Миронов - Лосев Федорович
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ты откуда?
– С хутора Буерак.
– А чей будешь?
– Миронов.
– Каких это Мироновых?
– Папаню зовут Козьма Фролович.
– Не может быть!.. – воскликнул Виктор. Волнуясь, он выпрыгнул из седла, заторопился к Фильке, крепко обнял его за худые плечи, прижав к пропахшему потом и травой кафтану:
– Марусин сын?
– Ага... Отец уехал в Усть-Медведицкую наниматься и работники, а мы с мамой и братом в хуторе остались.
Виктор немного отстранил от себя Фильку, всмотрелся в него, и перед ним воскресли живые черты Козьмы Миронова, его друга и однополчанина, молодого, цветущего, красивого казака с хутора Буерак: «Жизнь... Юность... пронеслись они по чужим степям и дорогам, молодость отзвенела, как весенние ручьи. Стар стал?.. Жил ли я?.. Вот уже и ростки нового казачьего племени появились...»
Больно сжалось сердце Виктора... Наверное, правильно старые люди говорят, чтобы пришло выздоровление – надо почувствовать боль.
После своего потрясения Виктор забыл не только боль, дорогу к своему другу-однополчанину, но забыл и себя, словно заживо ушел из жизни. В волнении покусывая стебелек пырея, он глядел на Фильку широко раскрытыми глазами и чувствовал, что жизнь идет где-то стороной, мимо него. Мысли теснились, путались в голове: «Значит, устал?.. Так... Без борьбы отошел в сторонку, отдал кому-то все, что кровью и смертью завоевано твоими родными, друзьями. Иначе почему же сынишка твоего друга-однополчанина сейчас пастух хуторского табуна, чужого табуна? Значит, самый последний человек? „За это ты царю-батюшке служил верой и правдой? Достойно ли занятие пастуха донскому казаку?..“
Спазмы сжали горло, на жилистой шее вздулись вены, опять что-то засасывающее, тягостное навалилось на его могучую грудь. Он задыхался...
Филька потянулся, как растение к свету, к этому угрюмому казаку, инстинктивно почувствовал в нем защитника и покровителя. Еще не зная, кто сидит перед ним, но чувствуя впечатлительной душой доверие к нему, Филька рассказал все, как было...
– Подлецы! – скрипнул зубами Виктор. – Ничего... Мы им еще покажем... Не горюй! Есть хочешь?
– Хочу, – Филька только сейчас вдруг с особой остротой почувствовал голод и откровенно признался в этом.
Виктор торопливо расстегнул кожаный подсумок, достал кусок сала и краюху пшеничного хлеба.
Филька с жадностью набросился на еду.
Филька и Виктор не заметили, как подкрался вечер. Солнце уже скрывалось за вербами на плотине Харсовского пруда. Листья блестели золотом от просвечивающих сквозь них лучей. Быстро собрали табун, выгнали его на большак и он, не торопясь, медленно потянулся в направлении хутора. Даже самые прокудные и жадные коровы не хватали по сторонам – уж больно сытно, вволю наелись отводовской травы.
Приотстав от табуна, Филька в поводу вел коня. Виктор заложил руки за спину, молча шел и взором задумчивым, посветлевшим впитывал красоту и прелесть наступающего летнего вечера в степи.
Ветер утих совсем. Даже листочки травы не шелохнутся, замерли, усталые от зноя, ожидая освежающей росы.
Звонко и тревожно стрекочут ночные сверчки. Позади, в пруду, глухо стонут водяные быки. Из-под ног с шумом вылетела стая куропаток, разрезая воздух, стремительно бросилась в сторону и исчезла за высоким донником.
Справа, вдоль Герасимового лога, сплошной ковер диких, ярких полевых цветов. Воздух чистый, душистый, прозрачный.
