Украденный сон - Александра Маринина

В плане Каменской никаких очевидных нарушений не было. Но Виктор Алексеевич подозревал, что Анастасия чего-то недоговаривает. Безусловно, на прямой обман начальника она не пойдет, но… Хитра, чертовка.

Анастасия.

Настасья.

Стасенька…

Настя с наслаждением уплетала приготовленный Лешей ужин. А не выйти ли ей за него замуж в конце-то концов? Он ведь давно этого хочет. Как хорошо, что он есть на свете.

– Вкусно? – спросил Чистяков, с улыбкой наблюдая за подругой, демонстрирующей завидный аппетит.

– Обалдеть можно! – искренне ответила она. – Лешик, ты не сердишься, что я тебя из дома выдернула посреди недели?

– Я так понял, что у тебя неприятности, – осторожно сказал он. – Ты, по-моему, замок сменила.

– Угу. Я кому-то наступила на хвост, и меня пытаются испугать. Мне бы не хотелось ночевать одной, по крайней мере несколько ближайших дней. Я хотела тебя попросить… – Она замялась.

– Проси, не стесняйся, – подбодрил Леша. – Ты у меня девушка скромная и не особенно нахальная, золотых гор не попросишь.

– Ты не мог бы отпроситься с работы на несколько дней и побыть здесь?

Мне очень нужно, честное слово.

– Конечно, могу. Это для тебя я Лешка, а на работе я, между прочим, профессор Чистяков. Мне полагаются библиотечные дни, я тебе сто раз говорил.

– А сколько у тебя этих дней? Один? Два?

– У меня, солнышко, все дни библиотечные и только один присутственный. Так что ты меня проинструктируй, как и что надо делать, и я все выполню с математической точностью.

– Инструкция только одна – отвечать на телефонные звонки. Ни в коем случае меня не подзывай, если я дома. Говори, что я в ванной, в туалете, у соседки, у черта на куличках – где угодно, только не подзывай. Спрашивай, кто звонит и по какому телефону мне перезвонить, и больше ничего.

– А не проще отвечать, что тебя нет дома?

– Нельзя. Если мной кто-то всерьез интересуется, он будет точно знать, что я уже пришла домой. У него не должно быть ни малейших подозрений, что я скрываюсь или увиливаю. Еще раз повторяю, Лешенька, не спрашивай, что передать. Только номер телефона.

– Понял. Твой телефон прослушивают, что ли?

– Очень похоже.

– Да-а, старушка, – протянул Леша, – плохи твои дела. Как же это ты так попалась, а?

– Да вот так. И боюсь, что дальше будет еще хуже.

Василий Колобов опустил раму, задвинул замок и приставил к стеклу написанное от руки фломастером объявление: «Перерыв с 23.00 до 24.00». До места, куда ему ведено было явиться в половине двенадцатого, можно было добраться автобусом минут за десять, но городской транспорт в вечернее время ходил с большими интервалами, а опаздывать Колобов не хотел, дабы не разгневать тех, кто его однажды уже измордовал. Лучше уж в такой ситуации прийти пораньше и подождать.

Заперев киоск, он двинулся в сторону автобусной остановки, но, не дойдя до нее, услышал за спиной тихий голос:

– Молодец, Вася, дисциплинированный. Не оборачивайся. Иди прямо, к подземному переходу.

У Василия заломило затылок, подмышки вспотели. Что-то твердое ткнулось ему в спину, прямо между лопаток. Он покорно пошел к переходу, спустился по ступенькам и направился по подземному туннелю на противоположную сторону шоссе. Света в переходе, как всегда, не было. Колобов не слышал шагов сзади, только ровное дыхание доносилось до его слуха да спина постоянно ощущала давление чего-то, смахивающего на ствол пистолета.

Выйдя из перехода на улицу, он услышал следующую команду:

– Налево, за угол. Медленно. И не оборачиваться. Теперь под арку.

Навстречу им двигались две массивные фигуры. Лиц в кромешной тьме было не разобрать, ни одно из окон, выходящих во двор, не светилось. Фигуры приблизились вплотную.

– Ну что, Васенька, поговорим?

– Я ничего не сделал, – с отчаянием произнес Колобов. – Я никому ничем не сказал. Что вам еще от меня нужно? Почему вы мне не верите?

– А почему мы должны тебе верить? Ты нас один раз уже обманул, – спокойно сказал тот, что был пониже ростом.

– Я сказал вам правду. Я не видел Вику на вокзале в тот день, я вам клянусь! Не знаю, что она вам наговорила, не знаю, зачем она это делала, но я ее не видел!

– Смотри, Колобов, сегодня мы тебе поверим, а насчет завтра еще подумаем. У нас в легавке есть свои люди, и если ты трепанул насчет Вики и нас, сам знаешь, что тебя ждет. Лучше признайся сразу, тогда мы тебя просто бить будем. А если узнаем, что ты обманываешь нас, убьем. Так как же, Васенька?

