Секрет Сабины Шпильрайн - Нина Воронель

Я вышла в коридор, но к себе в класс не пошла - в голове у меня все встало дыбом и перед глазами мелькали картины одна страшней другой: исступленно визжащие дети, бьющаяся в истерике Светка Каплан, тяжелый, незнакомый мне взгляд Сабины и ее командный голос, и директриса, стоящая перед ней на коленях. Я пошла в уборную, села на унитаз и постаралась привести свои мозги в порядок. Пришла я в себя только к большой перемене, когда стали раздавать горячий завтрак, потому что завтрак я пропустить не могла.

Не знаю, как Сабина вывела второклассников из гипнотического сна, но на раздачу завтраков они не пришли. Тогда я побежала в их класс проверить, живы ли они, но он был пустой, там был только дворник дядя Миша, который мыл пол сильной струей из брандспойта. Так эта история и закончилась, если не считать, что Сабина вышла из школы с большой хозяйственной сумкой в руках. В сумке оказалась буханка хлеба, пакет пшена и бутылка постного масла. В тот день мы славно поужинали и провели на радостях двойной сеанс. Он был очень увлекательный: Сабина рассказывала мне, как Фрейд падал в обморок из-за ссор с Юнгом.

Несколько дней после коллективной истерики в классе мы ели как люди, не считая каждую крошку, а ведь до этого мы изрядно изголодались. Потому что прошло уже две недели, как у нас кончились талоны в мамывалином аттестате. Мы стали ждать, когда какой-нибудь красноармеец принесет нам новую книжечку, но никто не шел и не шел. Тогда мы с Сабиной отправились в городской военкомат, чтобы проверить, не забыли ли там обо мне.

Молоденькая девушка в приемном окошке долго листала пухлые тетради и в конце концов объявила, что никакого аттестата мне не полагается, потому что меня нет ни в одном списке."Но этого не может быть!" - заорала я и в десятый раз сунула ей под нос корешки своего прошлого аттестата. Девушка неохотно пролистала корешки и спросила: "И больше у тебя никого нет?" "Никого на всем свете!" - взвыла я так громко, что из-за двери за спиной девушки выглянула лысая голова.

Выглянула и спросила: "В чем дело? Отчего такой крик?" "Да вот, сиротка не верит, что ей больше не положен аттестат от матери". "А мать ее кто?" "Старший лейтенант по медицинской части Валентина Гинзбург". Голова выпустила вперед руки, за ними ноги в сапогах, а за ногами все тело в военной форме, которое оказалось совсем небольшим для такой головы и таких сапог. "Ты что, дочка Вальки Столяровой?" - спросил хозяин головы и тела. "Ну да, дочка", - пролепетала я, надеясь, что сейчас все разрешится, раз этот головастик знал маму Валю.

Он попятился и опять скрылся за дверью, бросив по пути короткое: "Сейчас я проверю". "Не уходите! Не оставляйте меня тут!" - прорыдала я ему вслед, но дверь уже захлопнулась. Сабина прошептала: "Не серди их. Идем, сядем на скамеечку и подождем". На этой проклятой скамеечке мы сидели так долго, что ноги у нас затекли, пока дверь опять не приоткрылась. Из-за двери опять вылезла голова и позвала: "Марина, зайди ко мне!"

Марина поднялась из-за окошка и пошла навстречу голове, она тоже оказалась маленькая, головастая и на коротких ножках, обутых в большие сапоги. Головы пошептались, и Марина отправилась обратно на свое место, неся в руках белый листок. "Сталина Столярова?" - сурово спросила она, глядя в потолок над моей макушкой. "Да", - ответила я, пугаясь. "С 1942 года тебе не полагается аттестат от старшего лейтенанта по медицинской части Валентины Гинзбург, потому что она скончалась от ран, полученных на фронтах войны. - И она протянула мне листок: Распишись".

Я не стала расписываться, потому что не поняла, что она сказала. Я спросила: "Что значит - скончалась?" "Это значит умерла", - объяснила Марина, но я все равно не поняла: "Что значит умерла? Мама Валя не могла умереть, она обещала меня вырастить, пока я не кончу институт". "Сейчас война, и многие люди умирают на фронтах", - произнесла Марина деревянным голосом, наверно она повторяла эту фразу много раз в день. Для нее мама Валя была одной строчкой в ее тетрадке, а для меня она была единственная мама Валя, потому что у меня не было другой.

И я отшатнулась от их страшного окошка и побежала, сама не зная, куда. Я бежала так быстро, что бедная Сабина не могла за мной угнаться, и я убежала далеко-далеко, пока не наткнулась на высокий зеленый забор. Дальше бежать было некуда и незачем, и я упала на чуть присыпанный снежком асфальт, пытаясь понять, как мне теперь жить, если мама Валя умерла. Умерла - значит, что ее нигде никогда больше не будет, а до этого она была всегда. Даже когда ее увезли с госпиталем на восток, чтобы лечить ее раны, она была там, на востоке, и просто надо было дождаться того дня, когда она вернется. А чего было ждать теперь? Даже когда мои настоящие мама и папа исчезли неизвестно куда, можно было надеяться, что они еще найдутся. А на что надеяться теперь?

