07-Требуется чудо (Сборник) - Сергей Абрамов

Ильин походя удивился: нечасто Ангел чего-то не знал. А уж признавался в незнании и того реже.

— Я прятаться не собираюсь, — сказал он, просачиваясь сквозь стальные «людорезы» у входа (мир иной, строй иной, жизнь иная, а приспособления для рассеивания широких народных масс — те же примитивные). — От гебе прячься не прячься, а все одно словят. Хоть в загранке. Так туда еще попасть надо…

— Не ушел бы от своих братьев по идеологии, они б тебя куда надо переправили. В Ирак, например. Через вольные республики Средней Азии и Афганистан. Там гебе нет.

— Братья… — недовольно протянул Ильин, руля по центральной аллее парка ко впавшему в предзимнюю спячку фонтану, руля мимо киосков с хотдогами, мороженым, сувенирами, газетами и журналами, руля мимо скамеек, на которых скучали младые мамы и небдительно пасли пока еще сопливый завтрашний день России, руля мимо означенного завтрашнего дня, который орал, бегал, плакал, дрался лопатками и ведерками, катался на трехколесных фахрадах, руля куда глаза глядят. — Тоже мне, братья… Их идеология мне еще там — во!.. — резанул на ходу ладонью по горлу, машинально глянул на ладонь: не пошла ли кровь. Крови не было. — Кстати, Ангелок, ответь: на кой ляд братьям по идеологии мой «МИГ»? Если такой же делается в ЮАР, причем теми же клиентами делается, то что эти братья хотели из меня вытянуть? Материальную часть? Я ее не помню, как в том старом анекдоте, а в ЮАР ее и так знают, без меня. Ну, гебе — понятно: самолет, конечно, шпион, я, конечно, резидент, засланный, конечно, коммуняками… А этим-то местным коммунякам что надо?..

— Куклы, — Ангел был лаконичен. — Театр теней.

— Что ты имеешь в виду?

— Они были неживыми.

— Что ты имеешь в виду? — уже раздраженно повторил Ильин.

— Я, конечно, не Кассандра, — осторожно начал Ангел, что тоже на него не очень походило, — но не увидел я в них, в революционерах этих липовых, положенной революционерам всех времен и народов истовости, духа, что ли, революционного не увидел я вовсе. Не буревестники они, нет. Горький плюнул бы и ни фига не написал. Едят и «Абсолют» глушат — это да, это в охотку, а все остальное… Константин Сергеич немедля сказал бы свое классическое: «Не верю!»

— А зачем они меня вырубили?

— Тоже странно. Сунули тебе в пасть чего-то химического, невкусного, отключили напрочь, к стулу привязали и ушли «Абсолют» допивать.

— Потом и из дому ушли… — дорисовал картинку Ильин.

— Во-во, — подтвердил Ангел.

— А о чем-нибудь важном они говорили, пока я отключенный сидел?

— Ты как придурок какой! — обиделся Ангел. — Сколько мы уже вместе склеены, а ты все равно чушь лепишь! Невнимательный, нечуткий, мужлан… Ну как, скажи, я могу что-нибудь толком слышать, когда твои беды и муки с тобой делю. Всегда. Как в песне: тебе половина и мне половина.

— Ты откуда эту песню знаешь? — не совсем ко времени заинтересовался Ильин. — Ее же здесь не поют…

— Как будто ее там поют, — усмехнулся Ангел несколько свысока. Может, даже из горних высей. — Там, Ильин мой драгоценный, поют сейчас песни протеста. Или про тесто. Которого нет. Как и всего остального тоже… — Скаламбурил, успокоился, смилостивился, спустился с высей, объяснил в миллионный раз тупому Ильину: — Ты же знаешь, что я знаю все, что знаешь ты, пардон за невольную тавтологию. А вот чего я не знаю, того и ты не знаешь. А я, увы, не знаю, о чем они без тебя и меня говорили. Может, о своей зарплате в гебе?..

— Ты все-таки думаешь… — всполошился Ильин.

Он немедленно еще больше всполошился, поскольку навстречу по аллее чинно выступали два башнеобразных полицая, каждый — под два метра с кепкой, только таких и набирали в столичную полицию. Резиновые дубинки, притороченные к бедрам, качались в такт командорским шагам, в расстегнутых по патрульному уставу кобурах чернели рукояти смертельных «вальтеров», а осеннее холодное солнце тускло горело в серебряных нагрудных бляхах.

Впрочем, про солнце — это Ильину с перепугу почудилось. Никакого солнца не было. Тучи были.

Ильин не хотел, чтобы третье предсказание Ангела сбылось. Ильин сделал умное лицо, расслабился, прикинулся шлангом и прошел мимо полицаев чин чинарем, они его даже не заметили.

— Смотри не обоссысь, — понасмехался Ангел, — штаны мокрые станут, холодно… А вот что я все-таки думаю, — он вернулся к оброненной Ильиным мысли, — так это то, что все сегодня происходящее ни в какие логические ворота не лезет. Уж на что я существо возвышенное, надэфирное, а и то в тупике. Мистика. Тут, блин, не ангел требуется, а… — Не объяснил, кто требуется, потому что Ильин внезапно узрел ресторацию.

Такая уж ему фишка выпала в сей необъяснимый день, что средь всех необъяснимых событий одно повторялось с необъяснимой постоянностью: Ильин трижды приступал к принятию пищи, извините за казенный оборот речи, и трижды его от этого святого процесса безжалостно отрывали. А жрать между тем хотелось зверски. В таких обстоятельствах даже ангелы умолкают.

Ильин, еще разок повторим, любил Сокольники, парк любил, знал его по прежней жизни преотлично, хотя в новой жизни бывал здесь не слишком часто. И, пожалуй, именно старое знание, а вернее — подсознание привело его на эту аллейку позади умолкшего по осени луна-парка, где в мокрых, почти уже голых деревьях спрятался маленький деревянный ресторанчик о двух этажах, одновременно похожий на придорожную типично европейскую гостиничку. А может, так оно и было: на втором этаже хозяева держали, не исключено, пять-шесть аккуратных комнат для случайных и недолгих постояльцев. Для Ильина, например… Ресторан назывался романтично — «Лорелея». А что до старого знания Ильина, вернее до подсознания, так вот вам занятное совпадение: в прежней жизни на месте «Лорелеи» стоял тоже деревянный, зеленой масляной краской крашенный кабак-кабачок с не менее романтичным названием «Фиалка». Подсознание Ильина сюда привело, и, как видите, не ошиблось.

Пусто было в этот час в парке.

— Иди, не бойся, — сказал Ангел. — Никто за тобой не следит. Хоть поешь по-людски…

Ильин поднялся по ступенькам, толкнул дверь. Она тихонько тренькнула колокольцем, оповещая кого надо о приходе всегда жданного клиента. В тесноватом, жарко натопленном холле Ильина встретила пожилая благообразная дама с серо-голубыми волосами. Мальвина из «Золотого ключика». А и то верно: рядом с ней встал, выплыв невидимо из-за шторы, белый-белый сенбернар, разверз пещерных размеров пасть, свесив наружу красный язык: милости, значит, просим.

— Добрый день, — сказала дама, чуть склонив «мальвинную» голову. — Рады видеть вас в «Лорелее». Сегодня прекрасный эскалоп по-венски с каштанами, вам понравится. Вы один?