Водоворот чужих желаний - Елена Михалкова

Парень рассмеялся.

— Ясно. Да я непьющий.

— Вот и славно. Значит, завидный из тебя жених, Пашенька.

Пашка распрощался с говорливой старушкой и, чуть не забыв мешок с сушеными грибами, отправился в свое село.

Они вышли из леса у самой окраины села — трое невысоких, жилистых, с широкими скуластыми лицами. Встали на дороге. Самый младший, Кирилл, повозил босым пальцем в песке и, сплюнув, лениво бросил:

— Слышь, Буравин! Поговорить не хочешь?

— О чем мне с тобой говорить? — мрачно спросил Пашка, останавливаясь и засовывая руки в карманы. «Вот же черт. Нет бы мне другой дорогой пойти».

— Правильно, — подал голос средний из Сковородовых. — С тобой уже говорили. А ты все не понимаешь.

— У них в семье все такие непонятливые, у Буравиных-то, — издевательски объяснил старший. — Батьке его тоже намедни что-то объясняли, так всю морду разбили, прежде чем понял. Говорю же — непонятливые.

Троица засмеялась. Пашке кровь в лицо бросилась.

— Что несешь-то? Отец спьяну подрался! — выкрикнул он, делая шаг вперед и подбираясь для драки.

— Спьяну? Ну а нам для этого дела пить не нужно.

В следующую секунду на Пашку налетел вихрь, в котором он различал только кулаки. На пятом ударе перестал различать и их. Он пытался отбиваться, но силы были неравны, и осознание этого лишало Пашку последней способности к сопротивлению. Перед глазами мелькнуло злое лицо Кирилла, и Пашка, изловчившись, изо всех сил врезал в противную скуластую рожу. Это было последнее, что он успел сделать перед тем, как удар старшего из братьев Сковородовых свалил его с ног.

— Будешь, гнида, еще за Оксаной ходить, а?

Пашку пнули в живот, и он застонал. Перед глазами стояла красная пелена, во рту было солоно и противно. Он сплюнул, попал на чью-то босую ногу и получил новый удар, болезненней предыдущего.

— Будешь, тебя спрашивают?

Кирилл присел на корточки, схватил Пашку за волосы, ткнул его лицом в песок.

— Тебе по-хорошему сказали, а ты, Паша, не понял. Скажу второй раз, по-плохому — не лезь к ней! Не по твоим соплям Оксана!

— А будешь лезть, — снисходительно заметил сверху средний брат, Колька, — станешь песочек есть.

Все трое заржали. Пашка выплюнул песок, мотнул головой.

— Вот и погутарили, — подытожил Кирилл. — Смотри, Паша! Сегодня ласковый разговор был, понял? В третий раз такого не дождешься.

Сквозь красноватую пелену перед глазами Пашка видел три пары ног, удаляющихся по проселочной дороге. Он моргнул, почувствовав резь в глазах, сел и провел рукой по лицу. На ладони остался грязно-кровавый след. Ощупал языком зубы и с облегчением убедился, что вроде бы все целы. А вот нос, из которого беспрерывно капала кровь, оставляя темные вмятинки в пыли, на ощупь показался ему свернутым.

— Вот же гады, а! — сдерживая слезы, сказал Пашка. — Втроем на одного!

Самым обидным для него было не то, что его избили, — этого он подсознательно ждал с того вечера, как пошел провожать после танцев красавицу Оксану, опередив нагловатого Кирилла. С братьями Сковородовыми редко кто в селе связывался: за ними ходила слава парней отчаянных, готовых на многое. Нет, Пашка испытывал горькое унижение от того, что его ткнули лицом в песок, как беспомощную собачонку или напакостившего кота.

Он вытер о рубашку разбитые костяшки пальцев и беспомощно выругался. Сволочи! Вот сволочи! И ведь ничего не поделаешь, не видать ему теперь Оксаны как своих ушей, если только он не решит, что красавица ему важнее собственной жизни. Сковородовы словами зря не бросаются: вилами в бок ткнут — и прощай, Паша Буравин. «Кирилл у них заводила, даром что младший. Он же и ткнет, не погнушается. Хорошо, если насмерть, а ну как покалечит?»

Нещадно болел правый бок, и Пашка, поморщившись, расстегнул рубашку и ощупал ребра. Когда из-за пазухи выпала деревянная фигурка, он понял, отчего так болело, и помянул недобрым словом Марью Авдотьевну. Впрочем, в следующую секунду устыдился: «Она мне помочь хотела, а я ее матом крою. Что она там говорила про русалку? Желания исполняет?»

Он шмыгнул носом, вытер перепачканные ладони о рубашку, которая теперь была не намного чище. Так же аккуратно, сам не зная зачем, обтер русалку. Положил ее на ладонь и провел пальцем по гладкому дереву.

— Эх, исполняла бы ты и в самом деле желания!

«И что бы ты загадал?» — спросил в голове чей-то чужой голос, не Пашкин.

