Дева в беде - Пэлем Вудхауз

— Я пришла сюда, чтобы рассказать вам обо всем, — сказала она, поставив фонарь на колесо повозки; луч образовал на полу, между ними, озерцо света. — И расскажу. Только… только теперь это труднее. Мистер Бивен, есть один человек… есть один человек, которого отец и Реджи Бинг приняли за… они решили… Понимаете, они знали, что вы — тот, с кем я была в такси, и когда вы приехали сюда, решили, что я ездила к вам в Лондон, то есть — что вы человек, которого я… я…

— Человек, которого вы любите.

— Да, — сказала Мод слабым голосом, и снова наступила тишина.

Джордж не ощущал ничего, кроме сочувствия. Оно подавило все прочие эмоции, даже серое отчаяние, охватившее его при этих словах. Он чувствовал то, что чувствовала она.

— Расскажите все, — попросил он.

— Я познакомилась с ним в прошлом году, в Уэльсе, — голос ее перешел в шепот. — Это узнали в семье, меня срочно вызвали сюда и с тех пор не выпускали. Когда мы с вами встретились, я сумела ускользнуть из дому. Я узнала, что он в Лондоне, и поехала туда, чтобы встретиться с ним. Но потом я увидела Перси и прыгнула в ваше такси. Это страшное недоразумение. Мне очень жаль.

— Понимаю, — задумчиво сказал Джордж. — Понимаю…

Душа его ныла, словно открытая рана. Как мало она сказала, как много пришлось угадывать. Неизвестный победно и презрительно глумился над ним из темноты.

— Мне очень жаль, — повторила Мод.

— Вам не о чем жалеть. Чем я могу вам помочь — вот в чем вопрос. Что надо сделать?

— Теперь я не могу вас просить.

— Как это? Почему не можете?

— Потому что… О нет, не могу!

Джорджу удалось засмеяться. Этот смех был неубедителен паже и для него самого, но он сослужил свою службу.

— Ну, ну! — сказал он. — Будьте же благоразумны. Вы нуждаетесь в помощи, и я, возможно, сумею вам ее предоставить. Нельзя же навеки лишать меня этого права только потому, что мне случилось полюбить вас. Положим, вы бы тонули, а только мистер Пламмер был бы поблизости. Разве бы вы не позволили ему спасти вас?

— Мистер Пламмер? При чем он тут?

— Вы же не могли забыть, что я невольно подслушивал, как он делал вам предложение.

Мод сдавленно вскрикнула.

— Ах, я не спросила! Какая я плохая! Вы сильно пострадали?

— Пострадал? — Джордж не поспевал за нею.

— Ну, в тот вечер. Когда вы были на балконе и…

— А! — Джордж понял. — Да нет, практически нет. Чуть-чуть содрал ладони.

— То, что вы сделали, так чудесно! — сказала Мод, восхищаясь человеком, столь небрежно отзывающимся о своем подвиге. Она всегда считала, что лорд Леонард, совершивший такой же подвиг, потом всю жизнь им похвалялся.

— Ничего особенного, — сказал Джордж, который и сам давно уже недоумевал, с чего это он развел столько шума из простого лазания по вполне надежной простыне.

— Это было великолепно! Джордж вспыхнул.

— Мы отвлекаемся, — сказал он. — Я хочу вам помочь. Мне очень дорого стоило приехать сюда, Чтобы помочь вам. Что же надо сделать?

Мод колебалась.

— Я боюсь, такая просьба вас обидит.

— Не бойтесь.

— Понимаете, вся трудность в том, что я Не могу снестись с Джеффри. Он в Лондоне, а я здесь. С тех пор, как мы с вами встретились и я увидела Перси, у меня нет ни малейшего шанса попасть в Лондон.

— Как ваши родные узнали, что это были вы?

— Спросили меня, прямо и просто.

— И вы все рассказали?

— Пришлось. Я не сумела солгать им в глаза. Джордж обомлел. И в этой девушке он еще сомневался!

— Тогда все стало еще хуже, — продолжала Мод. — Я не имею права рисковать, не могу написать ему, письмо перехватят. И я подумала… у меня почти сразу, как вы приехали сюда, появилась мысль…

— Вы хотите, чтобы я взял письмо и сделал так, чтобы оно наверняка дошло до него? А потом он может послать ответ на мой адрес, и я тайком доставлю его вам?

— Именно, именно. Но мне уже почти не хочется просить вас об этом.

— Да отчего же? Я с удовольствием сделаю.

— Я вам так благодарна.

— Пустяки. Я уж боялся, что вы хотите, чтобы я занялся вашим братцем и помял ему другую шляпу.

Мод рассмеялась от удовольствия. Для нее вся напряженность ситуации спала. Джордж все больше и больше нравился ей. Но в глубине души она с болью осознавала, что для него никакого облегчения нет. За него она печалилась. Всем Пламмерам на свете она без малейших угрызений совести оставляла их неутешную скорбь. Джордж — совсем другое дело.

