Валерий Брюсов. Будь мрамором - Василий Элинархович Молодяков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Чернов разбирал стихи, исходя из представлений тогдашней науки о садомазохизме, и поставил диагноз лирическому герою, которого отождествил с автором, не допуская литературного, экспериментального происхождения этих тем и образов. Здесь главный порок его яркой статьи, которая может легко ввести в заблуждение. Исходя из того, что известно нам сейчас, следует единственный вывод: садомазохистские мотивы в творчестве Брюсова не мотивированы биографически — по крайней мере, в том, что относится к физическим, а не душевным мукам.
Для читателей 1890-х годов декадентство оставалось синонимом абсурда, поэтому без очередной «тени несозданных созданий» было не обойтись. В «Шедеврах» эту роль сыграла «Летучая мышь»:
Весь город в серебряном блеске
От бледно-серебряных крыш, —
А там на твоей занавеске
Повисла летучая мышь.
Мерцает неслышно лампада,
Чуть видно белеет плечо,
Все небо мне шепчет: «не надо»,
Она повторяет: «еще!»
Покорен губительной власти,
Как узник брожу близ окон,
Дрожат мои руки от страсти,
В ушах моих шум веретен.
Весь город в серебряном блеске
От бледно-серебряных крыш,
А там, у нее — к занавеске
Приникла летучая мышь.
Упав на седой подоконник,
Не знаю небесных красот.
Явись! твой поэт и поклонник
Измучен, бессилен, зовет.
Мерцает неслышно лампада,
Чуть видно белеет плечо,
Все небо лепечет: «не надо»,
Чудовище шепчет: «еще!»
Аналогом «фиолетовых рук» стал «седой подоконник». О происхождении этого образа и о реакции на него мы можем узнать из первых уст — из протокольного и в то же время иронического рассказа Брюсова, прочитавшего стихотворение на одном из своих четвергов:
«Бальмонт (делая жест). Брюсов! Вот это стихотворение! (Его обычай хвалить все вплоть до той минуты, когда стих. будет напечатано; после этого все проклинается).
Фриче (юный кандидат в наши профессора[18]; медленно и значительно). А что же это собственно означает?
Бальмонт (в порыве). Что означает! Ты один можешь спросить это! „Седой подоконник“… — так у вас сказано? — О! это уже многое значит.
Фриче (окончательно недоумевая). Седой подоконник?
Бальмонт. Седой подоконник! Несмотря на „бледные ноги“, я все-таки в вас верю, Брюсов!
Фриче. Мне кажется, и бледные ноги, и седой подоконник ровно ничего не значат.
Курсинский (имитируя интонацию Бальмонта). Есть слова, которые выше своего значения. (Недоумеваю я).
Бальмонт. Ах, В. М. (Фриче — они на „ты“, но зовут друг друга по имени и отчеству)! Ты этого не поймешь. Я знаю целую гамму ощущений, которых не знаешь ты, потому что ты не поэт. (Внезапно). Представьте себе дом покоем (в форме буквы П. — В. М.); громадное, громадное количество окон и в каждом на подоконнике восковая свеча.
(Курсинский изображает мистический трепет).
Фриче. Но что же есть еще в стихотворении?
Бальмонт. Молчи! ты прозаик! ты профессор! Знаете, Брюсов, при вашем седом подоконнике мне представилась длинная, длинная галерея, и по ней во всю длину лежат цветы, побледневшие, бессильные и умирают.
Курсинский. Да! „седой“ удивительно удачный эпитет.
Голиков (Юный символист, приспосабливаемый для 4 выпуска; робко). В. Я., а что же вы хотели сказать этим эпитетом?
Я показываю на подоконники своей комнаты; они сделаны из белого камня с белыми жилками. Общее разочарование»{31}.
Получив в конце марта книгу из типографии[19], Брюсов совершил странный поступок: разослал ее знакомым с бранными инскриптами вроде «автору „Полутеней“, полупоэту и полудругу» (Курсинскому) или «писателю, которым я когда-то интересовался» (Криницкому). Ни один из них до нас не дошел; сохранились только черновики да признание автора: «Друзья мои — кроме Бальмонта — отвернулись от меня после рассылки им 2-го изд. с моими надписями». Тяжелая и незаслуженная обида была нанесена Фриче, который в сопровождении возмущенного письма вернул книгу, адресованную «одному из тех, мнение которых я когда-то ценил». Был ли послан Буренину сборник «грубо изруганного им автора» мы не знаем{32}.
Молчание критики, проигнорировавшей второе издание, усугубило дурное настроение Брюсова. Однако споры вокруг «Шедевров» не прекратилась и после его смерти. К. В. Мочульский назвал книгу «поэтически беспомощной, претенциозной, местами чудовищно безвкусной, но по-юношески дерзкой и свежей»{33}. В. Н. Ильин отметил: «Эти первые опыты начинающего Брюсова нам бесконечно дороги, ибо это младенец Геркулес шевелился в колыбели и расправлял свои рученки. Как они ни слабы, эти первые опыты, но это были опыты на ином пути»{34}. То же самое еще в 1910 году афористически сформулировал Эллис, назвав «Шедевры», в отличие от «Под северным небом» Бальмонта, «книгой, говорящей о новом по-новому»{35}.
3
Не успев отдать в печать второе издание «Шедевров», Брюсов задумал новый проект: «Моя будущая книга „Это — я“ будет гигантской насмешкой над всем человеческим родом. В ней не будет ни одного здравого слова — и, конечно, у нее найдутся поклонники» (6 февраля 1896). После зимних недугов он поехал в Петербург, где встретился с Добролюбовым. «Развалины прежнего», «покорный, заискивающий юноша», — записал Брюсов 7 апреля в дневник, хотя днем раньше, даря Добролюбову второе издание «Шедевров», назвал себя в инскрипте «почитателем его поэзии» (собрание Государственной публичной исторической библиотеки). Совершенно иные эмоции вызвал Гиппиус: «О, это человек победы! Он горд и смел и самоуверен. Через год он будет читаться, через пять лет он будет знаменитостью» (7 апреля 1896). Оба впечатления оказались неверными. Добролюбов, круто переломив свою жизнь, стал проповедником, «учителем жизни». Гиппиус превратился в благополучного педагога, вернувшись в литературу только в 1910-е годы, но и тогда предпочитая выступать под псевдонимами. 30 мая датировано предисловие к отданной в цензуру рукописи «Juvenilia»: автор дает «совет читать этот сборник как роман или как тетрадь дневника». Главным событием года стала поездка на Кавказ.
Брюсов отправился в путь 9 июня. «Я совершил довольно милое путешествие, — сообщал он Курсинскому через неделю, — из Москвы через Харьков (мимо Козловки-Засеки[20]) в Севастополь, оттуда по Черному морю мимо Ялты, Керчи и Анапы в Новороссийск и далее по железной дороге в Пятигорск. В первой половине пути познакомился с юной девицей без части щеки
