Из Лондона в Москву - Клэр Шеридан

Я ожидала, что обо мне забудут, как только уеду из Москвы, но уже в третьей стране меня не оставили в покое. Если так пойдёт дальше, и в Англии устроят такой же приём, как и в Стокгольме, у меня просто не останется времени, чтобы перевести дух или спокойно перекусить.

Меня осаждают репортёры. Они даже прокрались в мою комнату! Какие бы газеты они не представляли, я говорю им всё, что взбредёт в голову. Одна консервативная газета напечатала, что я назвала Троцкого настоящим джентльменом. Если бы об этом узнали в Москве, мне пришлось бы покраснеть. Ни при каких обстоятельствах я бы не осмелилась применить такое заурядное описание относительно Троцкого. Я могу сказать, что он гений, сверхчеловек или сам чёрт. Но в России мы говорим о мужчинах и женщинах, а не о леди и джентльменах. Осмелюсь предположить, что редактор не имел в мыслях ничего дурного, просто перевод оказался неудачным.

Возвращение через Стокгольм оказалось таким замечательным! Поскольку из России мы прибыли вместе с господином Вандерлипом, нас чествуют в одних и тех же компаниях, но для меня ещё приглашают Фредерика Строма и русских большевиков, а для Вандерлипа – шведских банкиров. Странное сочетание, но работает удовлетворительно. В первый вечер полтора часа я беседовала с социалистом Стромом и консервативным банкиром на беглом, но отвратительном немецком. Они не подтрунивали над моими грамматическими ошибками, внимательно слушали и засыпали вопросам. Немецкий, который я учила в детстве, и почти не использовала в Москве, быстро вернулся ко мне. Мне предложили создать скульптурную композицию на одной из площадей Стокгольма, символизирующую союз рабочих. Деньги уже собраны представителями рабочего класса. Это имеет международное значение, и, если я соглашусь, они будут очень рады. Подобная задумка требует иносказательного воплощения и богатого воображения.

Сейчас я еду поездом в Гётеборг. Перед отъездом меня пригласили на чай в Королевский дворец. Кронпринц, к сожалению, находился в Риме. Дети скучают по нему, но с ними всё в порядке. Принцесса Ингрид выглядела грустной и бледной. Самый младший из детей, Джонни, просто прелесть! Он такой забавный! Ещё я навестила Управляющего королевы, художника и моего старого знакомого. Я была ошеломлена, с каким осуждающим предубеждением здесь относятся к моим русским друзьям. Но иного от королевского двора и нельзя ожидать!

18 ноября, 1920 года. Гетеборг – Ньюкасл.

Опять задерживаемся с отплытием: на море шторм. Возвращение домой связано с длительным ожиданием. Ускорить события не представляется возможным. До войны добраться до Англии из России можно было за двое суток. Сейчас на это уходит две недели.

23 ноября. 1920 года. Лондон.

Мы приплыли в Ньюкасл в полночь 19 ноября. Плыть в ночное время вверх по реке Тайн (Tyne) – одно удовольствие! На тёмном небе вырисовываются окаймлённые цепочкой ярко горящих ламп огромные цеха и заводские установки. Всё в движении, работа не прекращается ни на минуту. Вскоре, проплыв вдоль набережной и вступив на английскую землю, я, как и предсказывал Каменев, оказалась в центре внимания.

Пока на таможне вскрывали для осмотра мои ящики, набежали журналисты. Как выяснилось, они прибыли из Лондона и уже два дня с нетерпением ожидали моего появления, чтобы получить информацию из первых рук. Начальник таможенной службы в грубой форме приказал тщательно обыскать мой багаж. Я не задекларировала, с кого я лепила бюсты, но по настороженному отношению таможенных служащих поняла, что им это уже известно. Один таможенник начал листать большой альбом с фотографиями. Я пояснила ему: «Это не контрабанда, а мои работы. Да, а это – господин Черчилль, если вас интересует, взгляните сюда…». Он почти выронил альбом из рук. А я продолжала: «Я не везу ни духов, ни табака. Их просто невозможно достать в России». Как в насмешку, именно в этот момент он вытащил пачку советских сигарет, мой последний запас, я их тщательно берегла, чтобы привезти в Англию. Но таможенник только сказал: «Мы не это ищем…». Что бы это не было, он не нашёл того, что искал.

