Приговоренные - Лев Аскеров

Пребывая в счастливом бездумии, они вели себя как орава малых ребятишек. Купаясь в неге отеческих забот, никто из них ни разу не удосужился поинтересоваться: «А ты, Учитель, отдохнул?»

Но тот год, проведенный на полигоне, запомнился им на всю жизнь. Лучшего из прожитого ими, пожалуй, не было. И, встречаясь друг с другом на звездных дорогах, они вспоминали именно о тех счастливых днях и, конечно же, об их загадочном опекуне. Ведь с ним никто так больше и не встретился. А каждому хотелось повидать его. И вновь ощутить ту, пронизывающую до самого донышка сердца, любовь к ним…

Все при встрече спрашивали о нем. Они искали его. В «Справочнике специалистов ВКМ» значилось всего двенадцать граждан с фамилией Учитель. Однако ни один из них ничего общего не имел с их Учителем. Ни один из них никогда не делал Солнца. И ни один из тех двенадцати даже наружностью не походил на их опекуна. Впрочем, что касается внешнего вида Учителя, тут происходило что-то странное. Все триста человек, видевшие его на протяжении целого года рядом с собой, представляли Учителя по-разному.

Альфийцы его словесный портрет описывали приблизительно одинаково. Среднего роста и средних лет. Больше, чем на девяносто он не тянул. Худощавый, мускулистый. Черноволос, но белолиц. Глаза карие с прозеленью. Глубокие. Лоб высокий. Нос прямой. Губы в меру пухлые. Как у людей волевых, с сильным характером, подбородок слегка выдвинут вперед. Походка мягкая. Быстрая, но не суетливая…

Это общие черты наружности, с которыми были согласны все пятьдесят альфийцев. А в деталях, что по-существу составляют облик человека, было много несовпадений… Один уверял, что у Учителя на правой щеке, почти у виска, имелась крупная, поросшая волосинками родинка, а лоб испещрен множеством резких морщинок. Другой утверждал, что он немного косоротил и из-под густых, свисающих бровей, глаза его казались маленькими. Третий говорил, что Учитель явно сутулился, глаза его были широко расставлены, одна из бровей вздернута, а по межбровью, в форме трезубца пролегали морщины, острия которого чуть ли не достигали середины лба…

У каждого альфийца находились одна-две детальки, которые, по мнению других, искажали внешний вид Учителя. У каждого он был свой. Но это еще так-сяк. А вот в представлении ребят из других Венечных наружность Учителя даже близко не походила на тот образ, с каким соглашалось большинство альфийцев. Например, в памяти прикомандированных из второй Венечной, он сохранился в другом облике…

Русобородый. С отливающими сталью синими глазами. Высокого роста. Широкоплечий. Со вздернутым носом…

Ребята из третьей убеждали, что в общих чертах он выглядел коренастым… с бобриком остриженных на голове волос и узкими карими глазами…

Представители четвертой Венечной настаивали на том, что Учитель был великолепно сложен, высок, но черен, в пышной, из мелких кудряшек шапке волос. Нос приплюснут…

Люди из пятой набрасывали его портрет по-своему…

И если бы кто задался бы целью сделать по их словесным описаниям карандашный рисунок Учителя, тому пришлось бы триста раз браться за карандаш. И сделать триста набросков. Ведь каждый из членов экспедиции добавлял еще свои детали, искренне возмущаясь на своих товарищей, не заметивших их.

Но никто из тех, кто был тогда на полигоне такого сопоставительного анализа не проводил. Может и провели бы, соберись они вместе. Ведь интересно все-таки. Сам Строптивый при многочисленных встречах с теми, с кем некогда делал Солнце, и в беседах с ними недоумевал от столь резкого расхождения в описании черт лица и фигуры Учителя.

Удивляться то удивлялся, а вот соединил все разрозненное в целое только недавно, после того, как узнал, кто на самом деле крылся под именем Учитель. И на тотчас же возникший вопрос — отчего столь резким было расхождение в описаниях внешнего вида Учителя? — он тотчас же ответить не мог. Надо было собраться с мыслями. Посидеть немного, да подумать. Но времени на «посидеть» не оставалось. Завертела, закрутила его работа. И хотя он изо всех сил старался вести себя с подчиненными как Учитель, у него ничего не получалось. Зато Строптивый помнил все этапы работ и все чреватые опасностями узлы соединения. А узлов тех было видимо-невидимо. Но он о них знал. И сколько раз, когда вконец обессиленный от недосыпания, он находился в полуобморочном состоянии, Строптивый с благодарностью вспоминал склонившегося над ним Учителя…

Припорошенные сединой волосы. Светящееся лицо. Чуть тронутые улыбкой губы. И бездонные темные глаза. Они с немыслимой для Вселенных нежнейшей силой вобрали в себя, обволокли теплом и, мерно покачивая, повлекли его по усыпанному серебром Млечному пути. И, погружаясь в сладостный омут забытия, Строптивый слышал убаюкивающие, едва слышимые фразы: «Все видеть будешь. И все знать…»

Действительно, и запомнил, и знал. Да еще как. Словно только тем и занимался, что делал дневные светила.

