Королевский гамбит - Джон Робертс

— Кто из вас последним видел хозяина живым? — произнес я достаточно громко, чтобы меня слышали все.

Толстый, невысокого роста евнух нерешительно вышел вперед.

— Я, господин, — произнес он тонким голосом. — Меня зовут Пепи. Я всегда спал у двери покоев хозяина. Как говорится, оберегал его сон и был всегда наготове, чтобы прийти на зов, коль скоро ему посреди ночи что-нибудь понадобится.

— Немного же от тебя было толку в эту ночь, если кто-то умудрился проскользнуть мимо.

— Этого не может быть! — продолжал настаивать он со свойственным евнухам детским негодованием. — Я просыпаюсь от малейшего шороха. Именно поэтому хозяин поручил мне охранять его покои. А еще потому, что я сильный. И без труда могу поднять его с кровати и донести до ночной вазы, если он сам не в состоянии сделать это.

— Что ж, хорошо. Все это, вместе взятое, делает тебя первым подозреваемым.

Евнух мертвенно побледнел, очевидно представив себе, как гвозди входят в его плоть.

— Не произошло ли чего-нибудь необычного перед тем, как твой хозяин отправился спать?

— Н-нет, ничего особенного, господин. Накануне он слишком много выпил. Но это случалось почти каждый вечер. Как всегда, я раздел его, уложил в постель и укрыл. Он захрапел прежде, чем я покинул комнату. Я закрыл за собой дверь и улегся на свою койку, как делаю каждую ночь.

— Так-таки ничего необычного? Ни малейшего шороха, который разбудил тебя? Вспомни хорошенько, раб, если тебе дорога жизнь.

Видно, он крепко призадумался, потому что на его побледневшем лбу выступили капельки пота. Вдруг глаза у него округлились, словно дремлющий ум осенила неожиданная мысль.

— Да, я вспомнил. Рано утром меня как будто что-то разбудило. Сначала я подумал, что это хозяин зовет к себе. Но из его покоев не доносилось ни звука. И тогда я понял, что проснулся оттого, что он перестал храпеть. Поскольку это иногда случается, я тут же снова забылся сном.

— Это уж точно, — резонно заметил я. — Мертвые вряд ли храпят. Ты, случайно, не знаешь, в котором часу это было?

— Помню, что в перистиле уже слегка посветлело. Должно быть, оставался час до восхода солнца.

Обращаясь к остальным рабам, я сказал:

— Всем оставаться в доме и сохранять спокойствие. Если кто-нибудь попытается сбежать, это будет расценено как соучастие в преступлении и вас приговорят к распятию. Поэтому призываю вас к благоразумию. Я сделаю все, чтобы в ближайшем будущем найти убийцу. Лично я не считаю, что это сделал кто-то из вас.

Хотя в этом я был далеко не уверен, но мне пришлось так сказать, чтобы предотвратить всеобщую панику. Рабы смотрели на меня с такой благодарностью и надеждой, что я невольно почувствовал себя низким обманщиком.

В перистиль вошел Бурр.

— В доме нет другого выхода. Кроме того, что ведет на улицу, господин, — доложил он, после чего, усмехнувшись, добавил: — А мы еще удивляемся, почему столько народу гибнет при пожаре. Окна во всех домах настолько малы, что выбраться через них может только ребенок. Хотя в это отверстие, — он указал на открытое небо над внутренним двориком, — может пройти даже слон.

Пальцем я подозвал к себе мажордома и, когда тот подошел, сказал ему:

— Принеси-ка сюда лестницу. Я хочу осмотреть крышу.

Он щелкнул пальцами, и один из рабов поспешил исполнить приказание.

— А теперь мне бы хотелось взглянуть на Сергия Павла.

Вслед за мажордомом я направился к покоям хозяина. Подушка евнуха, отброшенная в сторону и забытая, до сих пор валялась на полу. Прежде чем войти, я осмотрел дверь. Она открывалась наружу. Поэтому всякий желающий войти или выйти через нее должен была сначала отодвинуть в сторону спящего евнуха. Кроме того, когда дверь отворялась, несмазанные петли издавали громкий скрип.

Спальня Сергия Павла выглядела весьма скромно и была лишена всяких излишеств и украшений, что для такого богатого человека было несколько странным. Ничего, кроме небольшого столика и низкого, но достаточно широкого спального ложа, на котором могло поместиться довольно внушительных размеров тело, в покоях Павла не было. Впрочем, я уже не раз замечал, что бывшие рабы не придают спальне большого значения. Она для них представляет собой лишь место для крепкого сна, и ничего более. Что же до наслаждений, то их Павел получал за столом и в банях.

