Производственный роман - Петер Эстерхази

Чтобы время поскорее прошло, они оживляют в памяти наиболее волнующие моменты трагического матча (голы, несколько особенно красивых или дурацких ходов и т. д.). В такие моменты мастер узнает много интересного. «Удалили?» — ошеломленно восклицал он, и все еще заинтересованно. «В каком матче ты играл, голубчик?» — желчно спросил господин Чучу. Да: мастер со своей способностью сосредоточиваться живет одной только игрой, на второстепенные вещи он не обращает внимания. Он, конечно, заметит, если, например, образовалась брешь, потому что кого-то, например, удалили, — но это дело профессиональное. Я думаю, что эта игра, этот способ двигаться у него в крови. Он не разговаривает с приставленным к нему блокирующим, как не разговаривают с безжалостным убийцей, и нарочно почти никого не пинает. Со скромностью комментирует это так он: «Ума у меня на это не хватает. Не могу уследить и за тем, и за другим». Затем шутовское лицо освещает «былой задор». «Достаточно восторгов, вострогаясь, человек достаточно ошибается…» Уж пусть мир простит, но это все же… «Дружочек мой, следите лишь за текстом, так будет правильней… А что до выражения моего лица, так это для того, чтобы вы не считали меня полным тормозом… — Он ненадолго задумался, последствия приобрели более неприятный характер. — Даже не совсем так Я уже слишком давно играю в футбол, чтобы быть эстетом. Два очка — это два очка. Если вы меня понимаете». Эффектно. (Таким образом он отвел от себя подозрения в том, что является хомо эстетикус и сапиенс.)

«А за что удалили?» Он, конечно, не знал даже, о ком речь. «Парень послал Малу к такой-то матери». Мастер кивнул. «И за это его удалили?» — «За это». — «Бедолага». Затем, вслед за хаотичным движением мысли: «Ерунда. Мала все равно туда бы не пошел». — «Остроумно», — сдержанно сказал Правый Защитник — а ведь мастер — человек с университетским образованием, — и, повернув свою белокурую голову, продолжил печально-прекрасный блюз.

Нахохлившиеся птицы, сидели на жердочке они. К ним подошла добрая девушка с корзиной яблок; «Вы лучше всех». Яблоки хрустели у них на зубах. Девушка наблюдала за варварской трапезой — потому что так оно и было: по краям ртов стекал сок, и еще не наступало время следующего укуса, когда наступал сам следующий укус (цело, дело, дело!), рты набиты, — девушка в желтой майке наблюдала за ними, скрестив руки почти под самой грудью, на прожорливых детей, которые мимоходом подглядывают в щелочку за ней в душе. «Кто это?» — неделикатно спросил мастер. «Одна наша поклонница». — «Вечером дискотека», — прощебетала, уходя, дама с яблоками. Господин Чучу склонил свою импозантную, сухую голову. Мастеру очень нравилось в нем полное отсутствие нахальства, очень.

Они с трудом поднялись на разминку. Но нет. Не пошло. Стояли на тренировочном поле, лицом к главному полю (это не шутка: позади него высокая насыпь, на ней паровоз, который дымит и дымит, к негодованию спортивных фанатов; мастер и не видел его никогда в движении), на котором проходил финал. Правый Крайний заворчал. «Он обожает ворчать, друг мой». — «Кто на нас пойдет после финала». О, эти взгляды, бросаемые им в ту сторону! Он, как обычно, скреб подбородок. «Любители», — несправедливо заметил он, имея в виду участников финала.

В этот момент рядом с ним кто-то заговорил сдавленным голосом. Это был низкий, мужской голос, и по приглушенности ощущалось, что сдерживать его стоит больших усилий. «Как слон в посудной лавке, можете себе представить». — «Простите, вы Петер Эстерхази?» — «Да, я», — сказал он с простотой, свойственной великим. Мужчина (и говорить не стоит: чудес не бывает: низкий мужской голос исходит из мужской глотки, а эта мужская глотка соединялась с мужским горлом и так далее, безо всяких эксцессов) по-конспираторски посмотрел вперед, будто бы простой будто бы болельщик. «Простите, — его взгляд бегал туда, сюда, вниз, вверх и в стороны, «будто бы глазами он следил за пьянчужкой воробьем», — простите, нападающий Петер Эстерхази?» — «Ну, скажите, друг мой, вы всему находите объяснение, раскройте же секрет, зачем было спаивать этого несчастного воробья?! А?!» Меня заботит лишь одно: как провести такую выпивку по счетам? Вопросов множество, но звезды молчат.

