30 минут до центра Чикаго - Семён Каминский

Он тоже кивнул, дожёвывая пиццу.

— Так вот, дорогой мой, я предпочитаю овцу, — продолжал профессор.

Они стояли у стола, недалеко от пиццы. Садиться профессор не захотел, хотя в гостиной обитала парочка ушастых старомодных кресел (их кто-то за ненадобностью выставил на улицу недели три назад, и было грех не найти им лучшего пристанища).

— Какую овцу?

— Дорогой мой, — значительно продолжал гость, — некоторые любят свиней, но я предпочитаю овец. Согласитесь, — (он безоговорочно согласился), — в моём случае, овца — это гораздо лучше. Жировой слой поменьше и мышечная… — многие слова профессора, как и в разговоре по телефону, создавали ощущение исключительно умных, но совершенно бессмысленных звуков.

Ему хотелось взять со стола ещё кусок пиццы, но есть самому было как-то неудобно, а перебивать профессора и предлагать тому пиццу он не решился.

— Дорогой мой, — уже очень значительно продолжал профессор и неожиданно двумя пальцами ухватил со стола кусок пиццы, — я буду оперировать овцу через две недели в клинике Святого Френсиса, и вы, дорогой мой, должны это снимать… — Профессор резко задрал голову и точным движением погрузил пиццу в рот.

Теперь он тоже мог бы протянуть руку за пиццей, но вдруг до него дошло:

— Что я, профессор, должен снимать?

— Дорогой мой, вы должны снимать операцию. Хирургическую операцию на сердце овцы, — профессор вытер салфеткой губы. — Операцию, уникальную методику которой я разработал в России и, благодаря спонсорам, привёз показывать американцам. Нельзя упустить ни одного момента из этой операции, понимаете, ни одного! Я провожу её здесь специально для того, чтобы заснять весь процесс. Этот фильм — ваш фильм — мы используем для презентации потенциальным производителям моего сердечного стимулятора. Наш спонсор вам заплатит… сколько вы обычно берёте за свадьбу? Он заплатит больше… Только вам будет нужен помощник: нужно снимать двумя камерами, с разных точек, и поставить в операционной дополнительный свет. У вас же есть? Бронштейн сказал, что у вас всё есть…

На следующий день он подъехал к «Папе Савериос» — адрес нашёлся на той же, оставшейся открытой странице из телефонной книги.

Заказов на доставку ещё не было ни одного: она сидела на стуле, слушала Beautiful Garbage[17] и воскликнула «хей!», удивившись его неожиданному появлению. Она решила, что он приехал купить пиццу.

— Нет, — сказал он, — я хочу предложить вам подработать. Мне нужен помощник, чтобы снимать несчастную овечку.

Джоэл, который через открытую дверь видел, как они разговаривали, не позволил ей помогать ему на кухне и целый день недовольно бурчал по-испански: «чика», «бонита», «вентозо» и ещё бог весть что.

Ранним утром в назначенный день «шевроле» появился перед его домом. Ехать решили на нём. Несмотря на маленький размер, «горбун» для багажа был вместителен: задние сиденья легко опускались, таким образом, за спинами водителя и пассажира образовывалось весьма приличное пространство, а задняя дверца автомобильчика откидывалась вверх, открывая удобный доступ для погрузки и выгрузки. Хотя съёмочное оборудование было упаковано в двух объёмистых ящиках, они, к удивлению, легко поместились.

— Ваш транспорт, — одобрил он, устраиваясь на тесноватом пассажирском сидении, — для моего дела просто незаменим — всё оборудование умещается, и бензину жрёт мало… хотя сидеть здесь, конечно, ужасно неудобно — ноги совсем некуда деть…

— Это у вас ноги чересчур длинные выросли, — прыснула она, водрузила на нос лиловые солнцезащитные очки, и они отправились в путь.

В больнице Святого Френсиса какие-то люди в зеленоватых одёжках помогли протащить ящики через многочисленные переходы и комнаты; потом операторам выдали такую же форму, защитные белые маски и смешные мешки для ног. Их предупредили, что в операционной им придётся всё время работать в масках. Но сначала они запечатлели двух очень похожих овечек, которые — каждая в отдельном чистом вольерчике — спокойно жевали что-то, ещё, видимо, не подозревая о своей принадлежности к научной среде сразу двух великих держав.

— Какую из них вы оперируете сегодня? — спросил он у помощника профессора, сухонького неразговорчивого китайца, опять напомнившего ей знакомого богомола.

— Этот, — ткнул пальцем китаец. — А этот — запасной.

