Открытие смерти в детстве и позднее - Сильвия Энтони

[ПИ 35] В детстве ничто не было для меня труднее, чем признать смерть состоянием, имеющим отношение к моему собственному бытию… Трудность происходила не столько от животного чувства жизни, сколько от ощущения непобедимого духа внутри меня. Я подолгу размышлял над историями Еноха и Илии и почти убедил себя: что бы там ни происходило с другими, я так или иначе попаду на небеса. В подобном настроении я часто неспособен был думать о внешних вещах как имеющих внешнее существование, и со всем, что видел, я находился в контакте не как с чем-то отдельным, а как с неотъемлемой частью моей собственной нематериальной природы. Множество раз по дороге в школу я хватался сознанием за стену или за дерево, чтобы выбраться из этой пропасти идеализма в реальность. В то время меня пугали подобные процессы…

Мальчику рассказали, что «верою Енох был переселен так, что не видел смерти; и не стало его, потому что Бог переселил его» [224] ; что «понесся Илия в вихре на небо…» [225] . Узнав эти мифы, он нашел в себе побуждение, сотворившее их. Фрейд сказал, что мышление ниже уровня сознания не имеет понятия о нашей собственной смертности. Вероятно, поэт более других способен творчески осознать то, что в норме остается бессознательным. Для него, как и для ребенка, миф образует мост между бессознательным мышлением, знающим только жизнь, и сознательным представлением о смерти.

Унитарии в Новой Англии прежде выражали наиболее мощную оппозицию кальвинистской доктрине и психологии. Их сообщество там было более влиятельно и, возможно, более многочисленно, чем в Англии, где оно зародилось. Рационалистический настрой, оказавший, как писал Гезелл, влияние на детскую психологию в XX веке, может быть прослежен к Джону Стюарту Миллю (John Stuart Mill) в Англии и к сообществу, которое Генри Адаме связывал с улицей Маунт-Верной, центром бостонского унитарианизма в 1840-е гг., время его детства [226] . Убеждения этого круга были следующие:

Совершенствование общественного устройства тоже было делом верным, потому что сама человеческая природа содействовала добру и для его торжества нуждалась всего в трех орудиях: всеобщем избирательном праве, школах для всех и прессе. Благословенно воспитание! Дайте человеку истинное знание подлинных фактов, и он достигнет совершенства!.. [Унитарианские священники]… заявляли, причем ставили себе это в заслугу, что не требуют исповедания каких-либо догматов, а лишь учат, или пытаются учить, как жить добродетельной, полезной, бескорыстной жизнью, чего, по их мнению, было достаточно для спасения души. Трудности? Ими, считали они, можно пренебречь. Сомнения? Пустая трата мысли. Ничего не нужно решать.

В результате для мальчика, как и для его братьев и сестер, религия стала чем-то эфемерным; мягкая дисциплина унитарианской церкви была отвергнута при первом же поводе и навсегда.

В том, что он утратил одно из сильнейших человеческих чувств, уступающих разве только любви, возможно, был повинен он сам, но что интеллектуальнейшее общество, руководимое интеллектуальнейшим духовенством и отличавшееся самой высокой нравственностью… внушило себе, будто проблемы, волновавшие человечество с начала исторических времен, не стоят споров и обсуждений, казалось ему любопытнейшим социальным явлением, над объяснением которого он бился всю свою долгую жизнь.

То, о чем пишет этот необычайно восприимчивый наблюдатель, остается одним из наиболее поразительных феноменов современного социального ландшафта. Как указал Адаме, религия – не просто интеллектуальное упражнение; антропологические исследования свидетельствуют, что она служит социальным каналом, позволяющим совместное переживание сложных и мощных эмоций, вызываемых кризисами индивидуальной жизни, – вхождением во взрослую жизнь, вступлением в брак, рождением и смертью. Адаме полагал, что в атрофии религиозного чувства он и его сиблинги подобны многим их современникам в Америке и Европе. И, убеждая себя, что все «проблемы, волновавшие человечество с начала исторических времен, не стоят споров и обсуждений», группа интеллектуалов, о которой он писал, была определенно не одинока. Исключительным фактом является то, что человек, попавший под влияние этого социального феномена, смог увидеть его парадоксальность.

