Самшитовый лес - Михаил Анчаров

- Почему ты его по имени не зовешь? - спросила Лида.

- А привыкла... Все Сапожников, Сапожников, и я - Сапожников... Я слыхала, дирижеры зарабатывают много, - сказала Нюра. - А сами музыку не играют, только палочкой махают. Сапожников, ты после войны в дирижеры ступай... Ну, я пошла. Будете уходить, ключ под коврик положите.

Сапожников вдруг открыл глаза, и она вдруг открыла глаза. И Сапожников увидел огромные черные зрачки от века до века. Так они смотрели друг другу в глаза, и вдруг она схватила его за плечи и стала вырываться.

- Не надо... боюсь... - прохрипела она.

Сапожников вдруг стал как каменный.

Сапожников прождал ее напрасно еще неделю и уехал дальше воевать до следующего госпиталя.

Сапожников встретил ее еще раз перед концом войны. Снова приехал в Москву по военным делам. Он уже теперь был офицером, и его всего два раза задерживал комендантский патруль за какие-то не такие штаны. А какие штаны нужны для полного победного блеска, Сапожников уже забыл, а в Москве как раз перед победой вспоминать начали. Ателье работали круглые сутки, и все такое по части галунов, нашивок, "лампасов", "крабов" и "капусты" на фуражки и так далее.

Она пела в хоре соседней фабрики и по-прежнему работала в библиотеке.

Сапожников сидел во втором ряду, и со сцены пахло пылью и потом после танцоров. Он приподнялся уходить, но женщина из хора вдруг поглядела на него одного, и Сапожников сразу сел и просидел до конца. Потом ушел, не дождавшись.

А назавтра зашел в библиотеку.

- А-а... Сапожников, - равнодушно сказала она. И, закутавшись в пальто, снова стала заполнять чью-то карточку.

Сапожников читал подшивку. Свет был неяркий, Уходили последние посетители. Стекла в книжных шкафах читальни сверкали.

- Я закрываю, - сказала она.

Она скинула платок с ситцевого платья и стала надевать пальто, как школьница, поднимая руки вверх и вытягиваясь, и увидела, что Сапожников на нее смотрит.

Они вышли из читального зала в темный тамбур, потом на холодную улицу, и она заперла дверь на ключ. Как будто они из чужого мира вошли в свой и заперлись на ключ. Сумерки. Сырость. Запах мокрых листьев под ногами.

- Смотри, живой, - сказала она. - Я думала, ты убит.

Они шли медленно.

- Твои живы?

- Да, - сказал Сапожников. - А твои?

- Убивать было некого. Он взял ее за руку. Она отняла.

- Объясните мне, - сказал Сапожников.

- Не надо.

- Вы не помните?

- Не надо. Она остановилась у подъезда и стала смотреть на носки своих туфель, потом на него исподлобья.

- Лида, я выяснил, - сказал Сапожников. - Д'Артаньян не армянин.

- Ну... - сказала она. - Иди...

Сапожников ушел.

Сидел в сквере на мокрой скамье, пока не промок.

Потом перешел улицу и вошел в подъезд. Хотел Позвонить на втором этаже, не нашел звонка. Хотел постучать, но она открыла дверь сама, впустила его в переднюю, запахивая халат. В полутьме они прошли в ее комнату. На табуретке красным глазом сияла спираль электроплитки.

Она не раздеваясь легла под одеяло, высвободилась из халата и кинула его на стул.

- Скорей... - сказала она.

Когда они глядели в потолок и Сапожников курил, она сказала:

- И больше никогда не приходи.

- Приду.

- Ничего нельзя вспоминать.

- Почему?

- Не знаю.

- У меня никогда потом так не было, как тогда с тобой.

- И у меня, - сказала она. - Потому и не надо.

Никто не знает, почему мужчине и женщине надо быть вместе. Потому что хочется? А если перестало хотеться? Надо бороться с собой? А кому из них? Тому, кому первому перестало хотеться? А можно жить с тем, кто с собой борется?

- Неужели жизнь прошла? - спросила она.

А Сапожников, конечно, не догадывался, что ему или ей на роду написано. А если бы догадался, что ему на роду написано, то вцепился бы в эту дуру мертвой хваткой и не послушал бы ее горделивого приказа не приходить.

Глава 18. ПЕРЕГРУЗКА Сапожников всегда знал, когда будет авария, хотя не часто мог ее предотвратить. Понимающих его людей в этот момент не находилось. А потом уже все было поздно. Собирались вместе и вспоминали про Сапожникова. Он не отказывался. Зачем? В нем всегда жила надежда, что, может быть, в другой раз послушаются. Иногда бывало и так. Прислушивались, аварию проскакивали благополучно. Но в этом случае о Сапожникове уже не вспоминали. Разве композитор-профессионал захочет вспомнить, от какой уличной песенки он оттолкнулся, когда сочинял свой шлягер?

Сапожников всегда знал, когда будет авария. Тут не было никакой мистики. Старый охотник зияет, когда в лесу зверь. Одни говорят, что это шестое чувство, другие - жизненный опыт, а третьи, что, мол, за битого двух небитых дают и то не берут, а Сапожников был жизнью бит многажды, но не очень верил, что только в этом дело. Последние дни Сапожников толкался среди рабочих и понял, что авария на носу. Чересчур все было гладко для работы, которую собирались сдавать комиссии. Да не потому, что люди, сооружавшие этот конвейер, халтурили или еще как-нибудь иначе проявляли свою самодеятельность. Просто это носилось в воздухе, в морозном ночном воздухе, пробитом светом прожекторов. "Что же это получается? - думал Сапожников. Все канатно-ленточное хозяйство работает, как заводное, и автоматика срабатывает. Полуторакилометровый механизм при пробных пусках исправно тянет руду из шахты, не конвейер, а невеста, ну прямо под венец. И крыть нечем".

- Чего ты беспокоишься? - сказал Виктор, - Показания приборов отличные.

Сапожников только сопел.

Они стояли и слушали, как рокочет бесконечная лепта, и смотрели, как масляно вращаются ведущие звездочки.

- Лифт, - сказал Генка.

- Что?

- Не конвейер, а лифт, - сказал Генка, снял рукавицы и зажал пальцами уши.

Сапожников сделал то же самое.

Гул стал тихим, ровным и каким-то неустойчивым. Он оглянулся на Виктора. Тот что-то кричал. Сапожников опустил руки.

- ..во! - докричал что-то Виктор.

- Что?

- Я говорю, это ничего!

- Что ничего?

- Есть небольшие перегрузки, но это ничего!

- Виктор, это шахта, - сказал Сапожников. - Ты с этим не сталкивался. Маленькая перегрузка может мгновенно стать завалом. Все будет рваться и лететь к черту. Генка, давай еще прозванивай всю схему.

- Не учи меня, - сказал Виктор.

- Правильно, - сказал Блинов.

Он подошел к пульту веселый, в расстегнутом полушубке и сдвинутой на затылок пыжиковой шапке. - Я думаю, можно подписывать акт, а послезавтра ту-ту - и вы уже в Москве. Я вам завидую. Поработали вы классно. Я специально сообщу об этом в вашу контору.

- Мы еще не начинали работать, - сказал Сапожников и протянул Блинову "Краснопресненские".

Они давно уже разыгрывали восхищение друг другом, и было ясно, что и эта авария тоже приближается.