Жертва - Лера Монте

«Глупышки! Вам не понять, что мы устроены иначе, чем ваши мужчины…» Изящно, с лёгкостью, а главное – к радости для самой женщины, он знает, как получить от неё то, что ему нужно. А взамен даёт то, чего не хватает ей. Правда, не всегда это получалось. Однако дамы, ослеплённые любовью, почти никогда этого не улавливали и были ему благодарны за всё.

Махмуд потерял счёт тому, сколько лет женщины осыпают его деньгами и ценными подарками. Ему же всё мало. Он был ненасытен и любил щедрых. С ними он тоже был щедр и старался быть неутомимым. Но когда случались осечки, его великодушно прощали, лишь бы не вызвать тень недовольства на его прекрасном лице.

Он усмехнулся: последней была то ли Солар, то ли Сара, то ли Сондра. Ах, вспомнил. Сандра! Русская. То ли из Дании, то ли из Норвегии. Наивная, неловкая… с её щедрыми дарами – ноутбуком, телефоном, играми. Вот только осадок от неё остался очень нехороший: женщина коварно обманула его, фактически ограбила, привезя с собой вместо полнокровной банковской карточки бесполезный пластик.

Вспомнив о Сандре, Махмуд спохватился, что давненько не играл в любимые шарики. Всё дела, дела… Дела отвлекали и изрядно утомляли… не до шариков ему последнее время! Хотя иногда, устав от собственного умного вида и деловой позы, он нет-нет, да и позволял себе в рабочее время тайком от всех побаловаться любимым занятием. В такие минуты он запирался, отключал телефон и предупреждал, чтобы его не беспокоили ни по каким вопросам. «Кроме мадам…» – хорошо усвоил сообразительный Месхед. Босс доступен только для хозяйки.

Махмуд вздохнул. С лёгкой досадой вспомнил он о канувшем в лету вместе с украденной тумбочкой ежедневнике с графиком посещений женщин. Записи, предназначенные для каждой пассии – имя, город, страна, степень достатка дамы, – походили на запутанные схемы и графики. «Ну же, давайте, попробуйте расшифруйте!» – злорадствовал Махмуд, уверенный в том, что во всей этой путанице, кроме него, никто не разберётся, хотя желающие и нашлись бы, и немало.

Поэтому, подумав-прикинув, он решил, что расстраиваться, в общем-то, не из-за чего. Память на даты и страны у него была исключительная, если речь шла о женщинах. Вот только имена иногда путал. Европейские имена очень сложны, и лишь немногие из них удерживались в памяти.

К примеру, он хорошо помнил, что совсем скоро в Хургаду на отдых прилетит его давняя благодетельница – полька Жижка из какого-то села с трудновыговариваемым названием. Этакая дебелая, неуклюжая, нелепо одетая бабища, жена богатого фермера, мать троих детей… Она вечно повязывала на мусульманский манер свои пёстрые безвкусных расцветок платки, что совершенно ей не подходило. Наряд к платку полагался странный и нелепый: обтягивающие короткие юбки и полупрозрачные блузки, под которыми явственно просвечивали необъятных размеров груди. Всё это её портило, а его раздражало. Зато какие жаркие ночи она ему дарила…

Жаль только, взаимности у них не получилось. Она заранее оплачивала квартиру, предназначенную для их встреч, переводя на его имя сумму в евро, какую бы он ни назвал, и, на всякий случай, добавляла от себя ещё пару другую сотен, полностью доверяя его вкусу, будучи уверенной в его честности. Жижка привозила из Польши много подарков, в первый же день осыпала его наличными, которые он сразу же зачислял на свой счёт в банке, чтобы исключить всякие недоразумения.

Жижка была женщиной чрезвычайно темпераментной, шумной и требовательной, постоянно торговалась с ним по поводу и без своим визгливым голосом, терзавшим его нежные уши. Где бы женщина эта ни находилась – на пляже ли, в ресторане, в постели – она постоянно что-то считала на калькуляторе. Потом укоризненно предъявляла ему, как ультиматум, итоговую сумму:

«Ты не хочешь меня, ты меня только используешь! А я тебя люблю! Всё для тебя. Всё для тебя! Вот, смотри!» – бегая за ним с калькулятором в вытянутой руке, вопила скандальная Жижка.

