медведица,или легенда о Черном Янгаре - карина

   - Быстрей! - кричит Хазмат, и нож взрезает кожу на предплечье. - Двигайся, песий сын, пока я с тебя шкуру не спустил.

   И Янгу знает, что хозяин вполне способен угрозу исполнить.

   - Пляши!

   Кровь катится по ногам и рукам, покрывает кожу алой липкой пленкой, которая скоро подсохнет. И если Хазмат останется недоволен тем, как раб усвоил урок, то оставит здесь же, у столба. И тогда на кровь слетятся мухи...

   - Давай!

   Янгу танцует.

   По песку, который въелся в подошвы ног...

   ...когда-нибудь Янгу станет свободен и купит себе туфли, такие, как у хозяина, с тонкой бархатной подошвой, с атласной отделкой и меховой оторочкой.

   ...две пары... или три... или даже дюжину.

   Когда-нибудь.

   - Шевелись!

   Нож касается груди, жалит и отпускает. Хохочет Хазмат, и длинные его усы вздрагивают. Опиум странно действует на хозяина, не лишает разума - Янгу доводилось видеть иных курильщиков, которые забывали обо всем, и даже собственное имя в голове удержать не способны были. Но Хазмат - иное дело. Он становится злым, быстрым и жадным до крови. А потому надо спешить.

   И Янгу танцует, уклоняясь от ударов.

   Гремит цепь, волочится за ним стальной змеей.

   ...когда-нибудь Янгу станет свободен и купит себе цепь золотую, как та, что висит на груди хозяина.

   ...или даже две... три... с драгоценными камнями, чтобы все видели - вот достойный богатый человек идет.

   - Давай! - клинок свистит у самого горла. И Хазмат вдруг останавливается, облизывает сухие губы. - Ни на что не годен!

   Неправда.

   В этом году Янгу уже одержал пять побед.

   Да и Хазмат, лучший кай-тинаши, смотритель бойцов, не взялся бы за негодного.

   Но перечить нельзя. И Янгу останавливается. Он смотрит в глаза хозяину и думает, что когда-нибудь перервет ему глотку.

   И станет свободен.

   - Глупец, - Хазмат кривится. - Такие как ты не умеют жить на свободе.

   И подхватив самодельное копье, швыряет его в Янгара.

   Клинок входит меж ребер, и боль, невыносимая боль, вырывает из сна.

   - Спокойно, малыш, - чьи-то руки, сильные, но ласковые, удерживают Янгара на месте. - На вот, выпей.

   Он очень хочет пить, но не в состоянии сделать и глотка.

   - Пей, малыш, пей... ты поправишься...

   Янгару раздвигают губы, и вода, упоительно вкусная вода, вливается в горло.

   - Скоро поправишься...

   Каждый глоток мучителен. И Янгар вновь проваливается в сон. На сей раз в нем нет ни пустыни, ни Хазмата, ни даже арены.

   Есть солнце.

   И лето.

   Яркое. Зеленое. Небо высокое. И тень сокола расправила крылья, скользит по шелковому травяному платку. Воздух чистый.

   И боли нет.

   Янгар удивляется тому, что так бывает.

   Она же всегда или почти всегда. Если не от новых ран, то от старых, которые взяли за обыкновение просыпаться к перемене погоды. Особенно те, поломанные медведем ребра.

   Там.

   Не здесь.

   Он лежит на земле, слушая, как стрекочут в траве кузнечики. Откуда-то издали доносится крик канюка. И ветер играет с молодою осиной. Звенят серебряные листья.

   Хорошо.

   - Расскажи мне историю, - просит кто-то очень близкий. И Янгару в радость исполнить просьбу. Еще ему хочется повернуть голову и увидеть этого человека, но Янгар знает - нельзя.

   Почему?

   Просто нельзя.

   Чьи-то руки нежно расплетают черные косы, выглаживают жесткие пряди гребнем. Чьи-то пальцы, тонкие, в золотой чешуе, касаются щек. И чья-то тень защищает Янгара от солнца.

   Чья?

   Он знает. Забыл только.

   А еще он не умеет рассказывать истории.

   - Попробуй.

   И Янгар пробует, он вспоминает, как начинали говорить кирху - бродячие сказители, что вечно увязывались за караваном, сказками зарабатывая свой глоток воды.

   - Далеко-далеко, за краем моря, лежит великая пустыня Дайхан. Необъятна она. И горе путнику, который решится пересечь красные пески, да не заплатит дань ашшару-проводнику, понадеется на карты. Переменчива пустыня. И лишь истинным детям ее, сотворенным из песка и скорпионьего яда, ведом голос пустыни Дайхан. Не нужны им карты и кроки, но хватит лишь шелеста ветра да голоса песков, чтобы найти новую тропу...

   Так начал бы кирху, сев на босые пятки. И положил бы на колени доску с тремя струнами, которые тревожил бы, нехитрой мелодией увязывая слова. А Янгар не умеет красиво.

   И доски у него нет.

   Но знает он, что от сотворения мира водят ашшары караваны. И не найдется глупца, который посмеет обмануть или обидеть караванщика: великая пустыня отомстит за детей своих. Только к Янгару она вдруг проявила милосердие. Провела по краю. Опалила шкуру, но живым выпустила. Это ли не чудо?

   - А по ту сторону пустыни, за высокими горами, лежит страна, которую жители называют Кхемет. Это значит - "Черная". Кормит ее великая река, которая спускается с гор. Каждый год по весне разливается она широко, выносит на поля тяжелый ил, кормит им землю. И нет плодородней полей, чем те, что лежат вдоль берегов реки.

   ...на них от рассвета до заката трудятся рабы.

   Но разве сказка об этом?

   - Устал, малыш? - спрашивают Янгара.

   Устал. Там, на берегах великой реки, когда, пытаясь сбежать, пробирался по руслам каналов. И прятался от темно-зеленых ящеров, что пробирались на поля в поисках добычи.

   Устал, когда поймали.

   Пороли.

   Учили.

   И отдали в казармы, где распорядитель, пощупав руки, сказал:

   - Слишком тощий, долго не протянет.

   Но все же взялся показать, как копье держат: даже такие никчемные рабы, как Янгу, должны умирать красиво...

   - Забудь, - теплые ладони сжимают виски. - Забудь, малыш. Этого больше нет. Ты вернулся домой. Почти уже вернулся. Кровь зовет. Надо просто услышать ее голос.

   И Янгар закрывает глаза, позволяя лету и соколиной тени убаюкать себя.

   Но снова проваливается в реальность.

   - Вот так, мальчик, пей, - Кейсо заставляет глотать уже не воду, но пресный бульон, в который он по обыкновению добавил дюжину трав. Бульон от этого стал кислым, несъедобным почти.

   - Ты...

   - Я, малыш, я, - влажные ладони гладят щеки. - А ты везучий... везучий, как никто.