Пока я грызла мокрый снег и старалась привыкнуть к мысли, что мамы Вали больше никогда не будет, над моей головой возникли маленькие ботики, чем-то мне знакомые. Я присмотрелась и вспомнила, что видела эти ботики раньше, в другой жизни, до смерти мамы Вали, на ногах Сабины Николаевны. Не знаю, почему я вдруг подумала о ней как о Сабине Николаевне, когда она давно стала для меня просто Сабина. Наверно потому, что без мамы Вали все должно было перемениться, должно было стать не так, как было.

"Идите домой, Сабина Николаевна, - сказала я ботикам, -идите и оставьте меня здесь, я все равно не могу теперь вернуться туда, где я раньше жила с мамой Валей". Но ботики и не подумали уйти, они наоборот подошли совсем близко в моему лицу, даже слишком близко, и один из них наступил мне на плечо. Не просто наступил, а больно прижал меня к твердому асфальту. «Хватит валяться на снегу, - произнес знакомый голос, похожий на голос Сабины Николаевны, но звучавший как будто через толстый слой ваты. - Ты сейчас встанешь, выплюнешь снег и пойдешь за мной. Встанешь и пойдешь, встанешь и пойдешь, встанешь и пойдешь».

И я встала и пошла, встала и пошла. Я качалась, как пьяная, так что Сабине Николаевне пришлось взять меня за руку и повести. «Это же надо, куда забежала, я даже не представляю, как мы теперь доберемся до дома», - проворчала Сабина. «Я не хочу домой!» - я рванулась от Сабины прочь, но она держала меня крепкой хваткой: «Хочешь, не хочешь, а пойдешь!»

Я не помню, как мы добрели до дома, не помню, как поднялись по знакомой лестнице и как вошли в знакомую квартиру, в которой я никогда не жила без мамы Вали. Помню, что Сабина заварила какой-то горький чай, насыпала в него последние две ложки сахара и заставила меня выпить всю большую чашку до дна. А потом я провалилась в черную пропасть и проснулась только назавтра, проснулась слишком поздно, чтобы идти в школу - зимнее солнце торчало высоко над соседней крышей, а когда мы с Сабиной по утрам ходили в школу, обычно было еще темно.

Хоть солнце светило вовсю, в комнате стоял собачий холод -наша буржуйка всегда полностью выстывала за ночь.

Я лежала на диване в сабининой столовой, сама Сабина давно ушла на работу, оставив мне на столе два кусочка черного хлеба, поджаренного в постном масле, и записку: «Никуда не уходи. Жди, пока я вернусь». Но я не могла оставаться в этой пустой ледяной квартире, зная, что мама Валя никогда сюда не придет. Я попыталась умыться и открыла кран, но воды не было. Тогда я съела хлеб, запивая его водой из ведра, и пошла к Шурке. Я знала, что Шурка часто возвращается домой поздно, а потом спит пол-дня, и надеялась, что застану ее дома.

Так и оказалось: Шурка в ночной сорочке открыла мне дверь и призналась, что только что проснулась. «А ты почему не в школе? - удивилась она. - Случилось что-нибудь?» Я хотела рассказать ей про маму Валю, но не смогла произнести ни слова, изо рта у меня вырвался хриплый стон, а из глаз брызнули слезы. Шурка испугалась: «А где Сабина? В школе?» Я опять попыталась что-то сказать, но зарыдала еще отчаянней. Шурка схватила меня в охапку и потащила к бабушке на кухню, там топилась печка, было тепло и пахло чем-то вкусным.

"Бабушка, налей Линке чаю, сейчас мы будем ее лечить, раз Сабины нет дома!" - распорядилась она. Бабушка поспешно налила кипяток в большую кружку и капнула в нее немножко драгоценной заварки из маленького чайничка - у Шурки в доме всегда все было. Я взяла у нее кружку, но пить не смогла: руки у меня так дрожали, что часть кипятка расплескалась.

"Поставь кружку и сядь за стол!" - скомандовала Шурка, доставая с полки рюмку и бутылку с коричневой жидкостью. Она ловко налила полную рюмку из бутылки и поднесла к моим губам: "Пей залпом и не пугайся!" Я сделала над собой усилие, большим глотком втянула в себя коричневую жидкость, и пошатнулась - мои внутренности обожгло горячим пламенем, в голове взметнулись разноцветные волны. "Ты с ума сошла!" - заорала я и перестала рыдать.

"Вот видишь, я сказала, что могу вылечить тебя не хуже твоей Сабины! Это - великое лекарство, настоящий ром! Помнишь, как в кино "Остров сокровищ: Йо-го-го, и в бочонке ром!" - похвасталась Шурка, но быстро опомнилась и спросила: "Что же с тобой все-таки случилось?". Волны из моей головы переместились куда-то в грудь, под ложечку, и я выдохнула, сама ужасаясь своим словам: "Мама Валя умерла". "Как так - умерла? Она же еще не старая!" "Скончалась от ран", - повторила я дурацкие слова головастой Марины. "Откуда ты узнала?" "В военкомате сказали. И объяснили - сейчас война, и многие люди умирают на фронтах".