Солдат трех армий - Бруно Винцер

Мне ничего не оставалось делать, как в назначенный срок рапортовать о нехватке документа «по делу о бабушке».

Тяжким было посещение матери моего друга Густава Эрнста. Эту обычно веселую и приветливую женщину трудно было узнать. Как баловала она нас, ребят, как часто пыталась удержать обоих своих сыновей от вступления в штурмовые отряды. Напрасно советовала она старшему пойти на работу и не гонять по улицам. Ее не ослепил блеск его пребывания в роли группенфюрера. Теперь все ее заботы были посвящены младшему сыну. Густав не сколько недель находился под арестом; но теперь он снова носил форму штурмовика и остался командиром своего отряда, как будто ничего не произошло. Чрезвычайный отпуск для всех штурмовых отрядов был отменен, Рема заменил начальник штаба Люце.

– Скажи-ка, Густав, что, собственно, в действительности произошло с Ремом?

– Ты мне не поверишь, но и я не знаю. В одном я твердо уверен: ни он, ни мой брат ничего не собирались предпринимать против Гитлера.

– А что они предпринимали против рейхсвера, об этом хоть что-нибудь известно?

– Они ничего не замышляли против рейхсвера. Они только хотели удалить канцелярских генералов, насквозь консервативных офицеров и вместо них направить туда командиров штурмовых отрядов. Штурмовые отряды и рейхсвер должны были совместно образовать народную армию. Собирался ли Рем взять в свои руки верховное командование этой армией, я не могу тебе сказать. Возможно. Карл на это намекал. Тогда бы, конечно, Рем стал наряду с Гитлером самым сильным человеком в государстве, и этому нужно было помешать.

– Он и был им уже, Густав. Никто из наших генералов не играл такой политической роли, как он.

– А Шлейхер? Правда, роль его крайне не ясна. Ты прав относительно Рема. Но это как раз и не устраивало Гитлера. Теперь СС находится на нервом плане, а нам надо держаться смирно. Ты разве не слыхал, кто со всеми расправился? Гиммлер, велел всех своих личных противников укокошить, и теперь перед ним дорога открыта.

– Одно мне непонятно. Твоего брата они расстреляли, тебя по недоразумению тоже чуть не поставили к стенке, а теперь ты по-прежнему штурмфюрер в отрядах штурмовиков?

– Когда мой брат был арестован в Лихтерфельде, он просил, чтобы его принял Гитлер. Его ведь сняли в Бремене с парохода, как раз тогда он начинал свое свадебное путешествие. Его просьба о встрече с Гитлером была отклонена. Как я узнал от знакомого командира СС, Карл и последний момент перед расстрелом поднял руку и воскликнул: "Хайль Гитлер! "

– Почему же они его все же убили?

– Вероятно, он знал слишком много. За него не вступился даже Герман Геринг, с которым в Берлине он постоянно имел дело. Нет-нет, мой брат не был против Гитлера, и поэтому я продолжаю оставаться в штурмовых отрядах. Кроме того, было бы неумно с моей стороны, если бы я сейчас ушел из штурмовиков. У меня были бы неприятности, и не только на месте работы, ты понимаешь?

Я это понимал.

Со слезами на глазах мать Эрнста подала мне лежавший на столе документ. Это был счет о покрытии расходов по сожжению тела ее сына: подлежит оплате в такой-то срок, в противном случае – принудительное взыскание и прочее.

Не сказав доброго слова

Когда вечером я сидел в комнате Рут, я все еще был угнетен.

Она воспринимала происшедшее менее трагично.

– Все это неплохо, пусть они друг друга поубивают, лишь бы нас оставили в покое. Но я опасаюсь, что станет еще хуже. Конца еще не видно.

– Нет, Рут, должно же когда-нибудь положение нормализоваться. Во всяком случае, у нас с тобой ничего не изменилось, вообще же дело идет к лучшему.

– Что идет к лучшему? Вы набираете солдат, ты повышен в чине, армия вооружается. С этого всегда начинается, а потом наступает война. А ты говоришь, все идет к лучшему.

– Никакой войны не будет. Конечно, мы понемногу вооружаемся. Если мы в военном отношении не будем достаточно сильными, другие сожрут нас. Кроме того, мы нуждаемся в жизненном пространстве, а нам его дадут, только если мы сможем сказать свое слово. А сказать! свое слово мы сумеем, только если у нас будет сильная| армия. Так обстоит дело.

– Ты рассуждаешь, как Геббельс, мой дорогой. Заметно, что твой брат работает в министерстве пропаганды, Я говорю тебе, будет война, если так дальше будет продолжаться.

– А я говорю, этого не случится, и мы спокойно построим лучшее государство, чем нынешнее. У меня вообще нет никаких сомнений – будущее будет прекрасным. И давай прекратим этот разговор! Поставь лучше пластинку!

Мы любили музыку, и модные песни и классику, в зависимости от настроения. Патефон сопровождал нас на многих прогулках, а в вечерние часы он был как бы третьим в нашем союзе. Обычно я. заводил патефон, а Рут выбирала пластинку. На этот раз она не захотела этим заниматься.

– Лучше ты сам что-нибудь выбери! Только Вагнера ты уже не найдешь. Я больше не могу слушать этот грохот. Слишком много вагнерианствуют последнее время.

Так мы снова коснулись больных вопросов, а у меня было совсем другое на уме, и я ждал подходящего момента.

– Послушай меня! А что, если мы на рождество обручились бы?

Рут взглянула на меня темными глазами и промолчала. Потом она опустила голову, покачала ею чуть заметно и сказала:

– Не делай нашу жизнь еще более тяжкой, Бруно! Ты знаешь, как я тебя люблю, но останемся просто добрыми друзьями! Я не хочу выходить замуж; в таких условиях – не могу!

– Я тебя не вполне понимаю, Рут… Что ты под этим подразумеваешь: «в таких условиях – не могу»?

– Послушай! Ты можешь мне возразить, что очень быстро стал унтер-офицером и, вероятно, скоро уже станешь офицером и займешь так называемое положение в обществе. Я рада за тебя, потому что знаю, как это тебя радует. Но я не выйду замуж за солдата, я не желаю быть «супругой капитана». Я не хочу оказаться в привилегированной среде, где никогда не буду себя хорошо чувствовать, понимаешь?

– Нам незачем считаться с окружающими. Ведь мы и сейчас так поступаем, девочка.

– Даже если бы было осуществимо все то, о чем ты говоришь, я не выйду замуж. Но это неосуществимо, я убедилась на примере моего отца. Тебе нельзя обособляться, иначе тебя ждут неприятности. И это совсем от тебя не зависит. Даже если бы ты ради меня снял военную форму, все равно я не согласна. Да, год назад я поселилась бы с тобой на чердаке, если бы ты повесил на гвоздь свой мундир. Но с тех пор времена окончательно изменились, и, по-моему, у наших отношений пет будущего.

– Господи, Рут, откуда такой пессимизм? Я никогда этого не замечал за тобой. Верно, ты всегда была весьма критически настроена. Ну ладно, мы с тобой обо всем поговорили. Но как это так: у нас с тобой нет будущего? Кто тебе внушает подобные бредни?