– Я клянусь вам, клянусь! – Колобов чуть не плакал от бессилия. – Можете проверять, я ничего не сказал в милиции.

– А как насчет Вики?

– Да не видел я ее, не видел, не видел! Она вам наврала, чтобы подстраховаться, неужели вы не понимаете?

– Ну ладно, Васенька, иди с Богом. Но смотри…

На подгибающихся ногах Колобов вышел из подворотни и побрел в сторону вокзала.

На утренней оперативке полковник Гордеев впервые за полтора месяца поднял вопрос о ходе работы по делу об убийстве Виктории Ереминой. Всем его подчиненным было видно, что, с одной стороны, дело это начальника ни капельки не волнует, но, с другой стороны, он крайне недоволен отсутствием ощутимых результатов.

– Через десять дней истекает двухмесячный срок предварительного следствия, – холодно говорил он. – Каменская, доложи, что сделано.

Настя бесцветным голосом изложила общую картину, стараясь не заострять внимание на очевидных неувязках.

– Только что мы получили информацию о том, что Еремина оставила в квартире Карташова записку, объясняющую, куда и зачем она уезжает. Она сказала об этом своей приятельнице, которая до вчерашнего дня находилась в роддоме на сохранении и о смерти Ереминой ничего не знала. Как только узнала, сразу сообщила нам. Ей самой Еремина ничего не объяснила, только сказала, что написала Карташову записку и оставила в том месте, где Борис обязательно ее найдет, если с ней что-нибудь случится. Карташов о записке якобы ничего не знает, по крайней мере нам он о ней не говорил.

Сейчас Карташова, к сожалению, нет в Москве, он уехал на несколько дней.

Как только вернется, мы произведем у него обыск, со следователем вопрос согласован.

– Когда Карташов вернется в Москву? – задал вопрос Гордеев.

– Послезавтра.

– Смотри, Анастасия, не тяни. Ты очень медленно работаешь, сроки кончаются, а воз и ныне там, никаких результатов, одна говорильня. Теперь вот еще два дня проволочки… Плохо. Очень плохо.

– Я буду стараться, Виктор Алексеевич.

– Куда уехал этот художник?

– В Вятку.

– Может быть, попросим местную милицию найти его и опросить? Глядишь, и время сэкономим, – невинно предложил полковник.

– Следователь категорически против. Он настаивает на том, чтобы дождаться возвращения Карташова, – твердо ответила Настя.

– Что ж, ему виднее, – вздохнул Гордеев. – Кстати, Каменская, год кончается, а ты до сих пор не прошла диспансеризацию. Завтра же все сделай.

– Я пройду, Виктор Алексеевич, только не завтра. У меня на завтра запланировано… – начала было Настя, но Гордеев резко перебил ее:

– Меня не интересуют твои планы. Лично в мои планы не входит ежедневно объясняться с поликлиникой. Правила для всех одинаковы. Будь любезна, завтра обойди всех врачей и без справки о прохождении диспансеризации не появляйся. Вечером справка должна быть у меня на столе. Поняла?

– Хорошо, – обреченно вздохнула Настя.

После совещания она заперлась в своем кабинете, ожидая вызова начальника. Гордеев позвонил ей через несколько минут.

– Ну как, Стасенька? Не очень я тебя?

– Больно, Виктор Алексеевич, – улыбнулась в трубку Настя. – Прямо под дых. Но вы были очень убедительны. В вас погиб Смоктуновский.

– Ладно, иди поплачься, пожалуйся, какой я жестокий. Не забудь на глазах у изумленной публики позвонить в регистратуру поликлиники и узнать, по какому графику завтра врачи принимают. Обо всем остальном мы с тобой, кажется, условились. Удачи тебе, девочка.

– Спасибо. Я буду стараться.

– Это ты мне сегодня уже говорила, – невесело усмехнулся Гордеев и положил трубку.

Телефон надрывался, но Борис Карташов и не думал снимать трубку. Уже четвертый раз подряд во время звонков на табло определителя номера было пусто. Это означало, что звонили из автомата. Борис внутренне подобрался. Он был спортивным, физически сильным мужчиной, много лет занимался различными видами единоборств. Насколько он был слаб и нерешителен в личной жизни, настолько же смел и уверен в себе во всем, что касалось физического противостояния. И все-таки ему было не по себе.

С приглушенным щелчком закрылась дверь лифта. И почти сразу же раздался звонок в дверь. Борис, мягко ступая, подошел к двери и вжался в стену возле вешалки, где его не будет видно входящему. Новый звонок оглушительно дребезжал прямо над головой художника. Еще один. И еще. И наконец клацнул вставленный в замок ключ.