Мир «Искателя», 2004 № 04 - Павел Амнуэль

Сейчас… она ждала иного, нежели его жадные притязания, ждала ответа на этот вопрос. Вслушивалась в торопливое сопение Павла и пыталась понять, исходя только из доступной ей вазомоторики лица да отдельных, брошенных невзначай, на ветер, слов своего любовника о том, с какими же вестями он прибыл к себе на квартиру. Дурными или же…

Да и что считать дурными вестями, для себя она еще не решила. Как ни старалась. Ей только предстояло это решить, тем более после всех действий, проведенных в квартире до внезапного появления хозяина. Приход Павла Серафиму, как ни пыталась она взять себя в руки и убедить в необоснованности возможных треволнений по любому поводу, конечно, выбил из колеи. Насторожило ее и то, что Павел воспринял Симино присутствие как должное. Значит, ему просто необходимо ей что-то сказать, что-то важное, касающееся их обоих. И, наверное, не только о сегодняшнем визите Алексея в Икшу. Поведать, быть может, о том, что повисло в последнее время между ними невидимой преградой, то, что начало проявляться очень давно, с той поры, как она позвала Павла к себе — месяц назад, даже больше — и заговорила о своем муже, впервые упомянув его полным именем.

Пока ей оставалось только ждать. И подыгрывать Павлу в его старании снять напряжение, успокоиться и протянуть нить меж ними перед нелегким разговором. Вздыхать, постанывая, целовать его шею, обвивать ноги своими ногами и вцепляться пальцами в плечи. У него сильные плечи, Павел вообще любит заниматься собой, он привлекательный молодой человек… Возможно, это оказалось той каплей, что переполнила чашу ее сдержанности по отношению к немного застенчивому, но так старающемуся понравиться ей юноше. Пять с лишком лет назад.

Тогда все случилось очень похоже на все их последующие слияния, они вообще редко отличались разнообразием. Тогда же он впервые произнес свою фразу о желании взять ее. Это ей даже понравилось, показалось новым и волнующим. К тому же она надеялась на взаимность. Взаимность страсти. Что же до прочего… она уже пыталась ответить на это своему отражению в зеркале, незачем тревожить себя еще раз. Надо просто дождаться, когда Павел закончит и, успокоившись, начнет рассказывать. Осталось недолго, она это чувствовала.

Павел излился в нее, она вскрикнула протяжно и громко, в тон его полустону-полувздоху. Теперь она могла разжать объятия и просто чувствовать на себе его тело, пожалуй, единственное, что хоть в чем-то доставляло ей удовольствие.

Он молчал, приходя в себя.

— Теперь, я полагаю, так уж можно не беспокоиться. — Он подождал несколько мгновений, чтобы слова его выглядели как можно значительнее, и добавил: — Все кончилось.

Она не отвечала. Павел повторил:

— Все кончилось, Сима. Ты слышишь меня? Всё. Отбой.

Павел приподнялся на кровати, сел, а затем резко нагнулся над ней и, схватив за плечи, встряхнул. Серафима безвольно содрогнулась, голова мотнулась из стороны в сторону.

— Да понимаешь ли ты, наконец?!

Она с трудом подняла на него глаза.

— Я понимаю. Что ты так разошелся?

— Ничего ты не понимаешь. Все кончилось, — снова повторил он. — Никого нет, никто нам не хозяин. Ни тебе, ни мне. Мы теперь сами по себе. Одни. В полном одиночестве, — он махнул рукой, обводя ей комнату из угла в угол. — В полнейшем. Что хочу, то и ворочу.

Он внезапно сменил тон:

— Поздравляю вас, сударыня. — Павел приблизил свое лицо к ее лицу и продолжил уже тихо: — Теперь вы — безутешная вдова, а я убитый горем племянник, — и громче, точно обращаясь к большой аудитории: — Всех порешили проклятые вороги, никого не оставили, не пощадили. Знать, измена была в стане, знать, среди своих притаился доносчик вражий, наемник подлый, нечестивый и темный душою. Не уберегла дружина лучших людей государевых, оставила без надзора, видно, не бдела денно и нощно, видно, спустя рукава исполняла уставы свои. И потому — горе ей, горе. Горе неразумным и ленивым людишкам, средь своих силой да ловкостию выхваляющихся, а пред супостатом пресмыкающихся…

Звонкая пощечина прервала его монолог.

— Прекрати немедленно, — почти беззвучно произнесла Серафима. Глаза ее были полны слез.

Павел остыл мгновенно. Лицо его окаменело, всякое выражение немедленно исчезло с него, стерлось одним движением, точно с глиняной маски.

— Сима, — он наклонился к ней, — Сима… ну что ты… Что с тобой?

