Жила-была Вера. Истории о силе духа, любящих сердцах и билете на счастье - Людмила Лаврова

– Я вижу, бабуленька! Раз, два, три…

– Двадцать шесть. Четверо своих и двадцать два приемных. – Ниночка протерла памятник, бережно смахивая пыль с подписей под именами родителей. – Все выросли. Ни одного не потеряли. Все в люди вышли. Да ты и сама видела. Брат мой, Павлик, как и хотел, учителем стал. Мама тогда целый год копила, чтобы его на учебу отправить. В Москве учился. Если посчитать, сколько из наших по ученой части пошли, так целую школу учителей собрать можно. А все благодаря родителям. И врачи, и военных трое, и даже певица у нас есть. Да ты помнишь! Мы к тете Наде ездили в прошлом году.

– Это та, что в Оперном театре поет?

– Она. Ох, как мама ее берегла! Все мечтала услышать в полный голос. Не получилось.

– Почему?

– Ушла раньше. Болела сильно. А потом и папа вслед за ней отправился. Все говорил: «Куда я без Матренушки…»

– Бабушка, а ведь они герои…

– Конечно, родная. Все по-разному Родину защищали. Родина – это ж не только земля, это еще и люди. А дети – это тоже люди, только маленькие. Их еще людьми сделать надо. Родители наши справились! Память о них живая по земле ходит и много лет еще ходить будет. А если кто забудет, так, как мама говорила: «Позору не оберется!»

– Не забудет… – Маша тихонько погладила памятник. – Я точно не забуду. И детям своим, если они у меня будут – не дам. Такое нельзя забывать.

– Нельзя, родная, нельзя… Грех это.

– Ба, ты ж неверующая!

– Это кто тебе такую глупость сказал? – Нина возмущенно фыркнула. – Много ты знаешь!

– А если Бога нет?

– Если нет – так и переживать нечего, а если есть? Вот то-то! Мамочка моя умная женщина была.

– А как же она в Бога верила, если тогда нельзя было?

– А кто может человеку запретить душу свою править? Никто! Я сама не помню. Это Павлик мне рассказывал, как отобрала она меня у смерти своей материнской молитвой. Я перед тобой стою, значит работает это? – Маша кивнула. – Вот и мамочка наша верила, что работает. А раз она верила, то нам тоже нужно. Ей лучше знать!

Маша кивнула и глянула на фотографию на памятнике. Все старые фото, которые она видела до этого, были на один манер. Суровые лица, поджатые губы. А Матрена улыбалась. И почему-то сейчас Маша поняла, что эта женщина несла в себе удивительную силу. И имя этой силе – Жизнь.

Моральный кодекс бабы Мани

– О! Марья! Ты-то мне и нужна! Стой! Подожди меня! – маленькая, круглая, как колобок, женщина замахала руками и прибавила шаг, догоняя мелькнувшую в конце проулка женщину.

– Чего тебе, Сима? – та, которую звали, обернулась.

Лицо у нее было странным. С одной стороны, на нем были все ее года до копеечки, все шестьдесят семь, и никак не меньше, а с другой…

Такие лики писали когда-то на иконах. Строгие, одухотворенные, сияющие каким-то своим, внутренним светом.

И глаза!

У Маши они были черные как ночь, и глубокие, словно озеро в лесу, недалеко от поселка. В нем никто из местных не купался. И даже близко подходить не решались.

Почему его обходили стороной, никто толком не знал. Верили слухам. А уж после того, как несколько лет назад там утонул пьяненький Василий, перепутавший тропинку в лесу по дороге в свой дом, который выделило ему лесничество, слухи сменились испуганным ропотом.

– Это Машка ему за себя отомстила! Ох, и ведьма! Столько лет ждала и все-таки достала его!

Высказать ей в лицо подозрения никто так и не решился, но матери поселка теперь строго следили за ребятишками, каждый погожий летний день начиная со слов:

– Узнаю, что на озере был, домой лучше не приходи!

Молодое поколение во всякие сглазы и наговоры не верило. На озеро, конечно, бегали втихаря, но купаться в нем все же побаивались. Черная, словно смоль, вода и манила к себе, и отталкивала, а дна не достать было даже палкой. Поэтому ребятня играла на полянах вокруг, собирала землянику и пугала друг друга рассказами о водяных и леших.

Куда идти, если вдруг мать узнает, что ее приказ был нарушен, знали все дети в поселке.

К бабе Мане, конечно!

Ее никто не звал тетей или по имени-отчеству. Только вот этим ласковым – баба Маня. Как свою бабушку, чьи руки всегда пахнут тестом.

А так и было! Мария пекла каждый день, точно зная, что прибежит кто-то из ребятни, голодный и заполошный. Чмокнет в щеку и попросит, приплясывая на месте:

– Баб Мань! Дай пирожка, а?!

Все дети в поселке знали дорогу к дому Марии.

А как иначе-то?

Там и пригреют, и накормят чем-нибудь вкусным, и пожурят. Но так, что не обидно будет, а новая сказка пойдет потом гулять по поселку с обязательной присказкой:

– Не проболтайтесь, что это баба Маша рассказала!

Детей Мария очень любила, и болью неизживной горело у нее в душе то, что сама она матерью так и не стала. Вот потому и привечала Мария чужих ребятишек. И весь поселок, конечно, знал, что они бегают в ее небольшой опрятный дом на краю поселка. Знал и молчал.

И были тому причины.

История эта была грязная и страшная. Ее передавали своим дочерям по секрету, пытаясь уберечь от беды.

– Не ходи вечерами одна! Не надо, доченька!

– Почему, мам? Кто меня здесь тронет? Все ж друг друга знают!

– Марию, вон, тронули! Да так тронули, что всю жизнь девке испоганили!

– Как?!

– Пока отца нет – слушай! И помни! Узнаю, что где-то трепанула языком своим, не помилую! Не посмотрю, что заневестилась! Хворостину возьму и по всему поселку погоню, поняла?!

– Ой, мам! Ну что ты со мной как с маленькой? Рассказывай!

– Ладно… Историю эту мне бабушка рассказала. Она с Машей дружила, хоть и чуть помладше была. С Машей и с подругой ее, Танечкой Селиверстовой…

– А это кто, мам? Я такую не знаю!

– И не можешь знать. Селиверстовы давно уже уехали из поселка. Вот как Танюшку свою схоронили, так и подались отсель, чтобы душу не надрывать лишний раз.

– А что с ней случилось? С Таней?

– А вот я тебе и рассказываю. Слушай, а не перебивай!

– Молчу!

– Танюшка была самой близкой подружкой Маши. Дружили так, что в поселке пошучивали. Сестры! Не иначе! Родились с разницей в день, жили в соседних дворах, и похожи были, как две капельки.