Затем он до локтя запустил свою руку в слой соломы и стружки, которые предохраняли от ударов бюст Дзержинского, пока не убедился, что это не новогодний пирог. Наконец, я добилась, чтобы ящики снова заколотили, и приняла приглашение журналистов подвезти меня на их машине от пристани до железнодорожной станции. Там меня поджидала ещё одна группа репортёров, вооружённые фотоаппаратами и вспышками. Я симпатизирую профессиональной одержимости, но мне не нравится быть объектом такого пристального внимания. Момент оказался неподходящим. На станции какие-то пьяные молодые люди распевали песни, громко кричали и хохотали. Полицейский, делавший вид, что ничего не замечает, в конце концов, был вынужден обратить на них внимание. Одного из этих молодцов полицейскому пришлось утихомирить сильным ударом и только после этого арестовать. Я с радостью скрылась в своём купе, подальше от шума и света ночного Ньюкасла.

С тех пор я сама себе не принадлежу. Меня преследуют, осаждают, оскорбляют, чествуют, атакуют и превозносят по очереди. Я сталкиваюсь с предвзятым мнением, с ненавистью и злостью. Сегодняшняя Россия – явление новое, но история опять повторяется. На страницах газет мы видим тот же тип мышления, что преобладал и после Наполеоновских войн. Так же боялись идей Французской Революции. Всё те же протесты и реакции. Если бы только люди осознали, что революции происходят не в результате пропаганды или заговора. В России революции не раз терпели поражения при хорошей организации. Русская Революция произошла в тот момент, когда нынешние вожди были в ссылках, разбросанные по всей планете. Алексинский в своей английской статье «Современная Россия» заявил:

«Не ищите причину революции ни в пропаганде революционеров, ни в слабости монархии и несостоятельности царского правительства, а сумейте её рассмотреть в глубокой и негласной работе скрытых сил, которые вывели новые социальные классы на сцену Истории».

Январь 1921 года.

Со времени моего возвращения из Москвы 20 ноября 1920 года, у меня совершенно не было свободного времени: сначала - публикация моего «Дневника» в газете "Times" и всё, что с этим связано, а затем – работа над книгой, которую я только сейчас закончила. Готовясь к отъезду в Москву, не посвятив никого в свои планы, я даже представить себе не могла, чем это всё обернётся, и как отреагируют родственники и друзья. По возвращению домой, я была ошеломлена. В этом жестоком мире, которому я когда-то принадлежала, меня неожиданно восприняли серьёзнее, чем я сама о себе думала. Действительно, очень серьёзно. Но в результате своей поездки я растеряла кучу так называемых «друзей», с которыми на протяжении многих лет меня неизбежно связывали общие интересы и образ жизни. Но зато я приобрела ещё больше новых. И мне нравятся мои новые друзья. С ними я могу разговаривать от чистого сердца, с открытой душой. Наконец-то, почти впервые в моей жизни, я оказалась среди людей, с которыми у меня – полное взаимопонимание. Быстро промелькнули почти два месяца, наполненные событиями и интересными явлениям – всё это просто невозможно описать. Незнакомые люди приглашают меня к себе и звонят по телефону. Но незнакомыми они остаются недолго: нам есть о чём поговорить…

Однажды Массингем (Massingham – английский журналист и писатель – Ред.) пригласил меня на ланч, и я согласилась, совершенно не зная его. С нами был мой хороший знакомый капитан Гренфилл. Мне очень понравился Массингем, думаю, никогда раньше я не встречала такого интересного собеседника. Бернарда Шоу я встретила на обеде в ресторане «Sidney Cook», но даже остроумный и гениальный Шоу лишён того неистового огня, который отличает русскую душу. Массингем обладает колким чувством юмора, в нём можно угадать борца за права рабочего человека, в то время как в Бернарде Шоу легко узнать человека с ленцой, который заметит несправедливость, но, вооружившись пером с чернилами, ополчится на противника лишь остроумной статьёй. Шоу – человек, раз и навсегда преданный написанному слову. Массингема беспокоит вопрос улучшения человеческого общества. Я уверена, он – настоящий борец. В нём, как и у русских, есть заряд энтузиазма. Массингем попросил меня что-нибудь написать для «Nation», и я согласилась, но работать над статьёй не так легко, как вести личный дневник. Статья ко многому обязывает, и автор должен всесторонне знать тему. Не хочется испытывать судьбу на дилетантском уровне. Я пишу в той же манере, как и леплю из глины: быстро, в порыве свежего впечатления. Долго обдумывать, переделывать – не мой стиль.

Коутс (Коутс, Председатель организации «Руки прочь от России» - "Hands Off Russia" Committee – Ред.) предложил мне выступить на собраниях в Ливерпуле, Бредфорде, Манчестере и ряде других мест. Но пришлось отказаться: как бы я не старалась держаться от политики подальше, мне непременно припишут принадлежность к той или иной политической платформе. Коутс организовал встречу с Робертом Вильямсом и Малоном. Вильямс – серьёзный, целеустремлённый и думающий человек. Малон – молодой человек, которому предстоит многое постичь, но в нём уже есть стремление к самопожертвованию.