Откуда-то доносится тягучая казачья песня. Слышно, как кто-то точит бруском косу, потом начинает косить траву. Где-то скрипят немазаные колеса арбы, и ленивое, неторопливое «цоб-цабе» слышится за дальними наделами. Звуки отчетливые, ясные. Из хутора доносится перезвон колоколов к вечерне.
Догорает вечерняя заря и золотым отливом покрывает колосящиеся хлеба, горит пожаром на высокой церковной колокольне.
Всюду широта, простор. Есть где размахнуться, силушкой тряхнуть. Как хороша вечерняя степь, как она мила и дорога сердцу казака!
Степь. На десятки, сотни верст степь, степь...
– Вот, дяденька, – кивнул Филька на верхушки верб, показавшихся из-за горы, – и наш хутор. А вы с какого?
– С Крутовского. Когда-нибудь все узнаешь. До свидания. Жди в гости. – Виктор крепко, как взрослому, пожал руку Фильки. Глаза его заискрились под лохматыми, нависшими бровями. – Мы, сынок, еще повоюем! – Он развернул дончака и ускакал в степь.
Филька смотрел грустными глазами вслед: «Кто он? Куда в ночь, бесстрашный, один поскакал?..»
21
Где теперь суровый и добрый казак Виктор Ковалев?.. Может быть, подсказал бы, пожурил, а то и надоумил хлопчика по имени Филька Миронов... Выходит, совсем ослабел духом Филипп Козьмич Миронов? А ведь совсем недавно он вообще не признавал ничего, кроме первенства во всем. Даже первым пастухом в хуторе стал в четырнадцать лет. О том, что первым драчуном был, – этого права у него никто не собирается оспаривать, как и атаманства в дерзких ребячьих набегах на чужие сады и бахчи... Первым из хуторских подростков удостоился быть принятым на казенный счет в Усть-Медведицкую гимназию. Но его же и первым из казачьих офицеров, вышедших из самых низов, выгнали из армии. Выбрали атаманом станицы Распопинской, а потом тоже выгнали... Первый песенник, гармонист и танцор. Первым, наверное, чтобы доказать свое горделивое превосходство и несостоятельность других, начал в седло садиться без стремян. Издевался над теми, кто не рубил лозу, а ломал ее. Лезвие своей шашки затупливал о камень, садился на коня, мчался по станкам и буквально сбривал лозу. Потом молча, сознавая свое превосходство, отходил в сторонку и занимался конем и его амуницией... Первый разведчик русско-японской войны. Первым был награжден орденом, потом четырьмя орденами. Его первым качали на руках офицеры-дворяне и генералы кричали «ура!» вновь нарождающемуся герою Тихого Дона. О нем даже книжку написали!.. Но потом его первым же и арестовали, судили и изгнали из армии... Всюду первый?..
Всюду первый... Это как же понимать?.. Ну а если мысленно хоть на минутку обернуться назад и вспомнить, доходил ли он в своих самых невероятных мечтах до того, что на его, хуторского пастушонка из хутора Буерак-Сенюткин, плечах окажется блестящий мундир казачьего подъесаула? И он, как в детском сне, на чистокровном донском скакуне, под колокольный звон всех церквей въедет победителем в родную станицу Усть-Медведицкую... И встречать его будут все хутора и станицы округа Войска Донского. И из Новочеркасска специально прибудет сам наказной атаман!.. Непостижимый взлет фантазии и превращение ее в действительность!.. Кажется, еще ни у кого такой счастливой судьбы не было? И он первым своими собственными руками разрушил этот волшебный замок. Судьба или характер?.. Или «...черт догадал меня родиться в России с душою и с талантом»! Может быть, так высоко взлетать даже в повторении слов Пушкина есть крайняя степень нескромности? Крылья-то подрезаны, и не летать больше соколу. Они ведь не вырастают, как хвост у ящерицы. Или у него явилось запоздалое желание перекреститься – ведь гром-то уже грянул, а он продолжает по-прежнему спесиво считать себя первым? По каким качествам? По позору и приниженности?.. Помощник по рыбнадзору в гирлах Дона!..
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});