Книга запретных наслаждений - Федерико Андахази

Часто случалось так, что девушки, обрученные еще в детстве, выходили за мужчин, намного превосходивших их годами; вовсе не редким исключением был брак двенадцати-тринадцатилетней девочки со стариком, которому шел уже седьмой десяток. Девушки и не ожидали — разве что в мечтах, — что их супруг будет молодым, красивым или хотя бы любезным. Достаточно было получить в мужья человека справедливого, уравновешенного или — в лучшем случае — безразличного. Единственное преимущество старости заключалось в том, что мужчинам в возрасте редко хватало сил взобраться на супружеское ложе и исполнить свои законные обязанности. Для жен не существовало музыки слаще, чем гулкий мужнин храп, обещающий спокойный сон на всю ночь.

Для мужчин условия брачного договора выглядели намного более приемлемо. Если у женщин не было никакой возможности выбрать себе супруга или воспротивиться решению родителей, то мужчины обладали значительно большими свободами. Семья не могла требовать от будущего супруга своей дочери внешней привлекательности, а вот женская красота, напротив, являлась важным активом, который обретал свою ценность при подписании брачного договора. Вот только у Эннелин, выражаясь в терминах купли-продажи невест, этот капитал отсутствовал напрочь. К несчастью, ее духовная красота, все ее внутренние достоинства не имели никакой ценности для холодных статей междусемейного обмена, каковой по сути и представлял собой брак. Поскольку основной его целью являлось продолжение рода и благосостояния путем наследования всевозможных благ, то никакую подробность не следовало оставлять на волю случая. Мать семейства, как то и подсказывало латинское слово mater,привносила материю, а отец, in nomine Patris, [50]давал имя, то есть принадлежность к роду. По мнению семейств городской знати, материя Эннелин представлялась не самой желательной для украшения и продолжения ветвей какого-нибудь достойного генеалогического древа.

Впрочем, хотя семейство фон дер Изерн Тюре и принадлежало к аристократии, оно не входило в круг самых богатых в Страсбурге: некоторые новые торговцы, представители зарождающейся буржуазии, могли похвастать состоянием в несколько раз большим, хотя кровь их даже отдаленно не напоминала голубую. Семейный замок, в прежние времена величественно возвышавшийся на берегу Рейна, ныне выглядел серым, выцветшим и полужилым; его центральные железные ворота, давшие семейству их фамилию, ныне были покрыты вековым налетом ржавчины.

Отец Эннелин, Густав фон дер Изерн Тюре, был дальним родственником и близким другом городского бургомистра. Вот каким образом протянулась связь между Эннелин и Иоганном. Всякий раз, стоило Густаву повстречать нового человека из своего круга, он тотчас без обиняков спрашивал, женат ли его знакомец. Узнав, что молодой гравер из управы бургомистра холост, он посчитал, что лучшего кандидата на брак с его дочерью и не найти. Густаву с самого начала было ясно, что у Гутенберга нет никакого достояния, помимо приличного рода, — никак иначе он не мог себе объяснить, отчего ученый юноша из Майнца в поте лица добывает свой хлеб ударами молотка по резцу. Ничего еще не зная о бедственном финансовом положении Иоганна, Густав фон дер Изерн Тюре положил себе быть к этому кандидату не очень требовательным. Впрочем, отцу Эннелин было известно о бедствиях и изгнании, которым после мятежа подверглись знатные горожане Майнца. Среди аристократии разных городов до сих пор сохранилось чувство кастовой солидарности, — в конце концов, ни одно семейство не было застраховано от подобного несчастья.

Гордый владелец замка с железной дверью был человек добродушный, с любезными манерами и приветливым лицом. Однако за этой мягкой внешностью угадывался суровый дух. Густав фон дер Изерн Тюре был из породы людей, которые, облекая кого-нибудь своим доверием, способны на самые благородные поступки, но, если ответом на их дружбу становилось предательство, такие люди превращались в опаснейших врагов.

Иоганн, со своей стороны, никогда не ощущал принадлежности к знати — до тех пор, пока его семье не пришлось бежать из Майнца. Голубая кровь в венах не принесла Гутенбергу никаких плодов. Несмотря на благородство своего происхождения, семейство Генсфляйш далеко уступало своим предкам в богатстве. Если говорить точно, отец Иоганна был чеканщиком, и его закаленные в работе руки больше походили на руки простого ремесленника, чем на руки чиновника высокого ранга, коим он на самом деле являлся. И, несмотря на все свое сопротивление, сын опасался, что его ожидает та же самая участь. Он никогда не верил, что фамилия его будет хоть чего-то стоить.

У фамилии Гутенбергов было то, чего не хватало дер Изерн Тюре, — и наоборот. Густав принялся чаще навещать управу бургомистра и общался все больше не со своим старым другом, а с Иоганном. Вскоре отец Эннелин превратился в страшного поклонника гравюр и без меры превозносил таланты художника из Майнца. Гутенберг развил в себе поразительный нюх на близость свежих денег, в которых он так нуждался. Теперь он чувствовал, что интерес его нового друга имеет какой-то мотив, вот только он не мог понять — какой именно. И не понимал до тех пор, пока Густав фон дер Изерн Тюре не заговорил с Гутенбергом напрямую:

— Для меня было бы большой честью, если бы вы согласились взять в жены мою старшую дочь, мою любимую Эннелин.

