. Сразу после драмы пострадавший окружен людьми, получает лекарства и как будто держится, но окружение мало-помалу редеет, и человек рушится при полном равнодушии мира.
Ланглуа ни на секунду не предполагает, что Эми стало лучше (и позднее, обдумывая случившееся, он понимает, насколько он все же стал пессимистом — частично в силу профессии, постоянно шлющей ему людей потерянных, депрессивных, несчастных, но также и в силу какой-то глубинной тенденции, которую он замечал уже несколько месяцев. Это ползущая отростками агрессивность, которая мутирует, ширится, подтачивает силы, — нападения на почве гомофобии или расизма, сексистские замечания, сексуальные домогательства, антисемитские выходки, немотивированное насилие или агрессия из-за какого-то ничтожного повода, санитарные нарушения, финансовые злоупотребления, призрак экстремизма, который замаячил по всей Европе, это экстремизм религиозный и политический… и вот теперь — клокочущая ярость желтых жилетов, пламенем охватившая страну).
Ланглуа ошибся. Эми Шимизу входит в его кабинет с улыбкой на лице. Ее походка раскованна, взгляд открыт. Она пришла сказать ему, что он оказался прав, когда обещал ей, что наступят лучшие дни: все изменила одна встреча, один человек. Она рассказывает про мгновенно возникшую между ними симпатию, потом про контакт между Паксом и Алексисом, про Макконахи,
