Вайдекр - Филиппа Грегори

Засов, закрывавший ворота, был очень тяжелым и неудобным, и я едва справилась с ним. И тут телеги торжественно въехали во двор, и я наконец увидела во всей красе урожай нашего Вайдекра.

На первой телеге, доверху наполненной золотыми мешками пшеницы, восседал Гарри. Тяжелые рабочие лошади остановились прямо передо мной, и колеса перестали скрипеть. Гарри встал на ноги и теперь смотрел на меня сверху, загораживая собой солнце и половину неба. Из-за ослепительного света, падающего мне в глаза, я едва различала его на этой горе пшеницы. На нем была обычная дворянская одежда, неприспособленная для работы и потому ставшая неопрятной. Нарядная льняная рубашка порванная на одном плече и распахнутая у горла, открывала его загорелую шею и ключицы. Бриджи для верховой езды плотно облегали его тело, подчеркивая мускулы ног. Высокие, до колен, сапоги тоже разорвались и требовали ремонта. Он выглядел точно таким, каким он и был: дворянин, играющий в крестьянина. Наихудший вид знати, какой только мог существовать. А я, я смотрела на него с неописуемым восторгом.

Он спрыгнул с телеги на землю и остановился около меня, чтобы что-то сказать, но неожиданно замер, не в силах отвести от меня глаза. Беззаботное, смеющееся выражение исчезло и он пристально, не отрываясь, смотрел мне прямо в глаза, как будто хотел спросить что-то необычайно важное, на что только я знала ответ. Я тоже глядела на него как завороженная, мои губы раскрылись, как бы отвечая что-то, но не произнося при этом ни звука. Взгляд Гарри медленно скользнул от моих блестящих на солнце каштановых волос вниз, по темной юбке, затем обратно. Очень медленно, словно удивляясь, он говорил: «Беатрис», будто произносил мое имя впервые.

Все телеги, съехавшись во двор, образовали одну линию, люди выстроились в цепочку и стали передавать друг другу мешки с зерном, первые — сгружали их с телег, последние — заносили в амбар. Я не думаю, что Гарри даже видел их. Он стоял в середине летающих и мелькающих рук, не сводя с меня глаз, с видом тонущего и молящего о спасении человека.

Мы не обменялись ни словом в течение этого долгого дня, пока каждый мешок с зерном не был уложен в амбар. Потом во дворе накрыли огромные столы, и в полумраке зарождающихся сумерек все расселись. Гарри сел во главе стола, а я — на противоположном его конце, и мы смеялись, когда все работники пили за наше здоровье и чествовали нас. Мы даже станцевали один раз джигу, сначала друг с другом, затаив от счастья дыхание, а потом с самыми зажиточными арендаторами, которые оказались на работе в этот день.

Стемнело, и взошла луна. Крестьяне что постепеннее попрощались и разъехались по домам. Молодежь осталась потанцевать и пофлиртовать друг с другом, холостяки же и любители выпить уселись допивать крепкий джин, привезенный ими загодя из Лондона. Гарри вывел из конюшни, построенной при мельнице, наших лошадок и мы поскакали домой при свете луны, круглой и блестящей, как гинея. Я изнывала от желания, мои руки не могли удержать поводья, а когда наши лошади сближались и мы касались друг друга плечами, я вздрагивала, как будто меня обжигало неведомое пламя.

Мне немного улыбнулось счастье, когда, прискакав в конюшню, мы увидели, что конюхов там нет. Я оставалась в седле, пока не подошел Гарри. Тогда я положила руки ему на плечи, он снял меня с седла и опустил на землю. Клянусь, он крепко прижимал меня к себе, и я ощущала каждый дюйм его горячего и сильного тела и вдыхала запах проработавшего целый день мужчины. Его руки мягко поставили меня на землю, и я робко взглянула на него. В магическом лунном свете его чистое, хорошо вылепленное лицо словно звало к поцелуям. Я все бы отдала, чтобы расцеловать его глаза, лоб, колючие щеки. Его глаза казались громадными, когда он наклонился ко мне.

— Доброй ночи, Беатрис, — хрипло сказал он и коснулся моей щеки нежным, целомудренным поцелуем. Замерев, я позволила ему поцеловать меня, как он хотел, а затем оставить. Я позволила ему отойти на шаг и убрать руки с моей талии. Затем я повернулась, выскользнула из конюшни и, счастливая, побежала по лестнице к себе в спальню. Золотой лунный свет заливал мою комнату, обещая мне восторги рая.

Эти осень и зима оказались, на самом деле, довольно грустными. Помолвка Гарри и Селии означала его частое отсутствие дома, обеды с друзьями, визиты к Селии в Хаверинг Холл. Пока его не было, моя власть в поместье росла, но собой я владела все меньше и меньше и скучала по Гарри каждую минуту этих пустых, длинных дней.

Я тайно наблюдала за ним за завтраком, следя, как он читает газеты, комментируя политические события или новости лондонского света. Я провожала его взглядом, когда он стремительно выходил из комнаты, и грустно слушала стук захлопнувшейся за ним двери. Перед обедом я, стоя у окна, ждала его возвращения. За столом я сидела справа от него, заставляя его смеяться рассказам о маминых визитерах. За вечерним чаем я разливала чай, и моя рука дрожала, когда я передавала ему чашку. Словом, я была отчаянно, безнадежно влюблена и наслаждалась каждым восхитительным, болезненным мигом этой любви.

Меня не трогали его разговоры о Селии. Ее очаровательные манеры, свежие цветы в ее гостиной, изысканные вышивки и изящные рисунки не значили для меня ничего. Их платонический роман был совсем не тем, чего жаждала я. Песенки, и маленькие подарки, букетики и ежедневные визиты — пусть этим наслаждается Селия. Я хотела, чтобы брат любил меня с той же страстью, с какой я люблю его и какой предавались мы с Ральфом. Когда я вспоминала ту ужасную сцену на старой мельнице и видела Гарри, прячущего лицо в ногах Ральфа и стонущего от наслаждения под ударами кнута, я испытывала не смущение, а надежду. Он может испытывать постыдное желание и терять голову. Я видела его с Ральфом, видела покоренным и беспомощным от любви. Я хочу опять видеть его таким — на этот раз со мной.

Я была уверена — женщины всегда знают такие вещи, хоть и находят нужным это скрывать, — что Гарри, так же как я, стремится ко мне. Когда мы были в комнате все вместе, его лицо ничего не выражало, а голос оставался нейтральным, но если он встречал меня неожиданно для себя или же я входила в библиотеку, когда он думал, что я далеко, руки его начинали дрожать, а глаза сияли. Наши долгие беседы о планах на урожай следующего года или о севообороте были окрашены невысказанным волнением, а если мои волосы нечаянно касались его щеки, когда мы вместе склонялись над колонками цифр, я чувствовала его напряжение. Он, правда, никогда не старался придвинуться ко мне поближе, но, к счастью, никогда и не отодвигался.

Всю эту долгую осень я едва замечала наступление холодов и затяжные дожди. В ранние месяцы, когда цвели хризантемы и астры, я наполняла ими вазы и подолгу вдыхала их пряный аромат и любовалась их оттенками. Настал сезон охоты, и когда солнце вставало как огромный огненный шар, над замерзшими полями, я выезжала в поля, слушая дикий лай гончих, словно сходящих с ума от нетерпения. По какому-то непонятному обычаю, принятому в обществе, Гарри разрешалось, несмотря на траур, участвовать в охоте, но он не должен был присутствовать при загоне зверя. Те же самые условности не позволяли мне скакать вместе со всеми и принимать участие в охоте, но зато ездить верхом по утрам, когда меня никто не видит, я могла сколько душе угодно.