Иоганн стоял как громом пораженный, он не мог произнести ни слова. Отец семейства предлагает ему руку своей дочери — это очень странно. Обычно предложение происходило обратным порядком. И все-таки Гутенберг знал, что знаменитая куртуазная любовь, полная пылких заверений, рыцарских ухаживаний и смутно трагического платонизма, случается лишь в стихах и в песнях трубадуров. Тайные любовники, залезающие на балконы юных красавиц, приключения, кончающиеся смертью от рук ревнивых мужей или самоубийством, обрывающим любовные узы, — все это было не более чем литература. В соответствии с канонами куртуазной любви влюбленный должен был вести себя с любимой точно так же, как вассал со своим господином. Подобно тому как эпический жанр обычно использовали, чтобы скрыть недостатки нынешних государей, их темные договоры и беззаконные дела, так и куртуазная любовь являлась сладкоречивой маской, за которой скрывались брачные договоры.

Гутенберг понял, что Густав фон дер Изерн Тюре делает ему коммерческое предложение. Даже не зная еще, чем ему придется пожертвовать согласно договору, Иоганн помнил о своей отчаянной нехватке денег. И вот, с обыкновенной холодностью купца, ни секунды не поколебавшись, он задал отцу Эннелин такой же прямой вопрос:

— Сколько вы предлагаете в качестве приданого?

— Восемьсот гульденов, — ответствовал Густав так, словно давно уже рассчитал эту сумму.

— Тысяча двести.

— Девятьсот.

— Тысяча сто.

— Тысяча.

— Ну что же, пусть будет тысяча, — согласился Гутенберг и добавил новое условие: — Пятьсот при подписании договора, а еще пятьсот после свадьбы.

— Двести при подписании и восемьсот после свадьбы.

— Четыреста и шестьсот.

— Триста и семьсот.

— Да будет так, — кивнул Гутенберг и протянул руку своему будущему тестю.

— Да будет так, — ответил владелец железной двери и пожал протянутую руку.

Тогда же в гравюрной мастерской бургомистра отец Эннелин взял один из многих листов белой бумаги, лежащих на столе, попросил у хозяина перо и чернила и тотчас же начертал документ — брачный договор. Потом Густав отправился за своим приятелем-бургомистром, и вот документ был подписан, заверенный самым авторитетным в городе свидетелем.

Как только подписи заняли положенное место на бумаге, Густав, желая еще сильнее изумить своего зятя, извлек из кошеля точно обговоренную сумму, как будто заранее знал, на чем кончится торг. Он расплатился золотыми монетами.

Отец с женихом снова пожали руки, а потом Густав, гарантировавший благородное происхождение своей дочери, удалился, унося с собой обещание Иоганна.

Оставшись наедине со своим гравером, бургомистр поспешил спросить:

— Вы знакомы с Эннелин?

— Нет пока, — отвечал Гутенберг, складывая деньги в кошель.

Прежде чем отправиться в свой кабинет, бургомистр явственно кашлянул; Иоганну послышался даже короткий смешок.

6

Произведя бесчисленное количество экспериментов, Гутенберг убедился, что пресс, которым он пользуется, несовершенен. Учитывая, что изначально этот аппарат был предназначен для выжимания масла, он оказался слишком грубым для печатания букв, которые должны были повторять человеческий почерк. Было очень сложно выровнять пресс таким образом, чтобы давление на всю доску оказалось равномерным: то буквы на правой стороне доски выходили слишком блеклыми, то наверху получалось ровнее, чем внизу, — это зависело от совпадения подвижной и неподвижной частей. Впрочем, пресс оказался слишком массивным для деревянных букв, которые часто ломались; не годился он и для первых металлических литер, с которыми начал экспериментировать Иоганн. Лишнего времени у Гутенберга не было. В тот же день, когда подписал свадебный контракт, он с наступлением ночи бросился в свое тайное убежище, к Святому Арбогасту. Не успев даже задуматься о своей новой женатой жизни, он принялся чертить планы нового пресса, который будет способен работать с подвижными металлическими частями, и вот, прежде чем разгорелась заря, у Гутенберга была готова миниатюрная модель пресса. Не сомкнув глаз, не перекусив даже ни крошки, с утра Иоганн был уже в городе, в мастерской Конрада Заспаха — лучшего в Страсбурге изготовителя машин и механизмов. Заспах мастерски соединял в себе навыки плотника, кузнеца и слесаря. Он умел делать сельскохозяйственные машины — прессы, водяные и ветряные мельницы. Из громадной его мастерской выходили также лучшие военные машины: от легких и точных арбалетов до тяжелых разрушительных катапульт.