W или воспоминание детства - Жорж Перек

Этот специфический ритуал, который делает Атлантиаду несравнимым ни с каким другим соревнованием W, имеет, как нетрудно догадаться, несколько примечательных последствий. Во-первых, он совершенно лишает претендентов неклассифицированных (даже если они победили на последней Спартакиаде) и занявших третье место в классификационных чемпионатах (например, Перкинс 400 м W, Шанзер метание Норд-W, Аметел 100 м Норд-Вест-W и т. д.) всех шансов получить женщину, пока они остаются третьими или, a fortiori, неклассифицированными (даже если этот 3-й — 1-й или 2-й в местном чемпионате, отборочных или даже олимпийском соревновании). Во-вторых, большая часть, нередко две трети, а то и больше Атлетов, допущенных к забегу на Атлантиаде, абсолютно ничего не получает, поскольку количество женщин всегда меньше 176 (на самом деле оно редко превышает полсотни). И наконец, учитывая характер соревнования и предоставленные женщинам полкруга форы, очевидно, что в самом благоприятном положении оказываются бегуны на средние дистанции, в крайнем случае, спринтеры на 400 м. Спринтеры на 100 м и 200 м чаще всего выдыхаются, не достигнув цели; стайеры и марафонцы не успевают освоиться на дистанции, редко превышающей один круг стадиона, то есть 550 метров. Что касается не бегунов, то если у прыгунов и имеется иногда маленький шанс, метатели и кулачные бойцы почти всегда выбывают из игры ещё до её начала.

Чтобы компенсировать эти различия и установить хоть какое-то равновесие, Администрация Атлантиад постепенно начала смягчать правила забега и допускать использование приёмов, недопустимых, разумеется, в рамках обычных соревнований. Так, сначала смирились с подножкой, а затем и со всеми остальными действиями, призванными вывести конкурента из равновесия: толчок плечом, удар локтём, удар коленом, отталкивание одной или двумя руками, чрезкожный поджим подколенной мышцы, приводящий к непроизвольному сгибанию ноги и т. д. Какое-то время ещё пытались запрещать агрессивные действия, считающиеся слишком жестокими: удушение, укус, апперкот, «тычок кролика» — удар на уровне третьего шейного позвонка, удар головой в солнечное сплетение («шаровой удар»), энуклеация, всевозможные удары по половым органам и т. д. Поскольку эти наступательные приёмы применялись всё чаще, а пресекать их становилось всё труднее, их, в конце концов, включили в правила. Однако, во избежание того, чтобы конкуренты не прятали под формой оружие (не огнестрельное, применение которого Атлетам, разумеется, запрещено, а, например, налитые свинцом кожаные ремни, используемые в кулачных боях, метательные снаряды, наконечники копий, ядра, диски, всевозможные режущие инструменты, ножницы, вилки, ножи, которые они могли бы раздобыть), что привело бы к извращению соревнований и превратило бы их в резню с непредсказуемыми последствиями (ведь к участию в Атлантиаде представляются лучшие члены деревенских команд, а значит, лучшие Спортсмены Острова), соперникам, как и преследуемым ими женщинам, было предписано выступать обнажёнными. Единственное снисхождение (а оно оправдано, поскольку речь всё-таки идёт о состязании в беге, даже если его старт оказывается достаточно бурным) допускается в отношении обуви с остро отточенными и кромсающими шипами.

XXVII

Я не помню точно, в какое время и при каких обстоятельствах я покинул колледж Тюренн. Думаю, это было после прихода немцев в Виллар, незадолго до их большого наступления на Веркор.

Как бы то ни было, одним летним днём мы с бабушкой очутились на дороге. Она несла большой чемодан, я — маленький. Было жарко. Мы часто останавливались; бабушка садилась на свой чемодан, я — на землю или на километровый столбик. Это продолжалось довольно долго. Мне было уже восемь лет, бабушке — не меньше шестидесяти пяти, и нам потребовалось полдня, чтобы одолеть семь километров, отделявших Виллар-де-Лан от Лан-ан-Веркора.

