На дне Одессы - Лазарь Осипович Кармен

и Юра подняли крик. Надя ждала Яшку день, два, три и не могла понять причины его отсутствия.

— Должно быть, засыпался (попался), — решила она.

Но она ошиблась. Ей сообщили, что Яшка на свободе и гуляет.

Надя стала искать его и нашла в трактире. Он сидел, широко растопырив ноги, у машины в компании двух товарищей и толстой женщины с нахальным, вызывающим лицом и хриплым голосом, и покрикивал на двух чистильщиков сапог, мальчишек, стоявших перед ним на коленях и мазавших лаком, один — левый его ботинок, а другой правый. Надя подошла к нему.

— Что тебе? — спросил он грубо.

— Где ты пропадаешь? — спросила Надя.

Яшка вспыхнул, как порох, вырвал правую ногу из рук чистильщика и крикнул на весь трактир:

— А тебе какое дело?!

— Как какое дело?! — удивилась Надя.

— Что мы с тобой, венчаны, контракт на сахарной бумаге мелом писали?!

— Боже мой, что ты говоришь, Яшенька?

Лицо у Нади вытянулось от испуга.

— То, что слышишь. Человек! Еще стакан пива, только без манжета (пены)!

— А ты ведь говорил, что никогда не оставишь меня, — проговорила упавшим голосом Надя.

— Ну, так что? Не век с тобой жить. Я — человек свободный, блатной. Меня в тюрьму посади, я и оттуда сбегу.

— Дети голодные сидят, — робко заикнулась Надя.

— А мне какое дело?

— Чем я кормить их буду?

— Мало, что ли, бычков на улице? Подцепи одного, другого, вот у тебя и на обед будет.

Товарищи и толстая женщина громко захохотали. Надя побледнела, обвела всех растерянным взглядом, насильственно улыбнулась и шепотом спросила Яшку:

— А может быть, пойдешь домой?.. Я на гитаре тебе сыграю «По диким степям Забайкалья», «Марусю»…

— Плевать мне на твою драчилку, — Яшка называл гитару «драчилкой». — Ну отстань! Женичка, серебро мое, обними меня, — обратился он к толстой женщине.

Женичка обняла его. Яшка хлопнул ее рукой по плечу, подмигнул Наде и весело воскликнул:

— Вот это бароха! Я понимаю! С нею и в Сибири не пропадешь!

Надя чуть не расплакалась и оставила трактир.

* * *

На другой день Надя вторично отыскала Яшку и стала опять соблазнять его гитарой и самоваром. Но он не поддавался соблазну.

— Отстань! — твердо сказал он.

Надя махнула на него рукой и отправилась в ломбард. Она заложила все, что у нее было ценного — кольца, браслеты, серьги, дорогие платья.

Вырученных денег хватило ей на две недели.

Когда растаял последний рубль, Надя глубоко призадумалась. Как быть? Пойти опять на службу в няньки или горничные «за все», опять закабалить себя, закрепостить за 4 рубля, похоронить себя в четырех стенах душной и грязной кухни, приковать себя к лохани, превратиться в прежнюю валаамову ослицу? И после чего? После такой сладкой жизни.

Это показалось ей ужасным. Уж лучше в петлю полезть.

Надя не придумала бы ничего, если бы ей не пришла на помощь старуха-факторша — типичный Кощей, жалкая, согнутая, с ястребиным носом, красными воспаленными глазами, вся в черном и с большим зонтом в руке.

Старуха явилась к ней, села, поставила промеж ног зонт, с которого текла вода, оперлась на него, покачала головой и сказала:

— Такая красавица и пропадает.

— Что вы? — покраснела Надя. — А что же мне, бабуленька, делать?

— Как что делать? Как вам это нравится? Да с такой красотой! Боже мой, если бы я была такая красивая! Ты можешь жить с полным вдовольствием.

— Каким образом?

— Поступи в порадочный дом.

— Какой порядочный дом?

— Разве ты не знаешь? Постой. Я сейчас расскажу тебе.

Старуха подвинулась к ней, взяла ее за руку и стала знакомить с «порядочным домом». Она расписывала его яркими красками.

— Настоящий рай. Кушать там дают столько, что можно лопнуть. Обращение, как с родной дочерью. Всякий почет и вважение.

Надя слушала ее со вниманием, краснела, и когда та кончила, спросила с замиранием в голосе:

— А не страшно там, бабуленька?

— Страшно? Ха, ха, ха! Ты думаешь, что будешь там одна? Там — сорок барышень и никому не страшно. А как там весело. Всю ночь играет раял. Какие там почетные гости бывают! Молодежь, скубенты, господа с эполетами, купеческие дети, аристократы, писари, конторщики, прапорщики, агенты, чиновники…

Старуха расписывала целый час и убедила Надю поступить «туда».

— А как быть с детьми? — спросила Надя.

— Детей можно отдать кому-нибудь на воспитание. Будешь платить 5–6 рублей в месяц.

Надя согласилась.

* * *

Спустя два дня Надя стояла посреди большой комнаты со старинной мебелью перед баллонообразной дамой-мастодонтом без шеи и тальи. Это была хозяйка «порядочного дома».

Дама сидела в желтом атласном платье, стрелявшем и лопавшемся по швам при каждом ее повороте, с большой брошью, покрытой эмалью и тяжелой цепью на груди, за столом возле самовара и чистила жирными, короткими пальцами, залитыми золотом колец, мандаринку.

По левую сторону ее сидела знакомая старуха с зонтом промеж ног и жадно хлебала горячий чай из большой чашки. А по правую сторону стояли — здоровая женщина, настоящий гренадер, с грубым мужским лицом, неопрятная, растрепанная, со связкой ключей на боку, и рядом с нею — молодая девушка в нижней красной фланелевой юбке с черным рисунком, в белой кофточке и с распущенными темными волосами.

Девушка среди этого великолепного трио — женщины с ключами, старухи и хозяйки — выглядела затравленным и беспомощным зайцем.

Надю сразу потянуло к ней и она почувствовала большую жалость. Девушка была нежная, худая. Лицо у нее было белое, как картофель, вялое, сонное. Казалось, что она не спала несколько суток.

Она еле держалась на ногах, глухо покашливала и большими черными испуганными глазами глядела на хозяйку, которая, глотая, как устрицы, кусочки мандаринки, пилила ее:

— Ах ты, такая-сякая. Я тебя взяла с улицы в порадошный дом, сделала из тебя порадошную женщину, а ты еще задаешься и шкоды делаешь мне. Вчера бонжур от лампы поломала, сегодня — стакан.

Глаза девушки вспыхнули на секунду злым блеском.

— Потом, что это за мода плакать, когда гости в зале? Плачь, черт с тобой. Я никому не запрещаю плакать. Все это знают. Плакать можно, только не в присутствии гостей. Когда гостей нет, можешь плакать даже целый год. Антонина Вановна! — обратилась хозяйка к женщине с ключами. — Не церемонтесь с нею. Если она сделает еще одну шкоду, — по морде ее.

— Слушаю, хозяйка, — басом ответила Антонина Ивановна.

Ответив, она звякнула ключами и надулась, как индюк.

— А теперь убирайся с глаз моих, — закончила хозяйка.

Девушка, не промолвив ни слова и не переставая покашливать, убралась с глаз хозяйки.

— Дрянь паршивая, —