Роковая ошибка княгини - Ирина Сахарова

— Поверить не могу, что слышу это от тебя.

— На самом деле, я очень хочу сходить и посмотреть на них. — Призналась Ксения, хихикнув в кулачок. — Я уже даже представляю, как это будет выглядеть! Две деревенские курицы, не знающие, как обращаться со столовыми приборами… не обученные манерам… на званом обеде у князя! Боже, какой пассаж!

— Ты забываешь о том, что он — мой отец. — Вздохнул Мишель. — И его позор, к сожалению, ложится на мои плечи.

— Ты здесь совершенно не причём! — Заверила его Ксения. — Тебя все как раз понимают, поддерживают и жалеют. А вот он… Господи! Интересно, что это за женщина такая, как ей удалось околдовать его? А может, она ждёт ребёнка? Этим может быть вызван столь поспешный брак?

Вот уж чего не хватало, подумал Мишель с содроганием. А вслух сказал:

— Ты ведёшь пугающе откровенные разговоры. Слышал бы тебя твой отец!

— Прости, прости, я знаю, я ужасно испорченная! — Она рассмеялась, и, обняв его, прижалась к его губам своими губами. А затем, распахнув глаза, взглянула на него исподлобья: — Но, Мишенька, быть может, всё же съездим? Мне так любопытно на них взглянуть! Да и тебе необходимо поговорить с отцом. Убьём двух зайцев одним выстрелом, а заодно и укажем им на их место, дадим понять, что им никогда не стать такими, как мы… Не обязательно же грубить им, можно сделать это и тактично. Ты можешь, я знаю! Тебя уважают и боятся. Ну, так что тебе стоит? Глядишь, отобьёшь желание у этой потаскушки соблазнять чужих мужей и отцов!

Записка, записка, думал Мишель. Как достать записку? Как заставить отца рассказать всё, что ему известно? Существовала вероятность того, что Иван Кириллович вообще не захочет разговаривать с сыном, если он не примет его условие и не явится сегодня. Записку-то можно будет забрать и так, проигнорировав этот дурацкий обед и приехав к вечеру, но вот разговор, действительно, должен состояться, тут Ксения права.

А времени было пугающе мало, и отсутствие Дружинина в городе уже начинало казаться подозрительным.

Решено, подумал Мишель, скрепя сердце. Но только ради дела. Исключительно ради этой чёртовой правды, которую он поклялся узнать. Он поедет, и встретится с ними, и вытерпит целый час в их обществе — или сколько там отец планирует трапезничать? Но, увы, он не обещал, что будет вести себя хорошо. Это было бы выше его сил.

— Хорошо, — на радость Ксении, он сдался. — Я попробую.

Обрадованная, она нежно поцеловала его в губы, а затем сообразила, что для званого обеда ей придётся изысканно одеться — нужно же было, как-никак, произвести должное впечатление на эту деревенщину! А это требовало немедленного отъезда: четыре часа было слишком мало для Ксении, чтобы успеть, но она пообещала себе постараться. Пришлось признаться, что Мишелю её отъезд был только на руку: за время, оставшееся до этого проклятого обеда, нужно было обязательно сделать ещё кое-какие дела. Война приучила его не терять времени попусту.

И поэтому, для начала он послал своего слугу на Остоженку, с просьбой привезти к нему Семёна, дворецкого и отцовского управляющего, известного своей фанатичной преданностью отнюдь не хозяину, а как раз Юлии Николаевне. Там тоже была какая-то история, но Мишель её плохо помнил, так как был совсем ещё мальчиком, когда Семён перешёл на службу к его отцу. Но, кажется, раньше он работал на его деда, отца Юлии Николаевны, мужа генеральши Волконской, а после его смерти княгиня отчего-то не захотела видеть его в своём доме. И, чтобы не давать расчёт хорошему специалисту, Гордеев взял его к себе, по просьбе самой Юлии Николаевны, считавшей Семёна едва ли не за второго папеньку — вот как она его любила! Он платил ей тем же, и сына её просто обожал, поэтому у Мишеля имелись веские основания полагать, что Семён захочет помочь ему, и сделает это по мере его скромных возможностей. Хотя, безусловно, Гордеев мог заткнуть ему рот. Угрозами, шантажом, обещаниями уволить и вышвырнуть на улицу — чем угодно. Оставалось надеяться, что не все друзья покойной матушки были такими же продажными, как Викентий Воробьёв — а в том, что он подделал заключение о смерти, Мишель уже не сомневался.

Вот почему вторым пунктом в списке его дел значился визит в Басманную больницу, куда Викентий Иннокентьевич уехал ещё вчера, если верить информации Фёдора, ну а в нём-то мы с вами ни на секунду не усомнимся, ведь так? Вот и Мишель не усомнился. Проводив Ксению, он послал за Семёном своего человека, а сам вышел из своих апартаментов, и направился на Басманную, пешком. От его дома до больницы идти было не более десяти минут, брать карету не имело смысла, если только он не хотел громко и помпезно заявиться к Воробьёву — здравствуйте, Викентий Иннокентьевич, вот он я! А Мишель не хотел. Он хотел наоборот, поговорить тихо и мирно, с глазу на глаз, но, отчего-то, очень сомневался, что у него это получится. И даже если Воробьёва не предупредят о его визите и он не успеет сбежать, то, наверное, откровенничать по-хорошему он не станет. Ясно же, что Гордеев ему заплатил.

А может, и не из-за денег даже, размышлял Мишель по дороге. Скорее всего, из одного лишь страха перед тем, что может сделать и непременно сделает с ним министр за разглашение их маленькой тайны. А значит, этот его визит заранее не имел смысла. Но не попытаться он не мог.

«Не получится с Воробьёвым — хоть Владимира навещу», подумал Мишель оптимистично. А Владимира стоило навестить. Ещё в первый день своего приезда в Москву он навёл справки о Владимирцеве, который должен был быть сейчас где-то в столице. Если, конечно, его довезли до города живым…

Довезти-то довезли, но это было единственной хорошей новостью для бедного Володи на тот момент. Когда доверенный человек Мишеля сообщил ему, что Владимира Петровича определили в Басманную больницу, где он пребывает и по сей день, он здорово удивился. В больнице? То есть, всё настолько плохо? Уже больше трёх месяцев прошло, за такой срок заживут любые раны, так почему же он…

— Дело в том, ваше благородие, что матушка-то его скончалась от сердечного приступа, когда получила преждевременную похоронку на сына. — Объяснил всезнающий слуга. — А Владимиру Петровичу, как вы, наверное, знаете, перебило ноги, и он теперь совсем неходячий. Матушки-то нет, ухаживать за ним некому.

— У него же, вроде как, невеста была? — Вспомнил Мишель. А ещё он вспомнил живейший восторг, глубочайший патриотизм и широкую улыбку Владимирцева.

— Была, да сплыла. — С сочувствием сказал его человек. — Кому он теперь нужен такой, искалеченный? Она, как я узнал, не дождалась его, и сбежала с каким-то то ли актёром, то ли цыганом… А он… говорят, совсем плох. То есть, здоровью-то его ничего не угрожает, но он замкнулся с тех пор, и ни с кем не разговаривает. Наверное, сошёл с ума от горя.