Седьмой круг ада - Игорь Болгарин

Глядя в воду на песчаное дно, Наташа наблюдала за ленивым движением водорослей и легким полетом полосатых рыбок. Они то степенно плавали среди колышущейся зелени, стремясь не очень выдвигаться на песчаные прогалины, то вдруг резко шныряли в разные стороны – и какое-то время их не было видно. А потом снова собирались в поле зрения Наташи и продолжали свой неслышный, неторопливый полет.

– Какая красота! – сказала Наташа, показывая мужчинам на морское дно. – И так хорошо все видно!

– Мелководье, – вздохнул Воробьев. – Обычно тут каждый год землечерпалки дно углубляли, а последние три года – никто и ничего! Еще пару лет, и здесь не то что путный какой корабль, фелюга не пройдет.

– Ну это вряд ли! – заверил его Красильников. – Очистим от белой нечисти землю, а там и за морское дно возьмемся. Ленин цену Азовью знает.

Постепенно солнце клонилось к вечеру. Вот оно перестало слепить, налилось багрянцем, устало прилегло на синий морской горизонт, окунулось в воду. Не ожидая, когда совсем стемнеет, выбрали якорь. Часа через два пути послышался нарастающий грохот волн. Сквозь облака проглянула истерзанная луна, осветив на мгновение совсем близкий и крутой берег, обрамленный белопенной полоской прибоя.

Воробьев, круто переложив руль, повел баркас вдоль берега. Зорко вглядываясь в его извивы, высмотрел наконец то, что искал, – заросли камыша. Чиркая днищем о песок, раздвигая бортами высокие погромыхивающие стебли, баркас медленно шел вперед, и шумы прибоя постепенно удалялись.

Причалив к берегу, Воробьев сторожко прислушался, осмотрелся вокруг. Красильников ловко спрыгнул на песок, помог выбраться из баркаса Наташе.

– Ну, разобрался, где мы? – с легкой усмешкой, вместе с тем, не скрывая опаски, спросил Воробьева Красильников.

– А чего тут разбираться? Тут и дите малое поймет! Вон, гляди, – Воробьев показал вправо на мигающий вдали огонек, – то Чаудинский маяк. А слева – во-она – гора Опук. Пеши отсюда до Феодосии верст сорок, а то и поболее. Дорога – верстах в пяти. Так вы маяк все время держите по левой щеке, а сами поближе к бережочку.

Они поблагодарили Воробьева, торопливо попрощались и канули в темноту.

Где-то через час почувствовали под ногами твердую почву. Это была дорога. Зашагали быстрее. И вдруг услышали далекий, приглушенный крик. Похоже, голос принадлежал Воробьеву. Остановились.

Вскоре запыхавшийся Василий возник перед ними.

– Насилу догнал, – утирая с лица пот, сказал он и, предупреждая расспросы, объяснил: – Домой мне возвертаться никакого смысла – не сегодня-завтра беляки в армию замобилизуют…

– А как же Мария? – неодобрительно спросил Красильников. – Подумает, чего доброго, что потонул.

– Мария – жена рыбацкая, привыкла ждать, не хороня до срока. Потом передам ей с оказией, что да как.

– А баркас? Поди, не богач!

– А что баркас? Я его притопил, никто без меня не тронет. – Воробьев засмеялся, потом коротко, испытующе взглянул на Красильникова: – Значит, так. Науку вашу большевистскую я, конечно, еще не превзошел, это верно. Разберусь погодя. А что с беляками каши не сварю, давно понял. Вот и получается: если мне с кем и по пути, так только с вами!

– Ну что ж, – просто сказал Красильников, – раз по пути, так и говорить не о чем: пошли!

И они зашагали по дороге, держа слева от себя ярко мигающий в ночи Чаудинский маяк.

Глава одиннадцатая

Путь Красильникова, Наташи и Василия Воробьева в Севастополь протекал без особых приключений. Скорее всего объяснялось это тем, что генерал Слащов беспощадно гнал на фронт всех подряд тыловиков – роты караульные и комендантские, патрульные и охранные…

У Наташи, выросшей в Севастополе, был свой план: поселиться временно у кого-нибудь из прежних знакомых. Однако Красильников безжалостно разрушил этот план.

– Время нынче такое, что людей не просто, как карточную колоду, перетасовывает, а еще и масти легко меняет, – сказал Семен Алексеевич. – Знала ты, предположим, человека если не красным, так розовым, а он, глядь, побелел, пока вы не виделись. Заявимся к нему развеселой нашей компанией, а он и сообразит: не случайно, видать, собралась эта святая троица!..

– Это обдумать можно.

– Можно, конечно. Ну, допустим, родней нас с Василием объявишь… Какой? Скажем – муж с братом. Я, правда, в мужья тебе уже хотя б по возрасту не гожусь. Василий – этот помоложе меня будет… Скажи, Василий, как ты на это смотришь?

– Мария! – веско объяснил Воробьев. – Она баба ничего, смирная. Но если дойдет до нее какой ревнивый слух, хоть на крыльях, хоть на помеле прилетит сюда, и тогда всему Севастополю места мало будет. Да и не в том дело… – Воробьев насупился, помолчал и затем добавил: – Я рядом с Натальей – что лапоть рядом с парчовой туфелькой!

– Вот! Золотое слово! – поднял указательный палец Семен Алексеевич. – Нет, появись мы втроем перед твоими знакомыми, ничего, кроме недоумения, не встретим. А нам, с расчетом нашего положения и поставленной задачи, самое малое недоумение не по карману. Нам нужна такая крыша над головой, где б мы могли вроде невидимок жить.

Красильников, конечно, был прав, но слышалась Наташе в его словах и голосе какая-то обидная снисходительность. И Наташа сказала с легкой досадой и вызовом:

– Вы можете что-нибудь другое предложить?

– Поищем на окраинах, где простой люд живет.

На Корабельной стороне у Красильникова отыскалась давняя знакомая – пожилая и угрюмая женщина, вдова погибшего в путину рыбака. Она, так и не привыкшая к вдовьему одиночеству, обрадованно приютила их у себя – сдала внаем домик, а сама уехала к дочери в Евпаторию, зная, что теперь все ее немудреное хозяйство, включая собаку и кошку, находится под присмотром добрых людей.

Корабельная сторона в Севастополе была издавна тихой, спокойной и малолюдной, словно бы это была вовсе и не окраина большого и шумного портового города, а забытая Богом и людьми рыбацкая деревушка, устало и сонно глядящая на растревоженный мир закрытыми окнами приземистых ракушниковых домиков. Редкие акации, объеденные козами, топорщились длинными колючими иглами. Важно рассевшиеся на позеленевших черепичных крышах ленивые голуби изредка нарушали тишину своими сварливыми перебранками. На кривых загогулистых улочках играли дети. Играли в войну, которой так напряженно и отчаянно жили взрослые. Да еще вьющиеся над Корабелкой чайки бестолково оглашали сонные кварталы своими гортанными криками.

Оживали улицы на короткое предвечернее время, когда возвращались домой рыбаки и портовые рабочие.

В первые же дни их жизни на Корабелке произошел у Семена Алексеевича с Наташей такой разговор.