Российская нация. Этнонациональная и гражданская идентичность россиян в современных условиях - Рамазан Абдулатипов

«Данный в свое время Сталиным перечень четырех признаков нации, по нашему мнению, не может быть без существенных оговорок применим к сегодняшним социалистическим нациям Советского Союза. Такие признаки нации, как общность территории, экономическая общность в данном случае почти утратили свое значение. Общность психического склада, проявляющаяся в общности культуры, также подверглась серьезной модификации. У наций Советского Союза в полной мере сохранялась лишь общность своего национального языка и языка межнационального общения, которые несомненно будут существовать в течение очень длительного времени. Таким образом, из четырех, обязательных по Сталину, признаков нации постоянное значение имеет лишь один, а три постепенно угасают. Но нации продолжают существовать. Это означает, что пришло время пересмотреть формулу о том, что если нет совокупности всех названных выше признаков, то нет и нации. В новых исторических условиях она уже не применима»[97]. Здесь опять-таки путается нация как этнос и нация как суперэтническое, межэтническое образование – нация как государство, политическая нация. Почему-то коммунисты об этом предпочитали не говорить.

В 1966–1968 годах в журнале «Вопросы истории» и в некоторых других журналах обществоведческого профиля была развернута новая дискуссия вокруг определения понятия «нация»[98]. Большинство ее участников сочло сталинское определение нации неточным; предлагалась новая трактовка признаков «общность языка» («общность литературного языка») и «общность территории» («государственная территория»), выдвигались предложения об учете признака «национальное самосознание» (или «чувство этнической принадлежности») и др. Но в результате споров все равно все получилось по-сталински. И главное, не удалось сблизить теорию этноса и теорию нации и национального вопроса, которые развивались у нас как бы параллельно, а «восстановление надлежащей связи между этими понятиями и вообще существенный прогресс в этой части обществоведения оказались возможными лишь в результате разработки общей теории этноса (этнических общностей), хотя и это дело не обошлось без погрешностей»[99]. Теория этноса в отличие от теории национального вопроса была более научной и менее политизированной. Марксисты вообще мало занимались этнологией. Они были увлечены теорией национального вопроса. А это разные вещи. Отсюда однобокость рассмотрения многих проблем теории этноса, теории нации.

В 1923 году в Шанхае вышла книга об этносе русского эмигранта С. Широкогорова, который предложил определять этносы как «группы людей, говорящих на одном языке, признающих свое единое происхождение, обладающих комплексом обычаев, укладом жизни, хранимых и освященных традиций, отличающих его от таковых других»[100]. Это более точное этнологическое определение, чем теория национального вопроса. Это еще в 30-е годы отмечали исследователи, но политика господствовала над наукой.

Были и весьма смелые выводы. В резолюции Археолого-этнографического совещания 1932 г. было заявлено: «Утверждение о существовании особой «марксистской» этнографии является не только теоретически несостоятельным, но и сугубо вредным…»[101]. В первом издании БСЭ в статье «Этнография» (1933 г.) были пояснения, что эта наука изучает народы, стоящие «на различных, часто довольно ранних, ступенях докапиталистического развития и поэтому сохранивших у себя пережитки докапиталистических формаций»[102]. Следовательно, невозможно было выработать и общую теорию этноса, народа, нации. И ничего с этим не получилось. Все опять свелось к теории национального вопроса.

Перелом произошел лишь в конце 40-х гг., когда в созданном в Москве Институте этнографии АН СССР была начата работа над многотомной серией «Народы мира» с показом всего этнокультурного своеобразия населения планеты – по континентам и крупным регионам[103]. Таким образом советская наука об этносах соприкасалась с мировыми достижениями. И это была этнология, а не только этнография.

Основными признаками этнической общности считались этническое самосознание и самоназвание, язык, территория, особенности психического склада, культуры и быта, определенная форма социально-территориальной организации или явное стремление к созданию такой организации. Конечно, эта краткая формулировка не отражала всего многообразия действительности и для своего конкретного применения требовала тех или иных дополнений и более полного раскрытия содержания основных элементов этноса[104]. По-моему, многие не понимали, что австромарксисты и И. Сталин вовлекли ученых в споры о «нациообразующих признаках», вместо познания сущности нации как этноса и нации-государства.