Покойный лежал на кровати с искаженным лицом, тонкая багровая полоса обвивала его шею. Если не считать жуткой гримасы, никаких других признаков борьбы не было. Казалось, он просто лег в постель, накануне крепко выпив, и больше не проснулся. Орудия преступления поблизости тоже не было.

Высоко на противоположной стене находилось небольшое окно, каждая из сторон которого не превышала фута. Пролезть в него мог только мальчишка. Впрочем, один такой у меня уже был на примете. Я вышел из комнаты, предварительно отдав приказание никого больше не впускать.

Взобравшись по приставной лестнице, я исследовал крышу, когда услышал, что кто-то окликнул меня по имени. Взглянув вниз, я увидел отца, прибывшего в сопровождении прочих чиновников.

— Ты чего залез на лестницу? И торчишь там, будто какой-то мастеровой. Вместо того чтобы заниматься своими прямыми обязанностями.

— Именно своими прямыми обязанностями я и занимаюсь, — возразила. — Осматриваю крышу. Кстати сказать, она в жутком состоянии. Черепица окончательно пришла в негодность. Вся поросла мхом и прочей дрянью. Зачем быть таким богатым, как Павел, если даже не можешь иметь приличной крыши над головой?

— Будешь следить за соблюдением строительных правил, когда станешь квестором, а не сейчас.

Сняв одну крайнюю плитку черепицы, я потряс ее, и от нее отвалилось несколько кусочков, которые упали в сточную канавку, выводящую дождевые воды из внутреннего двора. Других обломков на земле не было. Я начал спускаться по лестнице.

— Кем бы ни был преступник, на крышу он не забирался. Об этом убедительно свидетельствуют мох с черепицей.

— Откуда подобный философский интерес ко всякого рода мелочам? — услышал я чей-то вопрос.

Обернувшись, я увидел, что его задал мой коллега Рутилий. Кстати, Опимий тоже прибыл на место преступления.

— Я имею твердое намерение отыскать убийцу.

— Но разве это не очевидно? — вмешался в разговор Опимий. — Его убил этот толстяк — евнух. Окна слишком малы. Значит, в дом не мог проникнуть никто чужой. К тому же раб спал у двери. У него были для этого все возможности.

Я посмотрел на него с отвращением.

— Что за чушь ты несешь?

— Что ты хочешь этим сказать? — ощетинился он.

— Даже такой болван, как евнух, придумал бы что-нибудь получше, чем душить свою жертву тетивой лука. Воспользовался бы кинжалом или каким-нибудь другим оружием. Такой громила, как он, смог бы справиться с Павлом без особого труда. А поскольку тот напился чуть ли не до потери сознания, для этой цели евнуху было бы достаточно и подушки. И тогда наутро никто бы к нему не подкопался. Потому что все выглядело бы как естественная смерть, которая нередко настигает злоупотребляющих алкоголем толстяков. Держу пари, что такой конец нередко бывает у тех хозяев, которые чересчур вольно обращаются с кнутом.

— Что ты такое несешь? — изумился потрясенный моим заявлением Рутилий.

— А что? Мы все живем в постоянном страхе быть убитыми собственными рабами у себя в постели. Только не говори, что тебе это никогда не приходило в голову. Иначе зачем нам за одно убийство приговаривать к смерти всех домашних рабов? Или зачем Красс год назад распял шесть тысяч восставших рабов?

Мои слова глубоко потрясли, если не сказать что оскорбили, всех присутствующих. Я коснулся темы, которая для них оказалась даже более щепетильной, чем вопрос целомудрия их жен. Я посмел во всеуслышание разоблачить тайный страх, с которым мы все жили и в котором боялись признаться даже самим себе. В любой другой раз я вряд ли позволил бы себе столь вольное заявление, но тогда был далеко не лучший день в моей жизни.

— Но если не евнух, тогда кто? — спросил отец, возвращая нас к сути дела.

— Пока не знаю, но… — Я осекся, ибо обстановка не располагала меня к откровенности, и поспешил исправить положение. — Впрочем, у меня есть довольно серьезные подозрения. — Я огляделся и, понизив голос, добавил: — Я бы даже сказал, почти уверенность, однако сейчас не время и не место говорить об этом.

Что бы ни было у них на уме, они все дружно кивнули в знак согласия. И вообще, римляне обожают создавать вокруг каждого дела атмосферу секретности.

— Хорошо, продолжай расследование, — согласился отец. — Но только не затягивай его слишком долго. Секретарь! — позвал он своего подчиненного таким тоном, который некогда вселял ужас целому легиону солдат.

К нему тотчас подскочил грек с перепачканными чернилами пальцами.