Махмуд был парень сообразительный и понимал, что эта женщина своими сложными расчётами сопоставляет несопоставимое и меряет несоизмеримое: его драгоценное время, проведённое с ней, и его ограниченные физиологические возможности, и соизмерять их с вложенными в него деньгами – в корне неверно. Он всё собирался ей втолковать, что нельзя сравнить его скудные ресурсы с теми безграничными материальными благами, которыми располагает она, живя и процветая в Европе, но не знал, как это сделать. Каждый из них говорил на своём языке: он с ней исключительно по-арабски, а она с ним – по-польски. Никаким другим языком Жижка, к счастью, не владела и, хоть и выучила пару слов по-английски, применяла их невпопад. Чтобы понять друг друга, приходилось прибегать к жестам. Жижка совершенно не учитывала или притворялась, что не замечает и его расходов на подарки для неё. Сколько сувениров и открыток она увезла в свою безликую Польшу из их Египта, знаменитого предметами старины и древними традициями…

Жижка была женщиной агрессивной. Однажды даже заехала своим увесистым кулаком в его нежное лицо. Нанесённой ему обиды Махмуд забыть не мог. И за что? Лишь за то, что не отвечал на её бессмысленные телефонные звонки да любовные смс-ки, которые та строчила по-польски. «Зачем отвечать тебе, если мы не понимаем друг друга, и как мне отвечать на тексты сообщений на непонятном языке?» – негодовал Махмуд, чувствуя себя несчастным.

Но всё-таки он дорожил ею. Щедрой и расточительной была Жижка по отношению к нему, и поэтому расстаться с ней никак не получалось. Скрепя сердце и собрав волю в кулак, приходилось терпеть её грубость и нелепые выходки. Благо эти мучения повторялись нечасто и длились недолго. Выдержать её Махмуд мог от силы дня три, не больше, которые должен был посвятить ей и только ей. По истечении этих мучительных дней он исчезал со слезами на глазах, без объяснения причин, схватившись за голову и стараясь ничего не забыть из своих вещей. Разгневанная, словно фурия, Жижка в ярости швыряла ему вслед посуду и предметы мебели, от которых почти никогда не удавалось увернуться.

Через какое-то время после ссоры она раскаивалась в содеянном и начинала обрывать ему телефон звонками и смс-ками, чтобы извиниться. Он её игнорировал, так как по-польски не понимал, а если бы и понимал, извинения были ему не нужны. Получив от Жижки всё, что нужно, он о ней начисто забывал, обрекая на одиночество и покаянные раздумья в оставшиеся до отлёта дни. Ей бы давно понять, что у них слишком сложные отношения, и найти кого-нибудь попроще. Однако она была слепа к очевидному и с завидным упорством продолжала регулярно прилетать именно к нему.

Или вот, например, француженка со странным именем Луиза. Луиза из Лиона. Махмуд скривился, вспоминая эту Луизу. Его время с ней – это начало следующего месяца, он помнил это точно. Луиза представляла собой прозрачное бестелесное существо с внешностью, которую никак толком не удавалось запомнить. Даже на фотографиях она получалась так, что на фоне окружающей среды казалась почти невидимой.

Молчаливая, покорная девушка неопределённого возраста, с небесно-голубыми глазами и длинными редкими волосами цвета льна, она давно влюблена в него как кошка. На вид Луизе запросто можно было дать и восемнадцать, и пятьдесят пять – в зависимости от её настроения и времени суток. Махмуд давно привык к тому, что для неё он единственная отрада, первый и последний мужчина в её жизни. Он недоумевал, думая об этой девице. Вместо того чтобы выйти замуж в своём Лионе за какого-нибудь француза и нарожать детишек, Луиза регулярно и настойчиво приезжает к нему, заблаговременно предупредив и выслав денег для оплаты любовного гнёздышка, как она называла унылые съёмные квартиры.

Судя по тому, сколько Луиза готова была потратить денег, Махмуд делал вывод, что не так уж их у неё и много, хоть живёт она во Франции, где полно богатых и знаменитых людей. Соответственно, отношение к ней было терпимо-прохладным и несколько брезгливым.

Луиза в разговоре всегда подчёркивала, что происходит из какого-то очень древнего знатного рода. Так и говорила: «Моя родословная тянется к далёким векам, когда жив был Людовик Четырнадцатый». Странное мужское имя «Людовик» никаких ассоциаций не вызывало, да и какая разница, кто такой этот Людовик, и который он по счёту, хоть четырнадцатый, хоть двести двадцать пятый. И неважно, от кого она произошла… «Да хоть от коровы!» – в сердцах думал Махмуд, но досады своей никогда перед ней не обнаруживал.

Чувств к Луизе он не испытывал никаких – ни к ней, ни тем более к её знатному древнему роду. Но, видя, как она начинает трепетать, дрожать всем своим тщедушным телом и заикаться, как только взглянет на него, жалел её очень. Самое неприятное, при этом она покрывалась пунцовыми пятнами, чем вызывала у него страх и отвращение. Да ещё и постоянно норовила потерять сознание от охвативших её чувств.