Тень друга. Ветер на перекрестке - Александр Кривицкий

И привиделось мне: стоит поредевший фронт дивизии, и знамя ее, чудом спасенное, простреленное, изрешеченное осколками, со сломанным и вновь сбитым древком, пронесенное сквозь все опасности, победно реет над прямоугольниками батальонов. А вдали вдруг раскатилась словно бы приглушенная барабанная дробь.

Что это?

Из лесной просеки выдвинулась людская масса, темные квадраты на фоне еще более темной гряды деревьев. По слитному ее движению в походном порядке, по долетевшей песне сердце угадало стародавнюю солдатскую ухватку. А тут еще легкое сверканье штыков над колонной. Мерным, твердым и нерушимым шагом шла какая-то воинская часть.

Вот она скрылась за пригорком, вот ступила на дорогу, заклубилась пыль, и из нее, как из-за белой завесы, показался оркестр с серебряными трубами и императорскими орлами на боевых значках.

Военные флейты выводят маршевую мелодию песни Федора Глинки. Поэт-офицер написал ее 18 июня 1812 года у полевых огней под Смоленском: «Вспомним, братцы, россов славу и пойдем врагов разить. Защитим свою державу, лучше смерть, чем в рабстве жить».

Песня Глинки быстро разлетелась по полкам. Она выгодно отличалась от псевдонародных сочинений, чьи истоки и стилистику авторы находили в афишках Ростопчина, производя вот такую слащавость: «Не две тучушки вместе сыходилися, две армеюшки превеликие вместе съезжалися, французская армеюшка с россейскою, как французская россейскую очень призобидела».

За этими искусственными, нарочитыми оборотами угадывалась бойкая рука какого-нибудь виршеплета. Сочинителям подобного рода кое-кто из начальства усиленно подсказывал на разных этапах войны имена генералов, таких, как вполне заурядный Витгенштейн, для увенчания лаврами, и тогда на свет появлялись «народные песни» с намеренными искажениями «для верности тона»: «Был князь Ветьштитьштейн. Вступил в Париж, сделал Наполеону крыж».

Но сердце народное неподкупно, и в войсках гремело: «Приехал Кутузов бить французов».

Из действующей армии Батюшков пишет Гнедичу: «Скажи Крылову, что ему стыдно лениться: и в армии его басни все читают наизусть. Я часто их слышал на биваках с новым удовольствием».

Хочу отвлечься от картины, возникшей в моем воображении при редактировании последнего очерка Полякова. Слова Батюшкова о Крылове поразили меня и многое сказали о реальном литературном процессе той эпохи.

Мы говорим «классика» и часто обозначаем этим понятием нечто академическое, олимпийское, чуть ли не надзвездное и будто бы противостоящее злобе дня. Между тем русская классическая литература была более злободневной, чем газеты или императорские рескрипты. В ней бился пульс времени. Она чутко, даже если и иносказательно, отзывалась на события времени.

Батюшков упрекает Крылова в лености, пишет об успехе его басен на фронте совсем так же, как и нам приходится иногда сожалеть о творческой паузе у любимого писателя.

Но Батюшков был не совсем прав. Крылов потрудился в ту пору немало, и влияние сделанного им было огромно. Его басни вторгаются в самые насущные проблемы ведения войны, изобличают, советуют, требуют.

«Раздел», например, негодующе указывает на генеральские распри в «главной квартире» и предлагает «общую беду встречать дружней».

«Кот и повар» ратует за назначение Кутузова главнокомандующим, хотя царь того не желал. Крыловские афоризмы в списках доходили до читающего общества, повторялись тысячью уст и, бесспорно, помогли призванию Кутузова на пост военного вождя российских сил.

В «Вороне и курице» Крылов смело оправдывал приказ фельдмаршала: «И на погибель им Москву оставил».

А уж о басне «Волк на псарне» и говорить нечего. Ее знала вся армия. А однажды — и этот факт, кажется, малоизвестен — эту басню прочитал сам Кутузов перед строем прибывшей под его команду резервной дивизии.

«Ты сер, а я, приятель, сед!» — громко выкрикнул главнокомандующий и, на этих словах неторопливо сняв белую фуражку, провел рукой по своим сединам.

Из груди солдат и офицеров вырвалось слитное громовое «ура!». И долго еще в армии шла молва о том, как Кутузов читал басню Крылова.

Широко, как я уже сказал, пошли в армии песни Ф. Глинки. В припеве его марша «Мы вперед-вперед, ребята, с богом, верой и штыком» вдруг не оказалось царя. Редкое происшествие по тем временам. Но песню пели, в разных полках на разные мотивы, вскоре, она возникла заново — на маршевый лад, под нее ходили строем, и в тот вечер, когда я заканчивал редактуру последнего очерка Полякова, мне казалось: оркестр с серебряными трубами отбивал именно ее бравурный ритм.

И какой же лихой вид имела эта колонна. Ведь дал же бог талант русскому солдату! Идет тысячи верст и еще через какие топи, горы и реки, а посмотреть на него, когда вступит в селенье или встретит начальство, — точно сейчас из бани вышел. В мгновенье ока строй выровняется, приосанится, так и жжет глазами...

Рокотали трубы, пели фанфары, заливались флейты, тоненько звякал трензель, отдуваясь, рявкал геликон-бас, вздымались конские хвосты на изукрашенном бунчуке, впереди музыкантов «давал шаг», вертел булавой тамбурмажор саженного роста. (Правда, в те времена полковые оркестры состояли лишь из больших и малых барабанов, флейт и рожков, но не будем безжалостны к воображению.) Вслед за оркестром, как на «высочайшем смотру», слитной колонной, церемониальным шагом шел Нарвский мушкетерский полк во главе со своим командиром полковником Воронцовым.

Полк проходил, склонив свое старое знамя, овеянное славой двенадцатого года, перед героической дивизией потомков. Ее подвиги не затмили мужества предков. Они превзошли его длительным напряжением нравственных и физических сил в современном бою, массовым героизмом, отвагой свободных людей, защищавших Советскую землю.

Рассыпают дробь барабаны, играет оркестр. В блеске солнца, в грохочущем обвале старинного марша идет Нарвский мушкетерский полк, отдавая воинские почести дивизии Социалистического государства. Она взяла из прошлого и воронцовское Наставление как составную часть традиций русской военной силы и весь огромный арсенал опыта Красной Армии как слагаемые советской военной доктрины.

Офицеры-нарвцы в парадных мундирах и киверах салютуют шпагами, солнечные лучи пробегают по обнаженным клинкам. Правофланговые солдаты глядят прямо перед собой, держа направление, а остальные в шеренгах после команды «равнение направо» не отрывают глаз от строя дивизии. И вдруг, нарушая ряды, мушкетеры бросаются к бойцам Галицкого. Что тут началось! Прошлое горе и новая беда, былая радость и вечная надежда, старое благословенье и новая вера — все тут делилось пополам. Воины двух эпох смешались, сошлись в дружеском объятии.