Слеза прочертила дорожку к виску. Он осторожно стер ее указательным пальцем.

За окном в наступившей тишине пискнула сигнализация чьей-то машины. Пискнула и тут же замолчала, точно испугавшись своей смелости.

— Ты боишься? — так же тихо спросил он.

Она не ответила. Спросила сама:

— Так ты и Караева… тоже?

Павел поправил ее:

— Не я, они…

— Да, — Серафима кивнула, — они. В самом деле. Кого-то еще?

— Телохранителя… — Он не решился назвать имя, уточнил только: — Твоего мужа. И всё. Всё. Уверяю.

Павел прижался к ней, обнял, уткнув лицо в ее плечо, точно хотел, чтобы она успокоилась сама и успокоила его, просто сказала бы, что все в порядке, все сделано правильно, что так и должно быть. Но Серафима молчала. Уже не плакала, просто молчала, не в силах говорить; понимая, что сказать надо, несколько слов, которые никак не идут с языка. Всего несколько слов. Так важных и нужных для него. И для нее тоже.

И никак не могла начать этот короткий монолог. Ждала удобного мгновения, но оно все никак не наступало; пустые, непригодные мгновения проходили, а его все не было.

А ведь еще ей предстояло прощание с Павлом. Она сделала для этого все, завершила приготовления всего несколько минут назад. Понимала: будет тяжело — и предварительно сожгла мосты. И теперь не знала, правильно ли поступила тогда… правильно ли она поступала все это время. На то ли решилась сегодня утром, верно ли поступила вчера?

Вопросы, одни вопросы. И никакой надежды на ответ. Вопросы слишком самодостаточны, чтобы вместить в себя хоть малейший ключ к их разгадке.

И еще… обстоятельство, играющее против нее всегда, с самого начала их знакомства. С той поры, как впервые она почувствовала невыразимую, невыносимую, но и неизбывную привязанность к Павлу. Сковавшую и не дающую надежды на исход, на то, что ей столь необходимо в эти минуты. Они слишком похожи, слишком. Им и сейчас необходимо одно и тоже — утешение, которого они ждут друг от друга с тайной надеждою, что другой в эти минуты окажется сильнее, увереннее в себе и сможет сказать простые слова, успокоившие бы разом. Несколько простых слов. Всего несколько, наверняка и она, и он уже по нескольку раз произнесли их про себя и теперь ожидают, что партнер сможет сказать то же вслух.

— Всё? — переспросила она, как бы отдавая эстафетную палочку Павлу, в нетерпении ожидая — примет ли? решится?

— Да, всё, — подтвердил он, не поднимая головы и не отваживаясь принять дар. Лицо его исказилось. В этот момент она едва сдержала себя, чтобы не почувствовать того же, что чувствует он. Невыносимо быть так привязанными друг к другу. Почему это не чувствуется в телефонном разговоре, когда мысли свободны, а руки развязаны, готовы на любые действия, а лишь после встречи лицом к лицу? Только сейчас.

Она с трудом подняла руку и коснулась его затылка. Им необходимо разойтись, ей надо уйти. Немедля. Встать и уйти.

Павел поднял голову, посмотрел Серафиме в глаза. Поцеловал сосок ее груди, но это его действие так и осталось без внимания. Знает ли он, что она ничего не чувствует — или не замечает этого. Или же ему все равно?

Нет, бесполезно. Ведь и она принимает его в себя для чего-то другого, чтобы почувствовать тяжесть его тела, ощутить его желание, вдохнуть чужую страсть и, соприкоснувшись, отойти, убежденной в том, что она не одна. Что есть кто-то, кто нуждается в ней, испытывает потребность, в которой никогда так и не осмелится признаться.

Он никогда не сделает первый шаг, ведущий к разрыву, ему не нужны эти шаги. А значит, все придется делать ей самой.

Павел снова вдохнул запах ее остывающего тела. И произнес:

— Ты как, ничего?

Надо обязательно ответить так, как он просит.

— Да, — Серафима кивнула, едва подняв голову. — В норме. Все хорошо. Все как должно быть.

Он прошептал, едва разлепляя губы:

— Спасибо, — так тихо, словно обращался к самому себе. Она услышала; ей обращение это не показалось странным. И, противясь самой себе, привлекла его на мгновение. Обняла и тотчас же отпустила.

Павел не пошевелился, точно ждал какого-то продолжения. Возможно, слова Серафимы и были тем продолжением, которого он ожидал.

— Не знаю, что я чувствую, — сказала она, не поднимая головы. И добавила: — Наверное, мне лучше уйти… побыть одной.

И тут же, точно боясь, что он не ответит, что, несмотря на все, согласится ее отпустить так просто — после всего, что было меж ними, сегодня и всегда, — произнесла: