Метаморфозы вампиров-2 - Колин Уилсон

Из груди и плеч мреющая теплота и уверенность передались в голову. При этом на миг закружилась голова, а затылок пронзила острая боль, лопнувшая медно-золотистыми искрами. Это длилось лишь мгновение: следом стало ясно, что внутреннее преображение завершено. Зал словно вдруг отступил, ужался, как будто смотришь на него сверху. И все, на что ни глянь, подернуто медно-золотистым свечением.

И тут ему с внезапной ясностью открылось все происходящее в зале, а также мысли и чувства каждого из присутствующих. Самым поразительным было воспринимать сексуальность гребиров глазами женщин. Каджекам секс виделся иллюзей, для женщин же Хешмара он был полон трагизма. Они изнывали по мужской энергии, столь необходимой для этой алхимии внутреннего слияния. Мужчины жаждали женской энергии по той же причине. Но у мужчин вожделение достигало такого накала, что утолить его не было возможности. Не сознавая нужды в трансформации, они маялись в замкнутом круге буйства и неутоленности. Объясняло это и то, почему гребиры способны заниматься любовью с роботицами. В сексе они настолько сориентированы на самих себя, что достоверность партнера их толком и не занимает. Мискрат даже сейчас, при обмене жизненной энергией, на деле предавался некоей фантазии мастурбирования. То же самое и в отношении всех других мужчин-гребиров. Их тянуло овладевать женщинами вплоть до уничтожения. Достичь же желаемого не получалось ни у мужчин, ни у женщин: и те и другие обречены были на безмолвный голод отчаяния.

Как ни странно, сквозная эта ясность не вызывала ни беспомощности, ни уныния. Ригмар постигла теперь суть проблемы (пожалуй, первая за все времена женщина на планете); в конце концов к этому придут и остальные, положив таким образом конец трагедии (или комедии) противостояния. Гораздо важнее осознание того, что нет ума «мужского» или «женского», а суть дела, очевидно, в самом уме. Карлсен же ощущал сейчас главную цель полового влечения: именно это слияние, где мужское и женское переплавляются в нечто, объединяющее и охватывающее обоих.

Напряжение в зале усилилось: Мискрат приближался к оргазму. Тот оказался таким бурным, что гребир, зажмурясь откинул голову, стиснув зубы как в нестерпимой муке. Все изумленно уставились, когда белесая жидкость, переполнив кулек, заструилась на пол. Ноги у юноши на миг подкосились: вот-вот свалится в обморок. Ашлар что-то прошептала ему на ухо, и он кое— как выпрямился. Последовавший глухой ропот можно было приравнять к аплодисментам. Мискрат, двигаясь явно через силу, возвратился на скамью. Герлинна на свое место прошла по-мужскому твердой походкой (вовсе не той восхитительно грациозной поступью), с победной улыбочкой на устах.

Она-то и олицетворяла собой неприглядную суть гребиров. Все-то для них сила, все агрессия. И реальность-то у них единственно в упражнении воли. Как можно быть так по-ребячьи глупыми? Неужто не видно, что истинная сила к помыканию посторонними отношения не имеет?

Встретившись на миг глазами с Герлинной, он понял, что выдал свое раздражение. Ну и ладно: с высоты теперешнего прозрения гребиры казались ему попросту детьми.

Встал со скамьи Проспид. Но не успел он сделать и шага, как чей-то голос велел: «Остановись!» Это была Логайя, выступившая со стороны женщин. Ашлар взглянула на нее со смешливым недоумением:

— Очередное изменение процедуры, Макрон?

— Нет. Но мне надо кое-что сказать.

Исподволь Карлсен мгновенно уловил, что слова эти относятся к нему. Собрав волю, он внутренне приготовился к неприятному.

— Ну что ж, Макрон, давай, — кивнула Ашлар.

— Кое-кому необходимо покинуть этот зал.

— Изволь объясниться.