3. Банкет

Прилетая сюда, Всевышний ни разу не сделал ему ни одного замечания. Правда ни слова и не сказал. Он не заговаривал со Строптивым со дня вынесения ему приговора…

Всевышний ходил по полигону и пристально всматривался в каждый стык каркаса. К чему-то сосредоточенно прислушиваясь, прикладывал ладони к колышущейся в его ячейках студенистой массе и наблюдал за реакцией уже пульсирующего ядрышка будущего Солнца.

Строптивый и Вэкос держались от Него на расстоянии. Специалисты, муравьями облепившие остов будущего Солнца, восхищенными взглядами провожали приветливо кивающего им Верховного Координатора и совсем никакого внимания не обращали на Всевышнего. Он как бы растворялся среди них. Он был одним из них. Строптивый знал, каждый из них видит скромно бредущего по полигону Всевышнего по-своему. Для него же Он выглядел по-прежнему…

Изморосью поблескивающая на висках седина. Светящееся лицо. И в глазах глубокая фосфорецирующая мгла…

Незадолго до окончания работ Всевышний, после длительного и взыскательного обхода, издали, скользнув по Строптивому лукавым прищуром глаз, улыбнулся ему. Строптивый потупился. А мгновение спустя самому себе сказал: «Не может быть». И чтобы убедиться в том, что он не ошибся, поднял голову. Но было поздно. Всевышний уже стоял спиной к нему. Затем, сказав что-то Вэкосу, исчез.

Наверное показалось, подумалось Строптивому. Но как бы там ни было, он почувствовал необыкновенный прилив энергии. Его охватила безотчетная радость. Усталость, накопившуюся за долгие месяцы, словно кто снял с него, как снимают ветхие одежды.

Спустя неделю фиолетовый шар еще не вспыхнувшего, но уже народившегося Солнца, оторвавшись от стапелей полигона, вразвалочку заковылял по космосу. Окруженный тремя мощными силовыми поясами он, убыстряя шаг, удалялся все дальше и дальше. А затем остановился. И теперь отсюда, с астероида, служившего Строптивому Командным пунктом, он очень напоминал крупную, спелую сливу.

Завороженный процессом спуска Солнца и его парением в пространстве Строптивый не заметил, когда и как исчез Всевышний. На командном пункте, неподалеку от него, стоял в одиночестве только Вэкос. Он от имени Всевышнего благодарил всех с блестящим завершением работ.

— Участники столь грандиозного дела, — сообщил он, — приглашены Всевышним на месячный отдых в Его Резиденцию. От себя добавлю: после отдыха вы все получите новые назначения с повышением по службе.

Ярко освещенные просторы эллинга огласились восторженными криками утомленных и удовлетворенных делом своих рук людей. Верховный Координатор поднял руку и, дождавшись, когда уляжется шум, продолжил:

— Завтра можете быть свободны. За исключением группы наблюдателей. Они задержатся здесь ненадолго. От силы, дней на пять. Им на смену прибудет специальная команда буксировщиков… Еще раз — спасибо! До встречи в Резиденции. И счастливого пути!

И снова радостные возгласы эхом раскатились по пустынным окрестностям полигона.

— Что касается тебя, — шепнул Строптивому Верховный, — никаких указаний я не получал. Останешься пока командовать группой наблюдателей. Потом видно будет.

Строптивый молча кивнул. Он привык к такому. Через день-другой от Него поступит приказ и он опять отправится в дальнюю дорогу. Куда-нибудь на окраину, выполнять очередное задание. Трудное или относительное легкое, ему было все равно. Лишь бы не было затяжного «окна». Строптивый не любил пауз. Они тяготили его. Окунувшись в работу, а он в любую из них входил с мальчишеским азартом, Строптивый забывал, что отбывает наказание. С приближением окончания срока его все больше и больше стали раздражать «окна». Ведь оставалось всего ничего. Всего семь лет. И, чтобы скрыть свою раздосадованность, он стал медленно, словно изучая, листать список личного состава, чтобы отобрать первую пятерку ребят и отправить их на дежурство к новорожденному. Особой сосредоточенности, какую он изображал при Вэкосе, это дело не требовало. Строптивый заранее знал из кого укомплектует команду наблюдателей. Назначив и проводив на облет первую пятерку, Строптивый пошел к остальным.