Детский пансионат, в который мы устроились, был гораздо меньше колледжа Тюренн. Я не помню ни его названия, ни внешнего вида, и во время посещения Лана я напрасно пытался его отыскать, поскольку или вообще не находил ничего похожего или, напротив, думал, что это он, о первом попавшемся шале, стараясь вытянуть из какой-нибудь архитектурной детали, из наличия детской горки, навеса или забора пищу для воспоминаний.

Лишь много позже я узнал, что моя бабушка устроилась в этот пансионат поварихой. И поскольку она практически не говорила по-французски, а иностранный акцент мог её выдать, было решено выдавать её за немую.

Об этом пансионате у меня осталось всего лишь одно воспоминание. Как-то кто-то запер одну девочку в чулане, где хранили швабры. Она просидела там несколько часов, пока её не нашли. Все подтвердили, что виноват я, и потребовали, чтобы я признался: даже если я сделал это не по злобе, или даже если я сделал это, не зная, что так делать плохо, или вообще, если я сделал это не специально, а по недосмотру, запирая дверь на ключ и не зная, что запираю девочку, в любом случае я должен был признаться: действительно, всё послеобеденное время я провёл в игровой комнате (мне кажется, это была не очень большая комната с линолеумом на полу и тремя окнами, которые превращали её в веранду) и, следовательно, был единственным, кто мог запереть девочку. Но я прекрасно знал, что я этого не делал, ни специально, ни случайно, и я отказывался признаваться. По-видимому, мне объявили бойкот, и несколько дней со мной никто не разговаривал.

Несколько дней спустя, — это событие не является другим воспоминанием и остаётся безнадёжно связанным с первым, — мы снова оказались в той же самой игровой комнате. Мне на левую ногу села пчела. Я вскочил, она меня ужалила. Нога распухла колоссальным образом (благодаря этому случаю я узнал, в чём разница между в сущности безобидной осой и пчелой, укус которой может в некоторых случаях оказаться смертельным; шмель вообще не кусается, а шершень, к счастью, встречающийся редко, гораздо опаснее пчелы). Для всех моих товарищей и в особенности для меня этот укус был доказательством того, что девочку запер я: ведь наказал меня сам Господь Бог.

XXVIII

Ни одно спортивное мероприятие W, включая торжественное открытие Олимпиады, не предлагает зрелища, сравнимого со зрелищем Атлантиады.

Безусловно, эта исключительная увлекательность возникает, в значительной мере, оттого, что, в отличие от всех остальных соревнований, которые проводятся в атмосфере строгости и неистовой дисциплины, Атлантиада проходит под знаком полнейшей свободы. Она не нуждается ни в Судьях на линии, ни в Хронометристах, ни в Арбитрах. В обычных забегах, идёт ли речь о предварительных или финальных соревнованиях, двенадцать конкурентов доставляются на старт в железных клетках (напоминающих клетки для скаковых лошадей), которые по сигнальному выстрелу Дежурного по старту открываются одновременно (если, конечно, какой-нибудь остроумный Судья не решил задержать на несколько секунд открывающий решётку механизм одной, двух, а то и всех клеток, что обычно вызывает красочные инциденты). На Атлантиаде сто семьдесят шесть конкурентов помещаются все вместе в стартовой зоне; сеточное заграждение под электрическим током шириной в несколько метров отделяет их на беговой дорожке от женщин. Когда женщины отбегают на достаточное расстояние, Дежурный по старту отключает ток, и мужчины могут пускаться в погоню за своими жертвами. Но речь не идёт, даже в точном смысле этого слова, о старте. На самом деле состязание, то есть борьба, начинается задолго до него. Добрая треть конкурентов практически уже выбыла из борьбы; одни — потому что были так сильно избиты, что теперь безжизненно лежат на земле, другие — потому что из-за полученных ударов и особенно ран на ступнях и ногах, нанесённых обувью с заострёнными шипами, не способны одолеть забег, каким бы коротким он не был.