Банда 5 - Виктор Пронин

— Ладно, дуй в магазин. Жду тебя через час.

Пришел опер и доложил, что в местных газетах не было объявления о продаже Суровцевыми дома. Ни в одной из десятка газет объявление не обнаружилось.

— Подожди, подожди! — забеспокоился Пафнутьев, — У меня же квитанция о том, что за объявление уплачены деньги. И сумма указана, и дата, и подпись... Тебе не нужно было перелистывать все подшивки газет, в квитанции и газета названа... Вечерка. И подпись завотделом рекламы... Мол... — начал было читать Пафнутьев, но дальше шли неразборчивые буквы, заканчивающиеся путаным росчерком. — Мол... Нет, не могу. Но то, что фамилия этого зава начинается с буквы М, это точно.

— Не было объявления, — угрюмо повторил опер. — Ни в вечерке, ни в других газетах.

— Как же тогда нашелся покупатель?

— А он может и без газеты найтись... Знакомый, родственник, сосед... Мало ли... — Опер передернул сильными плечами и отвернулся к окну, словно разговор ему уже наскучил.

— Зачем же тогда давать объявление? Зачем платить лишние деньги? Зачем нестись в редакцию на двух видах транспорта... Вся эта суета — зачем?

— Мало ли в жизни лишней суеты, — заметил опер, и с ним трудно было не согласиться.

— Так, — раздумчиво проговорил Пафнутьев, тяжело нависая над столом. — Объявление оплачено, в газете не помещено, а дом продан. Интересно получается, очень даже интересно. — Пафнутьев продолжал бормотать про себя одни и те же слова, но мысль его в это время совершала самые отчаянные повороты, виражи и петли, то запутываясь окончательно, то вырываясь на свободный простор полного недоумения. — Но ведь это... — Пафнутьев поднял глаза на опера и опять замер в неподвижности. — Продать дом — это не такое простое дело, а?

— А что нынче просто, Павел Николаевич? — вздохнул опер. — В туалет сходить — три тысячи плати. Если еще успеешь найти этот туалет... В трусах мокро, а три тысячи отдай! — воскликнул он с гневом. Пафнутьев понял, что тот делится пережитым.

— Я не об этом... Чтобы продать дом, нужно этому делу посвятить месяц жизни, а? Справки, нотариусы, доверенности, расписки, заключения бюро технической инвентаризации, милиции, домоуправления... Кто-то всем этим должен заниматься, а? А со стороны покупателя — своя суета, а?

— Сами и занимаются. Деньги экономят.

— Ни фига! — Пафнутьев медленно и раздумчиво поводил указательным пальцем в сторону. — Если хозяин обратился в газету, то он должен обратиться и к адвокату, а?

— Обратился. Адвокат ему и помогал.

— Какой адвокат?

— Сейчас скажу. — Опер достал маленький замусоленный блокнотик, долго, яростно листал его и наконец нашел нужную запись. — Вот он... Огородников его фамилия. Илья Ильич Огородников.

— Да? — негромко спросил Пафнутьев.

И больше ни звука не произнес. Опять навис над столом, поставив локти на полированную поверхность и подняв плечи так, что они оказались на уровне ушей.

— Да? — повторил он через некоторое время. И опять замолчал, глядя в стол. — Надо же, — закончил он свои размышления и весело посмотрел на опера. — И Сысцову звонил Огородников... Чьи-то там интересы представлял.

— Адвокат. — Опер развел руками. — Что с него взять?

— Возьмем, — механически пробормотал Пафнутьев и, пошарив глазами по телефонному списку, который лежал на его столе, быстро набрал номер. Ожидая, пока кто-то на другом конце провода возьмет трубку, он заговорщицки подмигнул оперу. Дескать, сейчас мы во всем разберемся. — Алло! Здравствуйте! — громко и радостно произнес Пафнутьев. — Это вечерка?

— Ну? — выжидающе ответил девичий голос.

— Ой, как здорово, что я к вам попал!

— Что вам нужно, гражданин? — Девушка не желала проникнуться хорошим настроением Пафнутьева.

— Дело вот в чем... Мне нужно дать в вашей газете объявление. Хочу дом продать... К кому обратиться?

— Отдел рекламы.

— А телефон? Если это вас не затруднит, если, конечно, это можно... Телефон начальника рекламного отдела. Кстати, как его зовут?

— Григорий Антонович.

— А фамилия?

— Мольский.

— Вы и телефон можете дать? — Пафнутьев взял ручку и на откидном календаре записал несколько цифр. — Скажите, девушка, а когда я могу... — Но из трубки уже неслись короткие гудки, и Пафнутьев огорчено положил трубку. — Спасибо и на том, милая девушка... Чтоб ты никогда не встретила на своем пути туалета дешевле трех тысяч рублей! Правильно я сказал? — обратился Пафнутьев к оперу.