— В этом нет необходимости, — раздался неожиданно в ответ его собственный, Карлсена, голос, хотя безусловно с темпераментом Ригмар. Она поднялась со скамьи. Тон такой же властный как у Макрона (кстати, интересно: тело у него смотрелось как-то более внушительно и грозно, чем у гребиров). — Я главная исполнительница Совета и распорядительница ритуала. Если есть какие-то претензии, пускай подождут до окончания. Все, продолжаем.

— Сначала пусть уйдет твой соглядатай! — В голосе Макрона сквозило какое-то мальчишеское упрямство, выдающее незрелость. При этом он повернулся к Карлсену. Последовал жесткий, как удар дубинкой, толчок воли, от которого отнялось дыхание и замерло сердце. Но, будучи исподволь к нему уже готовым, Карлсен сумел приглушить удар. При этом чувствовался гнев Макрона, такую дерзость воспринявшего как добавочное оскорбление.

— Проспид, — обратилась Ригмар, — прошу, выбирай свою партнершу.

Проспид покачал головой.

— Макрон прав. Землянин должен уйти. — Чувстовалось, что старшего он поддерживает скрепя сердце, вынужденно отвлекаясь от вожделения.

Слушая этот диалог, Карлсен невольно ослабил бдителыюсть. Оказалось, напрасно: лязгнув, сжало так, будто тело обратилось в соляной столп, а следом будто и вовсе растворилось. Осталось лишь отобщенное сознание, мысли, но никак не тело.

— Я приказываю, остановитесь! — резко сказала Ригмар. Прозвучало до странности глухо, будто уши заложило.

Ум, несмотря на дискомфорт, оставался отстранен, на происходящее взирая как бы сверху. Оказывается, гребиры все вчетвером сплотили свою волю против него — давление куда как сильнее, чем от капланы. Однако он по-прежнему хранил покой и хладнокровие. Памятуя о том, что страх — предвестник поражения, ум взирал на происходящее со скучливым презрением.

Умы у них сейчас контактировали напрямую, а потому среди гребиров чувствовалось замешательство. Опыт противостояния у них основывался на существах вроде капланы или противниках вроде Грубига, для которых поражение, — сломленная воля, — означает унизительную, мучительную смерть. В сознании у них закрепилось, что как бы ни был силен противник, точку надлома у него можно нащупать всегда. А тут какой-то слабый, жалкий гуманоид, не заслуживающий ничего кроме презрения, нагло нарушает законы природы, оставаясь безразличным к угрозе уничтожения. Такой парадокс не укладывался для них ни в какие рамки.

В голове мелькнуло: а как же у Ригмар с сердцем? Если полностью остановилось, то не опасно ли для жизни? Он вовремя спохватился, что размышлять над этим чревато: появится уязвимость, а теперешнее отчуждение как раз от него и зависит.

Едва отогнав ощущение уязвимости, Карлсен почувствовал, что будто бы плавно взмывает вверх. Словно ум, отрешившись от тела, обрел легкость надутого гелием шара и от малейшего толчка может тронуться в том или ином направлении. Считанные секунды, и он снова плыл в атмосфере чистой свободы. Мир и безопасность были такие полные, что Карлсен напрочь позабыл о своем местонахождении. Ощущение времени схлынуло — все равно что спать и вместе с тем полностью бодрствовать. И тут, когда ощущение покоя начало переплавляться в физическую сладость (сродни несказанно уютному теплу), до него дошло, что окружающий мир вот он, возвратился. Ощущение непостижимо переросло в трели искристого света, словно кровь преобразилась в молодое шампанское, средоточащее в себе все запахи весны, лета и осени. Но вот оно прошло, и Карлсен почувствовал, что все так же стоит прислонясь к стене, а все в зале на него смотрят. Макрон стоял непосредственно напротив, с напряженным недоумением вглядываясь ему в лицо. Голос Ригмар: