Дополнительный человек - Джонатан Эймс

– Это не так, – сказал он. – Я просто выбрасываю вещи.

Тем не менее процесс дарения, похоже, развеселил Генри, заставил его почувствовать себя великодушным, и он продолжил:

– Пойдем послушаем музыку в честь твоего дня рождения, и я куплю тебе мороженое.

– Было бы замечательно, – сказал я и представил себе, как мы снова проникнем куда-нибудь… Но не стал спрашивать, как мы этого добьемся. Я просто был очень счастлив, что мы собираемся сделать что – то вместе; я ждал этого больше месяца со времени нашего похода в оперу.

– Выходим в восемь тридцать, – сказал Генри. – Большинство шоу устраивают перерыв около пятнадцати минут десятого. Именно тогда можно смешаться с курильщиками, которые стоят снаружи. Останется только выйти и отыскать свободное место. Перед тем как огни погасят, бывает суета и неразбериха, но меня ни разу не поймали.

Он сказал, что мы выберем шоу в зависимости от того, где найдем место для парковки.

Мы провели вместе спокойный день. Я читал, а Генри разбирал бумаги. Один раз он позвал меня.

– На этой неделе я преподал своим студентам урок жизни. Я сказал им: «Единственный способ увериться, что вас любят ради вас самих, а не ради денег или секса, – это быть непривлекательным и бедным». Но потом я объяснил им, что человеку очень трудно быть любимым, когда он такой.

– Не думаю, что это им поможет, – сказал я. – Это делает любовь практически невозможной.

– Ну, они должны знать, против чего бороться.

Когда пришло время уходить, мы оба были одеты в синие блейзеры, галстуки (я надел свой новый, подаренный на день рождения) и плащи. Я предложил взять «паризьен», но Генри хотел ехать в «скайларке», чтобы испытать его после того, как он несколько дней простоял на улице.

Мы уже направлялись к двери, когда зазвонил телефон. Генри рванулся через кухню и гостиную, чтобы взять трубку. Я был поражен его неожиданным проворством.

– Это может быть приглашение на бесплатный обед, – сказал он мне через плечо. – А один бесплатный обед влечет за собой другой! – Он ответил по телефону в своей обычной манере: – Г. Гаррисон… о, привет, Гершон.

Генри расширил глаза, глядя на меня. Это был наш таинственный неповоротливый сосед снизу; стена молчания между Генри и Гершоном была разрушена.

– Как поживаешь? Чем обязан такой чести, что ты полонил?… Хочешь знать, как я? Ну, я поехал в Саутгемптон, и меня занесло. Попал в канаву, пробил несколько растущих там кустов и врезался в мертвое дерево, которое обрушилось под напором моего «бьюика». Чуть-чуть промахнулся, мог врезаться в большое здоровое дерево. В общем, был спасен для повешения. Об остальных бедствиях расскажу, когда они случатся. А сейчас мне нужно идти, Гершон. Скоро позвоню, прости – уже убегаю. – Генри повесил трубку и поднес палец ко рту, призывая меня к молчанию. – Гершон может использовать квартирные трубы, – прошептал он. – Чтобы слышать каждое мое движение.

Когда мы оказались на улице, он сказал:

– Порвал со мной и теперь звонит. Превосходная синхронность. За автомобилем нужно присмотреть. Я поеду на нем в Палм-Бич через несколько недель. Из-за аварии руль барахлит и масло течет. Гершон может это исправить… Это был самый долгий период, когда он не звонил мне. А все из-за Беллмана. Я видел, как они вдвоем катались на велосипедах. Беллман нуждается в близости представителей своего пола. Menschen. Очень по-германски. Вот почему было так легко собрать их вместе в люфтваффе. Вместе они verk.

Мы пошли по Второй авеню. Генри не мог вспомнить, где он припарковал свою машину.

– Единственный раз у меня есть ключи, – сказал он, – и нет машины!

Мы нашли «скайларк» на Парк-авеню. Единственным свидетельством аварии был передний бампер, который свисал под лихим углом. Генри влез в автомобиль первым, через пассажирскую дверь, и, когда поехал, ему пришлось изо всех сил наваливаться на рулевое колесо.

– Будь это японская машина, я был бы уже мертв, – сказал Генри, когда мы проезжали через парк. – Для пьяного вождения нужен американский автомобиль. Я готов это подтвердить. Вот именно.

Когда Генри делал левый поворот на Пятую авеню, он едва не врезался в автобус.

– Все из-за Клинтона! – прокричал он. – Он разрушил мою машину. Мою свободу. Не выношу эту страну. Это все твоя вина. По-настоящему великие люди в этой стране должны уйти в себя. Они могли бы попросить нас о помощи, но теперь уже слишком поздно. Я должен переехать в Россию.

– Не думаю, чтобы один мой голос повлиял на исход выборов.

– Нет, повлиял.

– Но нам нужны перемены.

– Нет! Ты ничего не понимаешь. Чем больше вещи меняются, тем хуже они становятся.

Я не ответил, мы ехали в молчании. Это был мой день рождения, и мы оба хотели избежать политического спора. Когда я сказал Генри несколькими днями раньше, что голосовал за демократов, от него несколько часов веяло холодом.

Мы добрались до театрального квартала, рулевое колесо, похоже, разработалось, и мы хорошо припарковались прямо рядом с «Уилл Роджерс Фоллис».

– Хотел бы это посмотреть? – спросил Генри мягко, прощая мне ради дня рождения то, что я голосовал за Клинтона.

– Конечно, – сказал я.

– Я видел эту вещь три раза. Люблю ходить сюда, всякий раз как Уилл Роджерс ставит новый спектакль, люблю посмотреть, как они справляются с ролями. Однако этого я еще не видел – Мак-Дэвиса. Вульгарное имя, но, может быть, он умеет петь.

Мы проболтались на углу театра приблизительно десять минут, и затем в перерыве толпа хлынула наружу. Генри несколько возбудился и начал шепотом отдавать мне приказы.

– Сними плащ, повесь на руку, как будто мы только что вышли. – Мы оба сняли плащи. – Теперь давай смешаемся с толпой.

Мы двинулись от угла в толпу. Постояли так, словно вышли подышать свежим воздухом.

Через две минуты Генри сказал на случай, если рядом находятся соглядатаи:

– Давай вернемся. Мне нужно в туалет. Когда мы вошли в вестибюль, он прошептал:

– Возьми программку. С нею мы будем хорошо выглядеть.

Около входа в театр, увешанного бархатными занавесями, лежали кучки программок. Я быстро наклонился и схватил две. Никто из билетеров, похоже, этого не заметил. Я подошел к Генри:

– Давайте свернем их. Будет выглядеть более реалистично.

– Хорошая мысль. – Генри шептал уголком рта. – Давай проявим настойчивость и попытаемся сесть в партере.

Мы вошли в зал и двинулись по устланному ковром спуску к сцене, затем остановились на полпути и прислонились к стене. В боковом проходе было два места. На них не висели пальто, казалось, они свободны, но многие зрители все еще прогуливались по вестибюлю и были в туалетах.

– Останемся здесь, – сказал Генри, – и посмотрим, свободны ли они. Старайся не выглядеть слишком хищным. Если их займут, отправимся на балкон.

Люди стояли и разговаривали, некоторые возвращались на свои места. Одна из билетерш, похоже, посматривала на нас.

– Полицай, – сказал Генри. – Если спросит про наши билеты, скажу, что уронил в унитаз. Она не посмеет беспокоить тех, кто выглядят как порядочные гражданине.

Билетерша отошла, и мы встревожились, что она, может быть, вернется с подкреплением, но она не вернулась. Две пожилые седовласые дамы, мило одетые в шерстяные юбки, сели в точности за теми двумя креслами, которые нас интересовали.

Генри посмотрел на них и сказал:

– Никто с Манхэттена больше не приходит на Бродвей. Кому это по средствам? Только вдовы, чьи мужья имели страховку… Пойди спроси их, заняты места? К тебе они скорее проникнутся, чем ко мне.

Женщины ответили, что места не заняты, и мы с Генри двинулись вперед.

– Пригнись немного, – скомандовал Генри. – Не нужно мешать им смотреть.

Огни погасли, зазвучала музыка. Шоу было плохое, суетливое и фривольное, но женщины за нами им наслаждались. Они смеялись над самыми простыми шутками и вульгарными жестами. Генри посмотрел на меня скептически, когда женщины захохотали, и сказал:

– О боже!

Но взгляд его был мгновенным. Я знал, что мы оба думаем одно и то же: дамы чересчур простодушны, но нельзя судить их слишком строго, поскольку мы виноваты, что закрываем им обзор, который в первом акте был беспрепятственным.

Когда шоу окончилось и мы вышли наружу, я сказал Генри с завуалированным снобизмом:

– Зрители по-настоящему смеялись.

– Да. Когда вы платите, у вас больше стоит на кону, – отозвался Генри.

– Не поставив на кон ничего, я тоже получил удовольствие. Это было смешно, – заметил я.

– Это стоило цены за билет, – подвел итог Генри, и мы оба счастливо захихикали. Есть что-то очень бодрящее в том, чтобы обхихикать шоу. Бродвейские мюзиклы слишком длинные и надоедают за два акта, но одного акта вполне достаточно – это ослепительно и восхитительно, даже если шоу плохое.

На Бродвее воздух был прохладным. Мы находились в центре Таймс-сквер.

– Ну, теперь ты не сможешь сказать, что я не устроил тебе праздник в день твоего рождения, – сказал Генри.