Чумовые истории. Пёстрый сборник - Одран Нюктэ

Ааай, я умру, и на моей могиле высекут "вот лежит замечательно несчастливый человек".

– Эдичка, свет мой, не вынуждайце меня.

Ксафа сунул нос в морозильную камеру холодильника, но льда не нашел. К его удивлению там лежали расфасованные по пакетам деньги. Да, Эдик не доверял банкам и хранил гонорары дома, как твой Плюшкин. А минеральной воды в помпезной двухуровневой студии Эдвардо не нашлось. Тогда Заможский освободил от кисточек и шпателей ржавое некогда синее ведерко, открыл окно, набрал с подоконника снега и высыпал за шиворот Эдику.

"Что ты творишь?!" – "Привожу тебя в человеческий вид. Ну и мука мне с тобою, ай-ай, а такой был светлый мальчик, призёр, лучший выпускник Академии Художеств за 199* год, почетный член союза, сам президент руку пожал…" – "отстань, пусти, с***…"

– Пожалуйста, мон фрэр, постеснялись хотя бы гостьи. Не говорите ничего такого, о чем потом пожалеете. Мне кажется, вы сами ощущаете, что заняты не тем, к чему лежит ваше сердце. Я отлично помню ваши бесподобные эскизы, в них есть изящество и редкостная грация, дух Возрождения.

– Мне остро нужна средневековая натура. Знаете, такое лицо, как на полотнах Брейгеля.

– Думается мне, вы могли бы найти такое в изобилии у слабоумных и побирушек на вокзале.

– О, Саша, а ты можешь быть жесток! – с укором в голосе сказал Эдвардо, раздеваясь донага перед старым знакомым. Впрочем, того совершенно не волновали его заросшие рыжей шерстью мясистые формы. Он листал купленную в фойе драму "Дидона и Эней".

– Нисколько, мон анж. Я строг, да, но вам же на пользу. Завязывайте с богемной жизнью. Этим вы лишь наносите урон своему здоровью и укорачиваете ваш век.

– Вы знаете, пан, что такое гранж?

– Конечино! Это маржинальный шик.

– Когда вы не надеваете вашу служебную улыбку, вас не легко узнать.

Лавандовый кондиционер и раскаленный утюг.

– Я считаю, злейший враг человека – это он сам.

– Когда-то, когда я был юн и беспечен, я наивно полагал, что творю наравне с Модильяни.

– Ого! А теперь?

– А теперь… Я вчера первый раз за три месяца взял в руки кисть. Чтобы помыть.

– Меня пугает ваше чувство юмора.

***

Давайте о забавном и милом. Вот Эд придумал удивительно нестандартный для него ход конем. Ага, вы не покупаете мои фундаментальные полотна с изображением панорамы ночной жизни Москвы, что это не может служить украшением вашей усадьбы? Говорите, я продал в Лондоне две картины только потому, что примазался к выставке лиц с ограниченными возможностями, и меценаты решили, что я – дебил? Ладушки… И он широко распахивает двери своей студии и организует действительный мастер-класс для сирот. Правда, среди сирот был замечен (но не схвачен с поличным) также наш Саша З. Они расписывали гипсовые тарелочки. Все счастливы.

4.2. Утка

Такато Ямабиру вышел на рассвете из Эдо и направился в провинцию Х. Он шел пешком, одетый в простое поношенное синее платье, с узелком в одной руке и луком со стрелами в другой. Его ждал в гости муж сестры, Куро Кадагата, живший в это время года в небольшом имении в деревне Нараэ, возле Ниигаты. Харусамэ Ита, молчаливая служанка, прислуживала их семье много лет.

Сливы роняли свой цвет с каждым дуновением холодного ветра с гор. Небеса сверкали тем оттенком синевы, что бывает только в апреле. Белые облака, похожие на перья гусей, лежали на вершине Фудзи, и прелестно розовели на восходе солнца. Дышится легко, дорога не в тягость.

Близился полдень. Такато сел в раздумьях завтракать на корень старой кривой сосны. Всё ещё было холодно и сыро. Где-то высоко в небе издавал резкие звуки невидимый сокол. Такато выпил припасенной воды. Улыбнулся. Куро всегда производил впечатление странного человека. Как говорят, слегка не от мира сего. Впрочем, сестра никогда не жаловалась на мужа, и Такато мысленно обещал себе соблюдать все правила вежливости в их доме.

Без приключений и без навязчивых попутчиков Такато преодолел дорогу. Вдоль нее ему не раз встретились поросшие мхом капища, где-то посвященные благочестивым монахам каменные изваяния боддхисаттв, а где-то капризным духам природы. В Оромэ Такато даже оставил подношение, хотя и не планировал: он всегда говорил, что он слишком ленив, чтобы считать себя верующим. В детстве – да. Он хорошо помнит, как важна была вера в могучие силы в детстве.

Однажды, Такато с сестрой заблудился в горах, ему было пять, а ей шесть лет. Тогда всё казалось им живым, одухотворённым. И колесо старой мельницы, что вздыхало и стонало ночью. Участниками их простых игр были камни и палки. Камни были важными гостями. А палки – их лошадьми. А рыбки в ручье точно были живыми, тут не поспоришь. Он не помнит точно, почему, при каких обстоятельствах, но они поссорились в игре, сестра стукнула его и нечаянно слишком сильно толкнула. Маленький Такато полетел кубарем на острые камни. Когда родители отыскали их, Такато, с рассеченным в кровь лбом, твердил одно, что рядом крутились две лисы, и это они виноваты, а вовсе не сестрица Яёи. С тех пор у Такато шрам на лбу и крючковатый сломанный нос. Да, он не записной красавчик. В юности над ним потешались, прозвали Коршун-Такато. Он не обижался. Но после той страшной ночи в горах стал более молчалив и замкнут. Почти никогда не смеялся.

– Эй, Такато! Ты так и не женился? После смерти отца ты только и знаешь, что пьешь и играешь. Смотри, скоро последние деньги спустишь! На что тогда жить станешь?

– Вот когда всё растрачу, тогда и посмотрю.

– Молодость проходит, господин Ямабиру. Послушайтесь сестры, вам пора остепениться.

– Это что за курица, Яёи? Где ты её взяла? Где Харусамэ?

– В прошлый четверг мы поймали Харусамэ на воровстве. Так жаль. Пришлось спешно искать новую служанку. Эта глупее, но зато честная. И за труд берет рисом. Совсем немного, вот посмотри, братец.

Яёи села на циновку и отодвинула ширму, показывая Такато комнатку служанки. Крохотная и темная, размером в один татами. Такато прищурился и разглядел на стене раскрашенную цветной тушью гравюру – красавец-селезень в брачном наряде, уткнув клювик в надутую колесом грудь плывет по воде. Иероглифы стерлись. Почему-то, если прочесть оставшиеся, выходило "подарок" и непонятное слово, которое Такато не знал.

Служанка прошмыгнула между ним и сестрой, метнулась в дальний угол, где сложены ее тряпки, достала из-под них короб с рисом и, давясь, принялась набивать рот. Ела она руками, неопрятно, горстями зачерпывая рис, рыгая и чавкая. Она была жирная, старая