Дар любви - Барбара Картленд

— Я... я не знаю, чего я хочу, милорд. Хотела бы понять... но не знаю. Правда, не знаю. И не знаю, чего... хотите вы.

— Я хочу, — ледяным тоном произнес маркиз, — получить то, что принадлежит мне по праву. Во всех смыслах.

Евгения не знала, что на это ответить. Она не понимала, обрадовало ее или расстроило известие о том, что двусмысленная ситуация, в которой они с мужем оказались, останется неизменной.

Глаза Бриджит сияли от радости, когда она узнала, что они возвращаются в Бакбери. Напевая, она принялась складывать вещи.

— Ну хоть ты счастлива, — заметила Евгения.

— О да, мисс. Мне здесь не нравится. Мне нравится в «Парагоне».

Евгения удивилась, что Бриджит назвала «Парагон», а не Лондон, где сейчас должен был находиться Грэгор. Возможно, Бриджит нашла себе кавалера среди молодых людей, работающих в поместье Бакбери, и этим можно объяснить то письмо, которое она отсылала вчера. Впрочем, сомнительно, что кто-либо из работников поместья умеет читать. И все же странно, что Бриджит сказала «Парагон», хотя отныне ее домом должен был стать Бакбери. Если только служанка не заподозрила, что по решению маркиза его жена должна будет как можно больше времени пребывать в обществе своей матери.

Они вернулись в Бакбери на следующий день. И жизнь потекла по тому же сценарию, что и в отеле. Маркиз был предельно вежлив с женой в присутствии слуг, но наедине становился чужим и отстраненным, ограничиваясь холодной учтивостью.

После ужина он провожал Евгению в комнату, которая раньше предназначалась невесте, на пороге желал ей спокойной ночи и возвращался в свою холостяцкую спальню.

В течение дня Бриджит не стремилась составить компанию Евгении. Она с готовностью исполняла свои обязанности, но в другое время при любой возможности куда-то исчезала. Евгения решила, что она встречается с любовником, которому писала из отеля у озера. Евгения не задавала служанке вопросов и не бранила за то, что камеристка не является к ней по первому зову. Она искренне желала служанке большего счастья в сердечных делах, чем выпало ей самой.

Не было ни слова сказано и о портрете, который писал Грэгор. Евгения видела, что он, завернутый

в холст, стоит на подставке в кабинете маркиза, но не осмеливалась попросить показать ей портрет, а маркиз не предлагал.

Постепенно Евгению начала тяготить такая жизнь. У нее даже не было возможности отвлечься на какие-либо светские мероприятия, поскольку маркиз не принимал приглашений на званые обеды у соседей.

Однако у себя он все же принимал посетителей. Самым частым гостем в Бакбери была леди Уоллинг. Вскоре она стала каждый день приезжать к чаю.

Евгения должна была присутствовать и исполнять обязанности хозяйки. Она наливала чай, предлагала сэндвичи, слабо улыбалась и вежливо выслушивала болтовню леди Уоллинг.

Как она ни старалась, но с каждым визитом леди Уоллинг раздражала ее все больше. Вскоре она стала подозревать, что леди Уоллинг в курсе их отношений с маркизом.

— Ходят слухи, что у вас нет никакой жены, милорд, — сказала она однажды за чашкой чая, невинно хлопая глазами. — Вы действительно прячете ее ото всех. В обществе подумают, что вы ее стыдитесь!

— Пусть думают, что им заблагорассудится, — пожал плечами маркиз. — Мы с женой не питаем интереса к светской жизни.

— Тогда мне особенно льстит, что вы принимаете меня в своем семейном кругу, милорд. Я этому очень рада, потому что уже привыкла наслаждаться вашим гостеприимством, выезжая на прогулки верхом.

Евгения не могла больше сдерживаться.

— Да вы, леди Уоллинг, кажется, привыкли считать нас настоящей чайной лавкой.

Маркиз вдруг замер в своем кресле, а леди Уоллинг заметно оскорбилась.

— Может, я и не самый желанный гость для вас, миледи, — прошипела она, — но в других домах меня принимают с удовольствием.

Евгения покраснела. Может, леди Уоллинг всего лишь имела в виду, что она действительно желанный гость в других домах округи. А может, давала понять Евгении, что ее посещения Бакбери желанны прежде всего для маркиза и не столь важно, что при этом думает его жена.

Подозрения Евгении по поводу леди Уоллинг ежедневно подогревала Бриджит, которая не упускала возможности подчеркнуть, что гостья слишком зачастила в их дом.

В тот самый день, когда Евгения, взволнованная состоявшимся в гостиной разговором, вернулась в свою комнату, Бриджит посмотрела на хозяйку таким взглядом, каким повар оценивает, достаточно ли курица жирна, чтобы ее зарезать.

— С вами все в порядке, миледи? — осторожно спросила она.

— Нет. Не в порядке. Этот дом становится для меня тюрьмой! Как бы я хотела отсюда вырваться!

Бриджит глубоко вздохнула.

— Почему бы нам с вами не прокатиться в «Парагон», миледи? — неожиданно предложила она. — Вам всегда было там хорошо и спокойно.

— «Парагон»? — равнодушно повторила Евгения. — Хорошо. Почему бы и нет? Там всегда было просто божественно.

— Конечно, божественно, миледи. Отдохните, пока я соберу все необходимое...

Евгения подняла голову.

— Необходимое?

— Немного еды, если мы вдруг проголодаемся, фонарь, если вдруг задержимся и придется ехать назад в темноте. И мне нужно сказать... чтобы запрягли двуколку.

— Да, — подумав, согласилась Евгения, — займись всем этим, Бриджит, и поедем. Я уверена, мне действительно станет лучше в «Парагоне».

Спустя полчаса они вдвоем отправились в путь.

Странно, но у Евгении действительно резко улучшилось настроение, когда вдали показался «Парагон». Конечно, дом выглядел слегка заброшенным — он был закрыт, пока мать путешествовала. Но он по-прежнему олицетворял самые счастливые моменты в ее жизни.

К удивлению Евгении, ключа на привычном месте под камнем не оказалось. Должно быть, мать так спешила с отъездом, что забыла положить его в условленное место.

— Заходите, — предложила ей Бриджит, — я пока привяжу двуколку.

Окна дома были прикрыты ставнями, мебель внутри — чехлами. И все же в полутьме гостиной Евгения почувствовала, что здесь что-то неладно. В комнате было не настолько холодно, как должно было быть, учитывая время года и то, что здесь никто не живет. У девушки возникло ощущение, что здесь кто-то тайно поселился.

— Цветочек мой!

Евгения резко обернулась на этот до боли знакомый голос.

— Грэгор!

Художник — а это действительно был он — бросился к ее ногам.

— Да, — воскликнул он, — это и правда я, Грэгор Бродоски, который любит вас, мое маленькое сокровище, до безумия. Мое сердце запело в груди, когда я увидел вас здесь.

Евгения переводила потрясенный взгляд с Грэгора на Бриджит, которая, улыбаясь, появилась в дверях.