«Ага, дружочек мой, вот в чем загвоздка! Достаточно малейшей невнимательности, которой было предостаточно в том, если можно так выразиться, шоковом состоянии, в которое мы погрузились в промежутке между двумя матчами, этого достаточно, чтобы у человека — каковым является он сам — цедил слова сквозь зубы, а внимание в ужасе было приковано к воробью. Да». — «Петерке, дорогой, успокойтесь, мы вас слушаем. Подробности позже». Когда мастер повернулся теперь уже всем своим существом, открытый, уязвимый, чтобы отчасти сердито, по причине нанесен? ного оскорбления, отчасти услужливо, по причине полученного воспитания, сказать: «Что-что?!» — то… то ему пришлось убедиться в том, что там никого нет; он резко повернулся, как прошедший огонь и воду учитель, но и там никого!.. «Ичи, Ичике!» — бежит он сломя голову к вратарю, чтобы прибегнуть к услугам его безупречного зрения. «Помните, друг мой, я был еще начинающим писателем, — тут он поправляет волосы, как популярная актриса Ханна Хонти, — и, неважно, в общем ехали мы из Трансильвании! Какие гонки мы устроили с «Аутобьянки»! А Ичи в это время следил, не едет ли навстречу телега с сеном. О Татрусе и говорить нечего». (См. рис. стр. 210.) «Ичике, радость моя, — сказал он, обращаясь к голове вратаря, без всякой радости следил за матчем: она (всегда) была такой, будто ее вытачали из камня или какого-то черного камня (конечно, мы имеем в виду не щетину; ситуация не настолько тривиальна), замечу, что такая голова есть еще у кое-кого: отца мастера, но это не черный камень, а белый камень, — Ичике, посмотри вон туда, что ты там видишь?» Господин Ичи с достоинством, как рублем подарил, посмотрел на мастера сверху: «Что?» В глазах у него светилось такое самоотречение и отчаянье, что нападающий испытал сильный стыд из-за того, что отвлекал его своими частными проблемами. «Извини». Затем, чтобы до премудрого вратаря дошло, добавил: «Меня взяли в кольцо».

Тройной — поспешный — свисток судьи завершил финал. Кто-то победил. Значительная часть зрителей направилась по домам или если не по домам даже, то прочь со стадиона. Они стояли на поле, противник бил по воротам, ускорялся, менял направление: проверял свои силы.

А что же поделывают наши хорошие знакомые? Они стояли в районе шестнадцатиметровой, кто по ту сторону, кто по эту, кто на линии, как обычно бывает при таком распределении ролей, стояли внутри, на поле, на игровой площадке, сбившись в кучу, взрывая ботинком землю или пиная ее носком, кто смотрел прямо перед собой, кто куда-то вдаль, как и прежде. Эге, но сейчас-то положение иное!!! Потому что одно дело — по ту сторону и другое — по эту! По ту сторону разрешается глазеть по сторонам, даже если испытываешь при этом такую горечь. (Мы знаем: это было так.) Но что будет здесь, сейчас! Судя по всему, ситуация не улучшалась. (Казнить нельзя помиловать и т. д.) Мастер — ни рыба ни мясо. Он видел, как же не видеть, приближающуюся беду; но средства против нее не нашел. «Знаете, друг мой, с философской точки зрения, дело в следующем: у нас из-под носа увели возможность встать в романтическую позу». Но-но-но. Я бы спросил, был бы ежели в такой ситуации, кто увел, когда и почему, и вообще, романтической ли позы нам не хватает больше всего? Но я не могу об этом спросить, ибо как же это возможно.

Эстерхази очень любит тот момент, когда они выходят на поле, направляясь кто куда, руки сцеплены за спиной или неловко, как плохо повязанный галстук, болтаются по бокам, и выглядят они такими несчастными, неловкими, что зрители не в силах сдержать своего смешанного с сочувствием и досадой «о». «О».

Как клоуны-музыканты, которые до поры до времени дают публике потешиться над собой, ловко заплетая ногами и делая самим себе подножки, они возмущенно шлепаются в стружку — до поры до времени. Но затем из оттопыренных карманов клетчатых штанов они достают инструменты и начинают играть так, что у всех на глаза наворачиваются слезы, и детям дают подзатыльники, если они осмеливаются пищать. Они очень любили это дешевое маленькое представление, прекрасно видя, конечно, что им слишком «в кайф» играть в футбол, чтобы быть в драных майках, да и ноги у них заметно кривоваты. Но ведь майки у них драные и ноги заметно кривоватые со времен сотворения мира. Вопрос, очевидно, встает таю миром ли является такой мир?! Однако зрелище было еще более жалким.

Он предпринимал жалкие попытки, и, о, как это поучительно, именно из этих никчемных потуг родилось решение. Ибо решение пришло, и было оно прекрасно. Чтобы начать готовиться к неизбежному событию (подумаешь: игра), он, как известно, сказал: «Какие новости? Защищаемся или нападаем?» Но как будто обращался к куклам: одно ковыряние в земле, взгляды, как будто еще… на эту сторону, на ту.