При этом возникал и вопрос о соотношении этноса с другими видами общностей людей[105], но все держались в рамках трафарета: «племя – народность – нация». Наряду с социализацией и политизацией этнонациональных образований шел процесс и биологизации, экологизации теории этноса. «Пассионарность» Л.И. Гумилева находилась в споре с «социально-этнической общностью» М. Джунусова, Ю. Бромлея и многих других[106]. М.И. Куличенко увидел в этом «переоценку роли этнического»[107]. А это всегда в России считается крамолой, ибо русская нация так и стала полноправной, доминирующей нацией-государством, хотя она несет такую нагрузку исторически. Некоторые ученые стали говорить, что кроме этносов как основных этнических единиц существуют еще более узкие этнические подразделения и более широкие этнические объединения, скорее указывая на новый межэтнический уровень формирования этнонаций. Эта идея была выражена почти одновременно Н.Н. Чебоксаровым и – более четко – Л.Н. Гумилевым, который предложил понятия «суперэтноса» и «субэтноса»; в качестве примеров средневековых суперэтносов. Л.Н. Гумилев привел «мусульман» и «франков», как называли тогда арабов и турков, всех католиков Западной Европы[108]. Но нация-этнос и нация-государство как историческая общность формирует свои этнонациональные и социально-политические признаки общности.

В разработке советской теории этноса особую роль сыграл академик Ю. Бромлей, которому по статусу предполагалось быть главным специалистом в данной сфере. Он был директором главного в стране института этнографии. Его книга «Очерки по теории этноса» (1983 г.) является крупнейшим исследованием по этой проблематике, в котором не столько новых идей, сколько систематизация всего того, что сделано было советскими этнографами и теоретиками национального вопроса. В работе наметился еще и определенный уход от диктатуро-пролетарской догматики и поиск стыковки, в том числе и с западной этнологией и антропологией. Наверное, к началу 80-х гг. советская теория этноса как нации выходила на наиболее разумные позиции, преодолевая крайности как марксистских, так и буржуазных теорий. В Советском Союзе была создана своя школа этнографов, этнологов, которая охватывала широкий спектр проблем этнонационального развития народов страны.

Ю. Бромлей на первое место среди специфических признаков этноса поставил «самоназвание – собственное имя», мотивируя это тем, что «нет и не было ни племени, ни народности, ни нации, ни национальности, у которых бы оно отсутствовало». Он замечает при этом, что люди могут именовать свои сообщества не только по этнической принадлежности – «этнониму», но и по территории, на которой они живут, – «топониму», по государству – «политониму», по их религиозной принадлежности – «конфессиониму» и по языку – «лингвониму» (этот перечень можно и продолжить), причем утверждает, что характерной чертой этнонимов является их «устойчивость». Он пишет, что «обычно отличить конфессионимы или лингвонимы от этнонима довольно легко, поставив вопрос: сохраняется ли рассматриваемое нарицательное имя при смене его носителем (носителями) религии или языка? Если в таких случаях мы будем иметь дело с изменением этого имени, то перед нами соответственно конфессионим или лингвоним, если же такого изменения не произойдет, то значит речь идет об этнониме»[109]. Хотя надо говорить, видимо, не об «устойчивости» этнонимов, а об «устойчивости» общности, этносов, а этнонимы могли часто меняться, ибо этноним все же форма, а не содержание этнического, этнонационального. Этнонимы чаще обозначали природно-географические признаки: «народ-гор», «речной народ», «народ-олень» и т. д. Внешние изменения зачастую переносились на этнос и даже преподносились как изменение их сущности. В таких подходах, конечно, много субъективного формализма, ибо они приносят сущность, дух в жертву форме, ибо «в них самих жизнь скудеет и мельчает»[110]. И еще более «скудной и мелочной» является теория, в которой вообще отрицаются реалии этнического, этнонационального, что мешает эволюционному процессу формирования гражданских наций и создает вакуум, где начинают господствовать стереотипы и предрассудки. Этноним, топоним, политоним могут часто меняться. Это все внешние атрибуты. При этом известны факты, когда то, как этнос себя называет и его называют, редко совпадало исторически. Отсюда и много путаницы в этногенезе, ибо исходят из этнонимов. Ю. Бромлей был прав, отмечая и еще большую «неустойчивость» политонимов, хотя такое утверждать при наличии «союза на века» было трудно. После развала СССР советские люди разных национальностей сменили гражданство, а вместе с ним политоним, что должно было привести к мысли о более устойчивом характере этнонима по сравнению с политонимом. Теперь новые теоретики хотят заменить всякие этнонимы опять единым политонимом. И лингвоним не всегда является признаком, свойственным для одного этноса. Различные по своему этническому происхождению люди пользуются одним языком (например в Англии – англичане, валлийцы, ирландцы, шотландцы). Политоним, как правило, кажется более устойчивым, чем этноним. Именно на этом настаивают те, кто «хоронит» этносы, нации в угоду нации гражданской, политической. А этноним на деле, действительно, оказывается устойчивее, хотя тут нет жестких закономерностей. Хакасы, тувинцы, чеченцы, узбеки и другие живут и здравствуют (слава Богу), а Советского Союза нет (к сожалению). Поэтому явное преувеличение политических признаков наций за счет пренебрежения этнонациональным признаком вредно и опасно для нормального развития этнонаций и становления единого для граждан всех национальностей страны государства.