— Что загадал? Уж придумал бы, что!

Он задумался на секунду, вспомнил, как задохнулся дорожной песочной пылью, и его охватила ярость.

— Чтобы Кирилл сдох, вот что бы я загадал! Чтоб его самого, гада, кто-нибудь вот так… мордой… в песок… — Пашка всхлипывал, бормотал себе под нос. — И пусть там полежит, зараза! А потом раз, и все — нету Кирилла Сковородова! Исчез! Жил, жил, да весь кончился. Сволочь! — Он и сам не заметил, как перешел на крик.

На деревянную фигурку упала капля крови и растеклась по ее тонкому лицу.

Пашка разом опомнился, стер кровь, вытер слезы. «Совсем я с ума сошел. Сижу в пыли, на дороге, ору на деревяшку. Вроде и не били меня сильно-то по голове…»

Он встал и, прихрамывая, пошел к дому, сворачивая к огородам.

Вечером Пашка помогал отцу разбирать блесны. Мать стонала и охала, время от времени порываясь то протереть сыну лицо каким-то особым отваром, то приложить медных пятаков. Пашка хмуро отворачивался. Пятаки он приложил и сам, как только пришел домой, а отвар вонял так, что перебивал даже запах сушеных грибов Марьи Авдотьевны, заботливо перебираемых матерью на предмет проживания в них червяков.

— Зачем же ты в драку-то полез? — причитала мать. — Вот отправила дурака на свою голову к тетке Марье!

— Никуда я не полез! Бать, скажи ей.

— Перед Зинкой стыда не оберемся! Приехала в кои-то веки погостить, и на тебе — племянник весь такой красивый, что хоть не смотри на него! Сделал подарочек ко дню рожденья!

— Пусть и не смотрит, — огрызнулся Пашка и вспомнил про русалку, которую собирался подарить тетке. — Бать, я сейчас…

Он вышел на крыльцо, вспоминая, куда же сунул впопыхах русалку, когда вернулся домой. За забором раздался свист, а затем громкий мальчишеский голос позвал:

— Се-ре-е-га! Сто-ой!

Пашка походил по двору, ругая себя за забывчивость. Парнишка на дороге все свистел, и свист мешал Паше сосредоточиться.

— Се-ерый! Иди сюда!

— Ты чего орешь на все село? — вполголоса спросил Пашка, подходя к калитке и вглядываясь в темноту. — Догони своего Серегу и кричи ему в ухо.

Из сумерек вынырнула тощая фигура, подбежала к забору.

— Как не орать? — сказал запыхавшийся мальчишка. — Слышал, что случилось?

— Что? — Пашка поморщился. «Здорово! Значит, все село уже языками чешет, что Кирилл Сковородов отвадил Буравина от девчонки».

— Парня прирезали возле заводи! Он с братьями шел, а на него наскочил кто-то из возничинских и давай спьяну ругаться. Он — за нож, другой — за нож, и налетели друг на друга! Разлетелись — а один мертвый…

В голосе мальчишки звучало возбуждение.

— Какими… братьями? — выдавил Буравин. — Когда?

— Со своими двумя братьями! Не помню, как их зовут, они всегда по трое ходят. Вот младшего-то и того… Теперь, значит, будут по двое ходить. — Парнишка глупо хихикнул. — Недавно все случилось, еще и милиция приехать не успела. Он на берегу лежит. Побегу к заводи! Говорят, там народу собралось…

Он отпрыгнул от забора, и по селу снова пронеслось звонкое: «Се-ре-е-га!»

Ему ответил другой мальчишеский голос, но Пашка его даже не услышал. Он сделал несколько шагов на негнущихся ногах и опустился на ступеньку крыльца. Перед глазами его встала русалка, по которой растекалась кровь, а в ушах зазвенел собственный яростный возглас: «Чтоб Кирилл сдох!»

— Мать твою, — пробормотал Пашка. — Люди, что же делается, а?

Он провел рукой по холодному лбу. «Кирилл — мертвый? Убили?»

Возле заводи частенько собиралась молодежь из обоих сел, стоящих неподалеку друг от друга, а по выходным подходили и кудряшовские. Случались, само собой, драки, причем иной раз нешуточные — как прошлогодняя «стенка на стенку», после которой одному парню выбили глаз, а другой едва остался жив.

Но чтобы человека убили…

Пашка не чувствовал ни радости от того, что враг исчез, ни облегчения. Некстати вспомнилась Пашке мать Сковородовых, тетя Люба — толстая румяная баба, похожая на матрешку, шумная, но беззлобная. Пашка частенько удивлялся, как у такой хорошей тети Любы выросли такие поганые дети. И сразу представил, как она будет убиваться по младшему сыну.

— Я же не хотел! Это просто…

Неожиданно он сообразил, куда положил русалку. Вскочил, бросился в сарай и вышел оттуда, крепко сжимая в руке деревянную фигурку, как будто боялся, что она выскользнет.