Чёрная рада - Пантелеймон Кулиш

 — И ты, будучи запорожцем, не стыдишься в том признаваться! сказал Шрам, который тоже заслушался его балагурства, как сказки. — А что скажет товариство, когда узнает, что куренной атаман так осрамил Запорожье?

 — Ничего не скажет: я уже теперь вольный казак.

 — Как то теперь вольный? а прежде разве не был вольный?

 — Видите ли, у нас пока казак считается в куренном товаристве, до тех пор он такой же невольник у сечевой старшины, как и послушник монастырский у своего игумена. Свяжись, когда хочешь, тогда с бабою, то будешь знать, по чім ківш лиха! Но наш монашеский устав мудрее монастырского: у нас вольному воля, а спасенному рай. Чего доброго ожидать от человека, которому запахнут, как говорится, прелести мира сего? У нас, как только овладеет которым «братчиком» дьявол суеты мирской, то зараз ему отставка: иди к бесовой матери, выбрыкайсь на свободе, коли слишком разжирел от сечевого хлеба! И не раз случалось, что бедный серомаха погуляет, погуляет по свету, ухватит, как говорят, шилом патоки, да увидевши собственными глазами, что в мире нет ничего путного, бросит жинку, и детей, придет в Сечь: «Эй, братчики, примите меня опять в свое товариство: нет в свете добра, не стоит он ни радости, ни печали.» А казаки тогда: «А що брат! ухопив шилом патоки! Бери ж коряк да выпей с нами этой дуры, то, может, поумнеешь.» Вот горемыка садится меж жилым товариством, пьет, расказывает про свое житье-гореванье в свете, а те слушают, да только за бока берутся от смеху. Так и мой покойный батько — царство ему небесное! — ездячи когда-то по Украине, наехал на такие очи, что и товариство стало ему не товариство: сказано — лукавый замутил человеку голову, так как вот мне теперь. Ну, увольнялся от товариства, сел хутором где-то возле Нежина, и хозяйство завел, и деток прижил двоих. Один из них был карапуз мальчик, а другая девочка. Только годов через пять-шесть так ему все опротивело в той стороне, как орлу в неволе. Тоскует да и тоскует казак. В самом деле, можно ли казацкую душу наполнить жинкою-квочкою да детьми-писклятами? Казацкой души и весь мир не наполнит. Весь мир она прогуляет и рассыплет, как дукаты с кармана. Один только Бог может ее наполнить...

 — Что ж сделалось с твоим батьком? спросил Сомко. — Ты уж рассказывай одно, а то хочешь быть и попом и дьяком.

 — С моим батьком? сказал запорожец, выходя из какой-то несвойственной ему задумчивости, в которую впал он после своего рассуждения. — Эге! я ж говорю, что, женившись, батько мой скоро увидел, що пожививсь як собака мухою, и заскучал по Запорожью. Уже не раз говорила ему моя мать, так как та жинка в песне:

Що ты милый думаеш-гадаеш?Мабуть, мене покинути маешь.Рано встаёшь, коня наповаеш,Жовтенького вивса пидсыпаеш,Зеленого синця пидкладаеш.В синечк йдеш, нагайки пытаеш.В комору йдеш, сидельця шукаеш,Дитя плаче, ты не поколышеш,Все на мене важким духом дышеш...

Только мой батько не пускался в такие жалобные раздобары, как тот казак с своею жинкою, а надумавшись-нагадавшись, сел раз на коня, взял на седло с собою карапуза своего сынка, то есть меня негодного, да й гайда на Запорожье! Не выбегала вслед за ним моя мать, как в той песне, не хватала за стремена, не упрашивала воротиться выпить вареной горилки, нарядиться в голубой жупан, и еще хоть раз посмотреть на нее. И наливки, и жупаны оставил он ей на прожитье, а сам, в простой сермяге, удрал за границу бабьего царства, на Запорожье. Видно, и мне придется пойти по батьковским следам.

 — Ну, бери ж кубок, да подкрепись на дорогу, сказал гетман. — До Черной Горы не близок свет. Вот и мы погладим тебе дорогу.

 — Дякуем тебе, пане гетмане, отвечал низко поклонясь запорожец, и опорожнил в ответ свой кубок. — Когда ты сам гладишь мне дорогу, то будь уверен, что довезу я в Черную Гору твою невесту благополучно.

 — Что ты думаешь? сказал Шрам потихоньку гетману. Ведь эти сечевые бурлаки такой народ, что их и сам нечистый не разберет. Смотри еще, чтоб в самом деле дьявол не подвел его на какую-нибудь сумасбродную шутку.

 — Бог знает что! отвечал смеясь гетман, — я слишком хорошо знаю этого юродивого запорожца. У него только в глазах лукавство и насмешка, а душа такая, как будто он вырос в церкви, а не на Запорожье. Когда я прогонял ляхов из Украины, и отбивался от Юруся и татарвы, он с своим Черногорцем оказал мне множество услуг. Он был моим вестником, шпионом, телохранителем, он дрался за меня как бешеный, и все это за кубок наливки да за доброе слово. Не раз насыпал я ему полную шапку талярей, но он, выходя от меня, выбрасывал их вон как сор. «Откуда это столько половы набилось в мою шапку!» Такой чудодей. Бывало говорю: «Кирило, скажи ради Бога, чем мне наградить тебя за твои услуги? Ведь ты не раз спасал меня от смерти.» — «Не тебе, говорит, награждать меня за это!» Вон оно что, батько!

 — Да, отвечал Шрам, это золото, а не запорожец! — Пане отамане, сказал он Кирилу Туру, поди сюда, дай я обниму и поцелую тебя.

 — За что это такая ласка? отвечал тот своим обычным тоном.

 — Поди, поди; мне-то знать, за что!

И Шрам прижал запорожца к своей груди. — Пускай же наградит тебя Господь за твои рыцарские поступки! — сказал он.

 — Эге, батько, отвечал запорожец. — То еще пустяки, да уже так меня приголубливаешь. Как же приголубишь ты Кирила Тура, когда он украдет у гетмана из-под полы невесту?

 — Враг меня возьми, бгатцы, отозвался Черевань, который особенно любил балагурство во вкусе Кирила Тура, — враг меня возьми, если я когда видел подобного молодца! Душа, а не запорожец! Поди, бгат, и ко мне, и я тебя поцелую.

 — Вот добрые люди, сказал запорожец, освободясь от мягких объятий Череваня. У них крадешь, а они тебя целуют! Ей Богу, бесподобные люди! Жаль, что уже больше не увидимся: в Черногорию и ворон костей ваших не занесет. Ну, прощайте ж теперь, панове! блогодарим за хлеб, за соль. Прощайте, пора мне готовиться в дорогу...

И выходя из светлицы, Кирило Тур распростер руки и говорил: Двери отмыкайтесь, а люди не просыпайтесь! двери отмыкайтесь, а люди не просыпайтесь!

 — Что за причудливая голова у этого запорожца! — сказал смеясь Сомко. Без юродства ему не естся и не спится. Это он нас чарует, характерствует.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ.

Ой по горі по высокій ярая пшениця,

А по луці по зеленім шовкова травиця;

А по тій же по травиці два козаки ходять,

Да вороных коней водять, не добре говорять:

«Ой поідем, пане брате, до Марусі в гості,

А в тіеі Марусеньки ввесь двір на помості»...