Операторы переглянулись: ишь как у них всё поставлено — даже дублёр есть.

Они установили камеры и свет в операционной, хотя света там вроде бы и своего хватало, но он сказал, что ему нужно всё-таки иметь возможность точно осветить нужные участки. Одна камера должна была брать общие планы. Детали, ход операции он собирался снимать второй камерой — крупным планом, с руки. Она успела поснимать для пробы и той, и другой камерой. Всё отлично получалось — такое было у неё качество: легко осваивать новое дело.

Долго ждали, пока привезут «больного», а когда привезли, обнаружилось, что овечка уже спит, вытянувшись на боку, прикрытая простынёй под самое горло. Казалось, что на каталке лежит человек — подросток или взрослый небольшого роста. Даже выражение симпатичной, немного удивлённой физиономии у овцы было совсем как у крепко спящего человека, и от всего этого им почему-то стало не по себе.

Съёмка началась, и первые кадры успешно запечатлели подготовку к операции — стрижку шерсти на овечьей груди. Но когда профессор сделал первые разрезы и растянул мышцы, открывая доступ к бьющемуся сердцу, у главного оператора желудок подкатился к горлу и собрался вообще выйти наружу, угрожая серьёзно помешать съёмочному процессу… Вот где пригодилась доблестная помощница, которая тут же заметила, что открытая часть лица над маской у главного оператора стала зеленее его костюма. Она забрала камеру из его рук и, как могла, храбро продолжила съёмку, пока тот справился с собой в другом конце операционной, — благо, ему удалось скоро прийти в себя. Видимо, стыд показаться перед помощницей полным размазнёй помог быстрее справиться с приступом дурноты. А может, сработала профессиональная закалка — ведь во время многочисленных запечатлённых его камерой свадебных торжеств некоторые сцены, особенно к концу застолья, тоже были достаточно противного свойства.

Он вернулся к камере, и картинка развороченных розовых тканей, желтоватого жирового слоя и крови воспринималась им теперь как нечто требующее только концентрации на компоновке кадра, фокусе и наличии нужного света. Так что далее всё происходило в штатном режиме, по крайней мере, у съёмочной группы. С медицинской точки зрения дело обстояло не так хорошо, точнее, совсем нехорошо. Хотя профессор и его помощники слаженно провели всю операцию, подсоединили, запустили вживлённый стимулятор и аккуратно наложили швы, сердце у овечки неожиданно остановилось. С ней повозились ещё какое-то время, но пробудить пациентку так и не удалось. Китаец натянул простыню на голову овцы, ставшую внезапно неживым предметом, а профессор показал знаками, что это снимать не нужно. Впрочем, операторы и сами всё уже поняли.

— Ну, и что теперь? — тревожно спросила она, когда они отъехали от больницы. — Переснимать?

— Нет, профессор сказал — монтировать, как будто всё прошло нормально. Операционная и персонал (наш скромный гонорар — не в счёт) стоят таких денег, что повторять операцию нет смысла. А такие мелкие (как он сказал) неприятности случаются, и для дальнейшего продвижения его идеи значения не имеют.

— А нам заплатят?

— Ну, это посмотрим после монтажа, — осторожно сказал он. — Вам я заплачу в любом случае, спасибо вам громаднейшее! Вы спасли меня от позора, вы — просто герой… героиня. И так всё хорошо у вас получается! Послушайте, а может, нам это… отпраздновать завершение съёмочного дня… вернее, перекусить где-нибудь и расслабиться?

— Ну, я не думаю, что смогу сегодня что-то есть, — сказала героиня, открывая окно и чуть наклоняя голову навстречу неосвежающему движению жаркого летнего воздуха.

Когда подъехали к его дому, она уверенно повторила, что в ресторан ни за что не пойдёт, мол, её мутит от запаха еды, но, разгрузив съёмочное барахло, они отправились в украинский магазин и накупили кучу снеди и выпивки. Она настолько похоже изобразила «западенский» говорок, что продавщица стала нахваливать какие-то особые пирожки свежей выпечки и что-то ещё и ещё — он не понимал и молча складывал в корзинку пакеты. Вся эта родная закуска вполне пришлась к месту, и гадкие впечатления прошедшего дня отступили, как только они устроились за шатким столиком в его кухне и выпили по первой. Правда, он чуть не ляпнул: «За упокой овечьей души», но вовремя споткнулся на слове «за» и выпалил банальное, но хотя бы невредное: «За наше творческое сотрудничество!» Водку она пила с задором и безостановочно что-то говорила: