Будущее - Дмитрий Глуховский

— Ты слабак, — скрежещет Шрейер.

— Что? — Пиво попадает мне в дыхательное горло.

— Никчемный слабак. Я жалею, что доверился тебе.

— Вы о задании? Я понимаю, что...

— Этот человек хочет отнять у нас бессмертие. Какими бы словами он ни прикрывался, что бы ни лгал в свое оправдание. Хочет нашей смерти. Хочет отнять величайшее из достижений науки... Или ввергнуть мир в хаос. Он заморочил тебе голову. Оболгал нас.

— Я пытался его...

— Я видел запись с камер. Ты просто отпустил его. И ты оставил свидетеля.

— У меня не было оснований... У нее случился выкидыш...

— Представления не имею, сколько мы теперь будем искать Рокамору. Ты отбросил нас на десять лет назад.

— Он ведь не мог далеко уйти...

— Однако его нигде нет! Этот дьявол даже свою девчонку не пытался увидеть, хотя она так и сидит в их квартире.

— Мне он показался просто нытиком.

— Он не боевик! Он идеолог. Он именно дьявол, соблазнитель, понимаешь ты это? Он просто смял твою волю, превратил тебя в свою куклу!

— Звено вышло из-под контроля. Его подругу изнасиловали! — говорю я, теперь понимая, что это ровным счетом ничего не оправдывает.

— От меня требуют наказать тебя.

— Требуют? Кто?

— Но я хочу дать тебе еще один шанс. Ты должен довести дело до конца.

— Найти Рокамору?

— Им теперь занимаются профессионалы. А ты хотя бы... прибери за собой. Избавься от бабы. И живей, пока она не пришла в себя и не заговорила с журналистами.

— Я?

— Иначе мне не объяснить нашим, почему ты все еще не под трибуналом.

— Но...

— А некоторые будут предлагать и более жесткие меры.

— Я понимаю. И...

— Возможно, я совершил ошибку, доверив это тебе. Но моя задача сейчас — сделать хорошую мину и заверить всех, что это была просто осечка.

— Это и была просто осечка!

— Ну и прекрасно. Не беспокойся о счете, я заплачу.

Разговор окончен. Мертвецы в пуделиных париках глядят на меня брезгливо. Для Шрейера я уже исчез, комната опустела. Он задумчиво изучает свою тарелку: от риндербратена осталась только пара жил. Видимо, это все же была настоящая корова, говорю я себе в отупении. В обычной говядине жил нет. Зачем производить то, что потом будет выброшено?

— И как я ее убью? — спрашиваю я.

Он смотрит на меня так, будто я влез без спросу в его счастливый сон о детстве.

— Мне откуда знать?

Оставляю недопитое пиво и ухожу.

Солнце уже зашло за дальние башни, высветило их контуры алым неоном и отключилось; помост, на котором расположился старый фахверкхаус, кажется палубой авианосца, которого Великим потопом забросило на вершину горы Арарат. Белый двухэтажный дом, перепоясанный портупеей коричневых балок, сидит на самом краю обрыва. Окна — театр теней — светятся желтым. На фоне в предзакатном сизом смоге густыми тенями проступают неохватные столпы мироздания, могучие башни когда-то немецких компаний, давно позабывших свою национальность в гастроэнтерологических перипетиях корпоративной истории.

— Ян? — окликают меня.

Эллен стоит у входа в стеклянный туннель, ведущий к лифтам. В руках у нее тонкая черная сигарета в мундштуке. Дым от нее поднимается тоже черный. Запах странный, не табачный, сладкий.

Вот уж неудачный момент. Но мне ее не миновать: Эллен преградила единственный путь к отступлению.

— Вы уже уходите?

— Дела.

— Надеюсь, вы полюбили риндербратен. — Она затягивается; черный дым струится из ее ноздрей. — Мне вот никак не удается.

— Вы похожи на огнедышащего дракона, — говорю я, думая о своем.

— Не бойтесь, — отвечает она, накалывая меня золотой вилочкой и вытаскивая из моей скорлупы, как вытаскивают, чтобы съесть, виноградных улиток.

— Пусть благородные рыцари в сияющих доспехах вас боятся. Мне-то что? — Я реагирую, и она тут же прокручивает вилочку, не давая мне с нее соскользнуть.

— Вы не из моей сказки?

— Я вообще не из сказки.

— Ну да... Вы же работаете в какой-то антиутопии, так? — Эллен размыкает губы, ее улыбка источает дым. — Я бы хотела увидеть вас еще раз. — Черное облако обволакивает ее нагие плечи, как манто. — Вам случается пить кофе?

— Уверен, вашему мужу эта идея понравится.

— Может быть, и понравится. Я у него узнаю.

Эллен протягивает мне руку и касается своим коммуникатором — золотым кружевом с красными камнями — моего резинового браслета. Тонкий звон. Контакт.

