Любовь - Валентин Маслюков

Притом же не было ни малейшей надежды сразить чудовище честным ударом меча; ни мужество, ни отчаянное удальство не способны были остановить Смока, которому случалось сметать целые полчища витязей, вытаптывать города с пригородами и опустошать сельские округи, о чем со скорбным смирением свидетельствовали пожелтелые страницы летописей. Юлий читал летописи и кое-что помнил, потому-то, бросившись к Золотинке, он не мечтал ни о чем ином, кроме того, чтобы уберечь ее от ближайшей угрозы. Подхвативши Золотинку подмышки, Юлий толкнул ее через два шага в глубокую рваную борозду, что представляла собой череду ям и рытвин, пропаханных змеевым крылом. Сверху он кинулся сам, пластаясь сколько хватало изворотливости, чтобы прикрыть собой золото волос и роскошь платья.

Никто не успел ни слова вымолвить, ни ахнуть толком, как змей уж, икая, озирался. Разбросанные там и сям по лощине начищенными пешками витязи раздражали его брезгливый старческий взор своим щегольством, тогда как припавший к земле, считай что, под самым брюхом оборванец избежал внимания как случайная падаль. Но что бы там змей ни думал — а скорее всего, он ничего и не думал в болезненно мутном самодурстве — только переступил корявой, как замшелая колода, лапой затаившихся в борозде и смахнул крылом того очумелого молодца, который, сдавшись Юлию, почитал себя как бы уже и вне игры. Другого витязя Смок, тяжко пробежавшись, достал пастью и, перекусив пополам, выплюнул. Прочие беглецы не удостоились даже погони, они рассыпались врозь, как сметенные с доски шахматные фигуры.

Передним краем крыла, где шевелились цепкие коготки, Смок подобрал одного из чудовищно обезображенных витязей, с шумным сопением возвратился обратно, чтобы подобрать останки другого, и тут, остановившись обок с обомлевшими в борозде людьми, принялся шелушить мертвого, сдирая с него доспехи когтями крыла и зубами.

Прилаживаясь к делу, змей отмахивал крылом, вздымая вихри, переступал, вертел хвостом по траве, отчего оставались проплешины голой, стертой земли, сопел и кряхтел; черные когти его, похожие на толстые корни большого дерева, бороздили землю где-то рядом, обдавая лицо песком и камешками, чешуйчатое брюхо нависло над головами…

Юлий изловчился вскочить, вывернувшись из-под готовой раздавить горы, но Золотинку уж нельзя было вытащить — на дне рытвины, придавленная Юлием, она не успевала понимать, что происходит, да и как было спасаться под боком у чудовища? Спасаться? Юлий отчаянно стиснул меч и что было силы, с выдохом вонзил его в необъятное брюхо.

Напрасный труд! Удар, которым по замыслу можно было, наверное, пробить насквозь и быка, ничего не достиг — меч скользнул о броню, косо воткнулся и застрял мертвым клином, заткнувшись под чешую. Юлий рванул клинок, но и змей, ощутимо ужаленный — он почувствовал удар, как укус комара или, может быть, даже осы! — передернулся брюхом и разве не подскочил, так что Юлий, уцепившись за рукоять меча, едва не оторвался от земли, прежде чем грянулся на колени, оставив свое единственное оружие в чешуе, как занозу.

А Золотинка как раз только набралась духу приподняться в своей яме, она хватилась за голову, предчувствуя сокрушительный удар, который в следующий миг уже должен был раздавить Юлия. Змей мотнул шеей, заглянувши под брюхо, где накололся на какую-то гадость. Сейчас он увидел все.

Верно, Юлий тоже схватился за голову, бессознательно повторяя полный жуткого отчаяния жест, — только в руках у него очутился венец. Чуда этого Юлий не успел даже и разобрать, не соображая, что золотой обруч все это время плотно сидел над ушами; Юлий швырнул что подвернулось в змея, с каким-то подспудным самообладанием наметив близкий глаз чудовища.

И попал.

В шести шагах сильно пущенный снаряд перевернулся в воздухе один раз и ляпнул под роговое веко острым гребнем, зубцами, что шли по окружности обруча.

Словно оцепенев от рассчитанной и все равно ошеломительной удачи, Юлий замешкал, тогда как змей взвился, пронзенный болью, взвыл, и Юлий оказался на земле — неведомо как, расшибленный, но целый. Змей колотился, позабыв обо всем, кроме глаза, покрывши небо, бил он распущенным крылом по земле, мазал шагов за пятьдесят и чудовищно извивался брюхастым телом. Только чудо спасло Юлия и Золотинку в эти мгновения, когда змей бороздил и уродовал землю. Чудо, а дальше сказала слово и ловкость: в кромешном ужасе, под мраком и вихрем крыла, где секли глаза пыль и песок, Юлий перекинулся на Золотинку и опять прибил ее на дно ямы. Здесь, засыпанные с головой, они задыхались, обомлев душою.

Смок бесновался и скакал, но меньше всего в этот болезненный час думал об обидчике. Все он тщился вытащить засевший под веко венец, мотал головой и крылом, ничего не видя, пытался стереть боль когтями крыла, но делал еще хуже, подскакивал и крутился со сдавленным, сквозь зубы воем.

Понятно, он не заботился оставаться на месте, прядал туда и сюда, и едва этот тяжкий топот и стон откатились куда-то вбок, засыпанный, захороненный землей Юлий приподнялся в могиле и расшевелил полумертвую Золотинку. Сначала ее пришлось тащить волоком, потом оба упали — с гулом всколыхнулась земля, ушла из-под ног. Они ползли и опять вскочили, и снова земля заходила ходуном, Золотинка споткнулась, да и Юлий не устоял, не успев понять, что это было. В самом коротком времени, одолевши кое-как растерзанную перерытую луговину, они свалились в мелкий овражек, где достаточно было пригнуться, чтобы не видеть змея.

Со стоном Золотинка упала Юлию на руки, и он только теперь разобрал, что она вывернулась из расстегнутого на спине снизу доверху платья, которое соскользнуло с плеч, так что неясно было, как вообще Золотинка передвигалась, наступая каждый шаг на подол. Вдвоем они быстро освободились от пластов парчи, золота и узорочья, Золотинка переступила через павший в ноги наряд и осталась в легком нижнем платьице по колено — можно было бежать. И они побежали, пригибаясь, ползли, когда овражек обмелел еще больше, они двигались на карачках, изнемогая от судорожной спешки, и снова бежали — до первых зарослей, где упали с сиплым измученным свистом вместо дыхания, загнанные до тошноты. И однако после первых настоящих вздохов, искали они уже друг друга руками, сцепляли пальцы и крепко держали их, пожимая все вновь и вновь.

Змей ревел огромной коровой и подергивался, не умея стерпеть боли. Слезы туманили глаза, что больной, что здоровый, так что Смок едва ли что видел. Нужно было сдержаться, присесть, терпеливо, осторожно и смело пошарить в источающей слезы ране и разобраться, где и как веко, непослушно вздрагивая, терзает занозу, терзает до исступления, до кровавых слез. Не сразу и не скоро змей сумел овладеть собой настолько, чтобы не дергаться, принявшись за мучительные опыт. Неловкие когти скользили, царапали… и вдруг что-то освободилось. Острая, невыносимая боль обратилась пекущим жаром, и хотя зрение на правый глаз в полной мере не вернулось, заноза исчезла, и Смок это расчухал.