Флугель [227] в 1939 г. отметил: в то время как в недавние годы появилось множество книг по психологии сексуальности, среди них и такие, где обсуждаются влияние сексуальности на психику ребенка и вызванные этим влиянием практические проблемы, – аналогичная литература по психологии смерти отсутствует. Восемнадцать лет спустя Александер [228] говорил об устойчивом сохранении этого пробела в статье, озаглавленной: «Смерть никого не интересует?» С тех пор опубликовано значительное количество текстов, посвященных влиянию утраты в детстве на психическое здоровье в дальнейшей жизни. Через двадцать лет после замечания Флугеля д-р Файфель выпустил достойный внимания сборник работ «Смысл смерти», в котором речь шла и о детстве. Данная тема затрагивается также в исследованиях религиозного поведения [229] , но в них объектами наблюдения, как правило, являются ученики средней школы, студенты университета [230] или маленькие дети, проходящие психоаналитическое лечение. Убийство президента Кеннеди вызвало ряд исследований, посвященных реакциям молодых людей [231] . Как правило, эти исследования базировались на психотерапевтических сессиях с нарушенными индивидами либо на стандартизованных оценках личностного функционирования и тревоги. К тревоге и страданию ребенка, связанным с реакциями на идею или факт смерти, мы сейчас и обратимся.

Глава VIII ТРЕВОГА И СТРЕСС

Перспектива вечного страдания или удовольствия, пусть отдаленная, должна вызывать эмоции. Даже те, кто, будучи «не сократиками, а скептиками, думают не об умирающем животном, которое сбросит покровы плоти, освобождая некий вечный дух, а об умирающем животном, которое станет гниющим мясом и больше ничем» [232] , не кажутся абсолютно безразличными. Определенная тревога по поводу смерти нормальна и неизбежна для человека. Как и когда она появляется у индивида? Конкретнее: вызывает ли смерть тревогу у детей? Если да – при каких условиях эта тревога возникает? Каковы ее поведенческие формы? Каким образом она может облегчаться и использоваться для социальной адаптации?

Анализ ответов детей на методику завершения историй, обсуждавшуюся выше, позволяет начать обсуждать первый вопрос. В данном случае важна не частота упоминаний смерти, а контексты, в которых эти упоминания встречаются. Смерть типично выступает источником скорби как причина разлуки родителя и ребенка и источником страха – как результат агрессивной враждебности; она может инициировать процесс мщения-осцилляции, включающий страх наказания за агрессивные импульсы. В ответах некоторых из детей, переживших реальную утрату, сильно был выражен страх наказания.

Страх наказания объяснен на основании психологического механизма, который Фрейд на непрофессиональном языке называл всемогуществом мысли, а Пиаже именует действенностью. Речь идет о тенденции маленького ребенка считать, что его желания могут влиять на события сами по себе, без физического вмешательства. Поскольку он не только любил, но и ненавидел умершего родителя или сиблинга, он может опасаться, что убил его своими агрессивными побуждениями или желаниями ему смерти, и в результате испытывать тревогу из-за ожидаемой опасности социального или личного ответного действия, которое приведет к заключению в тюрьму, к появлению призраков, к его собственной смерти. Наши исследования показывают, что концепция смерти формируется лишь после того, как возрастающая способность ребенка к эффективному действию существенно уменьшит его «действенное мышление». Утрата, случившаяся до возникновения концепции, едва ли приведет к тревоге; с другой стороны, тревога обычно развивается на основе регрессии, – которая сама по себе есть нормальная преходящая реакция на опыт, требующий личностной реадаптации, такой, как смерть члена семьи, – у ребенка, уже имеющего элементарное представление о смерти.

Необычный уровень тревоги был отмечен в ответах Бернарда N (чей отец незадолго до того умер), Ральфа О (близнец которого умер в младенчестве) и Дональда H (его сиблинги умерли, и мама была беременна). В поведении детей, не имевших опыта утраты в собственных семьях, другие наблюдатели отмечали тревогу, не выходившую за нормальные рамки: беспокойство ребенка (возраста 2 г. 2 м.), когда он убил муху (сообщение Сали); беседа с Беном (3 г. 3 м.), приведенная в гл. VI (стр. 146). С другой стороны, Марлен (2 г. 11 м.) не выказывала никакой тревоги по поводу внезапной смерти матери в ее присутствии; Урсула (3 г. 4 м.) без явной тревоги спрашивала о том, почему мертвое животное не двигается; Фрэнсис (4 г. 5 м.) был очарован, но, судя по всему, совершенно не расстроен картиной, изображавшей смерть Моисея (гл. IV, стр. 72). По-видимому, тревога относительно смерти обычно не появляется до того, как сформировалась достаточно ясная концепция смерти, но протоколы также показывают, что бывают и исключения.