— И что же... Мне можно вас тревожить? — Мне вдруг становится трудно думать о разговоре со Шрейером.

— Неужели вы так и будете всегда спрашивать разрешения? Она вытряхивает мундштук и уходит, не прощаясь.

Обрубок сигареты еще тлеет, и черный дух торопится убежать из него, прежде чем уголек жизни погаснет в том навсегда.

Глава VIII. ПО ПЛАНУ

Завинченный успокоительным в смирительную рубашку, я прибываю в «Гиперборею» на тубе, сев в вагон на семьдесят первом гейте точно по времени. Плачу десятикратным анонимным билетом — коммуникатора на мне нет.

Ночь я провел в библиотеке, изучая планы этой башни, и, кажется, наизусть запомнил ту ее часть, которая мне нужна. Кажется.

Подбегаю к нужному лифту в последний момент, когда дверь уже закрывается, — и оказываюсь в кабине четвертым. Поправляю зеркальные очки.

— Триста восемьдесят первый, — говорю я лифту.

Все должно идти строго по плану. Убийство — слишком серьезное дело, чтобы полагаться на мои способности к импровизации, вот что я понял. Это только кажется, что свернуть шею девчонке — раз плюнуть. А ведь эта часть — не самая трудная из того, что мне предстоит сделать.

Остальные трое в лифте молчат. Неприятные хари: кожа в чуть заметных пятнах, явно от пересадок, глаза липкие, губы искусанные. Одежда свободная, как у эксгибиционистов, руки в карманах. Через пару секунд один из этих типов — землисто-серый, нездоровый, с запавшими глазами — перехватывает мой взгляд прямо сквозь зеркала очков.

— Тьбе п’мочь? — угрожающе произносит он, проглатывая гласные. Странный акцент.

— Я сам как-нибудь, — улыбаюсь ему я. — Спасибо.

Спокойно. Просто какая-то шушера, возможно, рэкетиры, выдавливающие сладкое молочко из тли мелкого бизнеса, которой сверху донизу обсижена «Гиперборея». Совершенно не обязательно, чтобы их сюда подослал сенатор.

Не обязательно, но вполне вероятно.

Я отпустил Рокамору не бесплатно. Я подарил ему свободу, он мне — паранойю. Неравноценный обмен, но его дар мне может сейчас пригодиться.

Шрейер говорит, на сей раз я должен все сделать один — чтобы искупить свое малодушие, чтобы оправдаться перед кем-то могущественным, жаждущим меня наказать за проваленную операцию.

Что ж, я его услышал. Но у меня самого есть и другая версия, и она тоже имеет право на существование.

Аннели сидит в своей квартире, которая вся облеплена камерами. Мое посещение не останется незамеченным. Ликвидацию я обязан буду совершить в прямом эфире. Это значит, что с того момента, как я позвоню ей в дверь, я окончательно вверю свою шкуру Шрейеру. Нажав одну кнопку на своем пульте, он убьет девчонку моими руками; кто знает, какие еще кнопки там есть?

Может быть, убийство Аннели — а то и Рокаморы — свалят на меня точно так же, как несостоявшийся теракт в «Октаэдре» свалили на Партию Жизни. Рокамора ведь оказался прав: взрыва не случилось, бомбу нашли...

Если вдуматься, бросать тень на всех Бессмертных, которых Шрейер так холит, неразумно. Зачем давать обществу лишний повод нас ненавидеть? Но вот если это какой-то конкретный Бессмертный... Отморозок, взявший на себя слишком много, преступивший Кодекс.

Будь ты проклят, Вольф Цвибель. Я не должен был тебя слушать. Но я разрешил тебе говорить — и твой голос все еще продолжает звучать в моей голове.

Если один из Бессмертных, сорвавшись с цепи, убивает Рокамору или его подругу, или обоих — такого взбесившегося пса, конечно, надо пристрелить на месте.

Например, полиция реагирует на сигнал с камер наблюдения. Я оказываю сопротивление — и... Это, с какой перспективы ни погляди, хорошо: публике представят шкуру убитого зверя-людоеда, Бессмертные получат урок дисциплины, а их покровители — возможность говорить, что это был единичный омерзительный случай и что злоупотребления со стороны Фаланги всегда караются строжайшим образом.

Хотя почему именно полиция? Посланы за мной могут быть и эти трое с пересаженной кожей. Да и вообще кто угодно.

Еще большой вопрос, Аннели, кого сегодня на самом деле собираются принести в жертву в твоей квартире.

Но, прости уж, не убить тебя я не могу тоже.

Одного раза, что я оступился, уже слишком много. Я в Фаланге, и Фаланга во мне. Если мне приказано закрыть грудью амбразуру, так тому и быть. Бессмертные — это не профессия, а орден. Не работа, а служба. За ее пределами нет ничего. Моя жизнь без моей службы — пустота. А дезертиров ждет трибунал.