— Бедняга Перси, — сказала она. — Я думаю, он этого не переживет. У него будут другие шляпы, но это все равно не то. — Она снова вернулась к тому, что было у нее на сердце. — Мистер Бивен, я подумала, может быть, вы сделаете для меня еще кое-что?

— Если в этом нет криминала. Или, собственно говоря, если и есть.

— Не могли бы вы поехать к Джеффри и повидать его, и рассказать обо мне… и потом вернуться и рассказать мне, как он выглядит и что говорит, и вообще?…

— Конечно. Как его имя и где его искать?

— Ах, я вам не сказала! Как глупо. Его зовут Джеффри Раймонд, живет он со своим дядюшкой Уилбуром Раймондом на Бэлгрейв-сквер, 11а.

— Завтра же поеду.

— Большое вам спасибо.

Джордж поднялся. Это движение возобновило его связь с внешним миром. Он увидел, что дождь прекратился, а в дверном проеме скопились звезды. Ему казалось, что он побыл в этом сарае очень долго, и это подтвердил взгляд на часы, хотя часы, по его разумению, сильно преуменьшали

Что время — на несколько столетий, по крайней мере. Он воздерживался от детального анализа своих эмоций, благоразумно предвидя, что довольно скоро он будет достаточно страдать и без собственной помощи.

— Я думаю, вам пора. Поздно. Вас могут хватиться. Мод счастливо засмеялась.

— Пусть их, мне теперь все равно. К ужину надо переодеваться, несмотря ни на что. — Вместе они прошли к двери. — Нет, что за чудесная ночь! Я уж думала, дождь не перестанет до конца света. Когда ты несчастлив, кажется, что так и будет всю жизнь.

— Да, — сказал Джордж. Мод протянула руку.

— Спокойной ночи, мистер Бивен.

— Спокойной ночи.

Он подумал, не будет ли каких-нибудь намеков на более ранние стадии этой встречи. Их не было. Мод принадлежала к классу, чье воспитание состоит главным образом в том, чтобы деликатно обходить деликатные предметы.

— Вы поедете к Джеффри?

— Да. Завтра.

— Большое вам спасибо.

— Не за что.

Джордж боготворил ее. Та капелька формальности, которою она так искусно закончила разговор, задела нужную струну, создала именно такую атмосферу, которая позволяла им расстаться без ненужных мучений.

— Вы — настоящий друг, мистер Бивен.

— Я это докажу, вот увидите.

— Ну, пожалуй, мне пора. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи.

Она быстро пошла через поле. Тьма скрыла ее. Вдали снова завыла собака. У нее, видимо, были свои неприятности.

Глава XX

Неприятности обостряют зрение. В наши горькие часы мы ясно видим: главная неправда мира сего — в том, что страдание любит общество, но редко его обретает. Зубная боль — ощущение неприятное, но если бы она была естественным спутником жизни, если бы все человечество от рождения страдало ею, мы бы ее не замечали. Как раз отсутствие этой боли у тех, с кем мы встречаемся, подчеркивает наши муки. То же и с житейскими бедами. Пока наши личные дела идут хорошо, мы и не подозреваем, насколько почти все остальные купаются в счастье. Наше изнывающее сердце кажется пустынным островком в океане радости.

Джордж сделал это открытие, проснувшись на следующее утро. Солнце сияло, весело пели птицы, но его это не радовало. Природа нечувствительна к людским бедам: мы плачем — она смеется, и мы начинаем принимать ее равнодушие как должное. Вконец убивала Джорджа проклятая жизнерадостность ближних. Как они торжествуют, как блаженствуют оттого, что судьба посмеялась над ним: с ними-то все в порядке.

Люди, которые никогда не бывали счастливы прежде, стали счастливы теперь. Например, миссис Платт, седая, угрюмая женщина средних лет. Ее радости не распространялись далее битья посуды да судаченья о здоровье соседей, которым оставалось жить не более недели. И вот сегодня она — напевает. Джордж сам слышал, когда она готовила ему завтрак на кухне. Поначалу у него оставалась надежда, что она стонет от боли, но надежда эта рассеялась, когда он закончил свой утренний туалет и спустился к завтраку. Звуки, издаваемые ею, предполагали страдание, но слова, когда он их разобрал, говорили о другом. Каким бы невероятным это ни казалось, но именно это утро избрала миссис Платт для хорошего настроения. Песнь ее можно было принять за надгробное рыдание, но на самом деле это было «Не щекочи меня, Джек». А позже, когда она принесла ему яичницу и кофе, она тарахтела добрых десять минут, отвлекая его от газеты, точнее — указывая ему на те веселенькие убийства и славные самоубийства, которые, если бы не она, он мог бы и пропустить. Словом, она из кожи лезла, чтобы показать, что для нее, если не для других, менее удачливых людей, Бог в это утро — на небе и все хорошо на свете.