— Я в ей вообще... — пробормотал тот, и Пафнутьев понял, что кара опера была бы куда суровее. Пренебрежения, даже телефонного, он, похоже, не склонен был прощать.

В этот момент открылась дверь и на пороге возник Андрей. Лицо его было непроницаемо, но где-то в глубине глаз сияло торжество. И Пафнутьев не увидел ничего, кроме этого тихого торжества. Андрей молча подошел к столу и положил перед Пафнутьевым уже не двенадцать папок с личными делами, а только одну.

На серой рыхловатой обложке фиолетовыми чернилами старательной рукой военкоматовской секретарши были выведены фамилия, имя, отчество бывшего афганца.... Гостюхин Николай Васильевич.

Положив ладони на личное дело, Пафнутьев посидел так некоторое время, поднял глаза на Андрея.

— Одному продавцу показывал?

— Всем. Их там около десятка.

— И все дружно ткнули пальцем в этого человека?

— Нет, Павел Николаевич. Не дружно. Порознь.

— Но все?

— Нет. Не все его видели. Но пятеро ткнули. Это он, Павел Николаевич.

— Что же с ним делать-то? — растерянно спросил Пафнутьев. — Как же дальше с ним быть?

— Брать, — улыбнулся Андрей.

— Отслеживать связи не будем?

— Нет смысла. Смотрит телевизор, как и все... Возможно, он не очень сообразительный, но опасность, Павел Николаевич, они чуют, как и все звери. После вчерашней передачи... На его месте я бы тут же рванул куда подальше.

— По-разному бывает, — с сомнением протянул Пафнутьев. — Сдается мне, что вряд ли мы его увидим.

— Слиняет?

— Хлопнут они его. Нельзя его живым оставлять.

— И я бы его не оставил. Тем более что если нам удастся его взять, судья отпустит под залог. Как это уже бывало. Найдет какую-нибудь закавыку, нарушение прав человека... И выпустит. Как это бывало не раз, — повторил Андрей. — Судья нынче трусоват пошел... Чуть что — и в штаны наделал. А эти ребята еще и деньги могут предложить... Пусть банда сама с ним разбирается. А, Павел Николаевич?

— Если ты настаиваешь... — помялся Пафнутьев. — Сделаем то, что уже начали. Сейчас гласность, люди любят знать все подробности. Опять же нам надо показать свою успешную работу, верно? Глядишь, премия обломится...

— Не обломится, — без улыбки ответил Андрей. — Ведь мы же допустили это преступление? Допустили. Самое большее, на что можем надеяться, — нас оставят на своих местах.

— Это уж точно, — согласился опер, который до сих пор молча слушал, пытаясь понять, о чем идет речь. — Это уж точно, — повторил он печально. — Если, конечно, оставят.

— Значит, так. — Пафнутьев положил тяжелые ладони на папку с личным делом Гостюхина. — Бери эти бумаги и беги на телевидение к Фырнину. Пусть в ближайших же новостях оповестит город о наших успехах. Пусть нож покажет, пусть еще раз содрогнется город от того, что увидели мы в квартире... И про магазин, куда заглядывал Гостюхин, скажи Фырнину. Пусть направит туда съемочную группу, запишут рассказ продавцов. И город снова содрогнется от ужаса и безнадежности.

— Какой безнадежности? — удивился Андрей.

— Я имею в виду безнадежность положения банды.

— Тогда ладно, тогда ничего. — И, подхватив папку, Андрей быстро вышел из кабинета.

Пафнутьев проводил его взглядом, замер на какое-то время и, наконец, словно вспомнив, что он в кабинете не один, поднял глаза на опера.

— Теперь ты, — сказал он. — Есть такой тип... Мольский Григорий Антонович... Заведует рекламой в вечерке. Узнай о нем все, что можно узнать... С кем живет, с кем пьет, откуда взялся и куда путь держит.

— И он из этой компании? — ужаснулся опер.

— Понятия не имею, — усмехнулся Пафнутьев. — Но чем черт не шутит, верно?

Коля Афганец с оцепенелым ужасом смотрел на экран телевизора, где была крупно изображена его собственная физиономия. Оператор держал и держал в кадре старую фотографию, сделанную едва ли не сразу после десятого класса. На снимке он был совсем молодым, совсем зеленым пацаненком, еще до армии, до Афганистана, до всего того, что случилось с ним уже после возвращения домой. Улыбка была в его глазах, и пухлые еще губы таили в себе улыбку, и весь он был улыбчиво и простодушно устремлен в будущее.

И вот оно, это будущее, наступило.

Он, Коля Гостюхин, опасный преступник, свирепый и кровожадный, сидит на даче пахана Петровича и смотрит самому себе в глаза...

А кадр со старой фотографией все еще был на экране, и Коля смотрел на него, ничего не ощущая, кроме заполнившего все тело ужаса.