След Гунна - Роберт Говард

— Не вижу ничего смешного, — прорычал Вулфер. — Ты, конечно, не догадался прихватить ничего съестного?

— Я не… — начал было Кормак, но, недоговорив, вскочил на ноги. Вулфер на всякий случай схватил друга за ногу.

— Я действительно не прихватил с собой ничего съестного, — произнес Кормак, — но я думаю, что съестное найдется у них. Гляди-ка, это же наш корабль! Эти лодыри отдыхают! Смотри, весла опущены в воду, парусов нет. Вот что делает с людьми перемена погоды!

Он поднял меч и замахал им над головой:

— Эй! Эй вы, бездельники! Эй! Поднялся и Вулфер:

— Эй, на корабле! Гакон, ленивая скотина! Быстро на весла!

Корабль стоял в четверти мили от сосны, на которой плыли друзья. Однако кто-то услышал призыв своего капитана. Весла дружно ударили по воде.

Кормак и Вулфер опять уселись на ствол, ожидая встречи с викингами. Еще несколько мгновений назад они и мечтать не могли о такой удаче.

— Спасибо тебе, что ты бросился за мной в воду, — сказал Вульфер, не глядя на друга.

Кормак усмехнулся.

— За сокровища целого мира не позволил бы тебе утонуть.

Он вспомнил маленькую Лоугру, вздохнул и стал ждать приближения корабля.

КЛИНКИ ДЛЯ ФРАНЦИИ

ВОИТЕЛЬНИЦА (Перевод с англ. А. Курич)

— Агнес! Рыжее отродье дьявола, где ты? — это был крик отца — по-другому он ко мне и не обращался.

Я откинула с лица мокрые от пота волосы и взвалила на плечо связку хвороста. Отдыхать мне случалось редко.

Отец раздвинул кусты и вышел на поляну — высокий, худой, злой. Лицо его было темным от загара, приобретенного во время многочисленных военных кампаний, и покрыто шрамами, полученными на службе у алчных герцогов. Увидев меня, он нахмурился — пожалуй, если б на его лице появилось другое выражение, я бы его и не узнала.

— Где ты прохлаждаешься? — заревел он.

— Ты же сам послал меня в лес за хворостом, — ответила я угрюмо.

— Разве я послал тебя на целый день? — рявкнул он, пытаясь отвесить мне подзатыльник, от которого я увернулась с ловкостью, приобретенной большим опытом. — Ты что, забыла, что сегодня твоя свадьба?

При этих словах пальцы мои бессильно разжались, и бечевка выскользнула из рук, вся связка хвороста рассыпалась по земле. Мне показалось, что даже солнце как-то потускнело, а птицы запели печальнее.

— Я забыла, — прошептала я пересохшими внезапно губами.

— Давай, собирай свои ветки и ступай домой, — сердито произнес отец. — Солнце уже садится. Неблагодарная дрянь, проклятая негодница, твой отец должен тащить свои старые кости через весь лес, чтобы привести тебя к мужу.

— К мужу! — пробормотала я. — Это к Франкусу?! Черт побери!

— Ах ты дрянь, ты смеешь поминать черта? — заревел отец. — Проучить тебя снова? Ты смеешь пренебрегать человеком, которого я для тебя выбрал? Франкус — самый прекрасный юноша во всей Нормандии!

— Он жирная свинья, — прошептала я. — Чавкающая, вечно жующая, тупорылая свинья!

— Замолчи! — вскрикнул отец. — Он будет мне поддержкой в старости. Я больше не могу ходить за плугом. Старые раны дают себя знать. Муж твоей сестры Изабель — собака, он мне не помощник. А Франкус не такой. Он тебя укротит. Он тебе потакать не будет, как я. Он-то уж тебя пообломает, моя красавица.

Услышав это, я почувствовала, что кровь в моих жилах закипела и кровавая пелена заволокла взор. Так всегда случалось при разговорах о том, что меня пора усмирить. Я швырнула на землю ветки, которые до этого машинально собирала и увязывала, и вся моя ярость вылилась в крик:

— Пусть он сгниет в аду, и ты вместе с ним! Я не выйду за него замуж. Бей меня, хоть убей! Используй, как хочешь, но я никогда не лягу с Франкусом в одну постель!

Глаза отца загорелись таким гневом, что я бы дрогнула, если б не охватившее меня бешенство. В его взгляде отражалось пламя ярости, насилия, то, что жило в отце, когда он грабил, убивал и насиловал, будучи воином Вольного Отряда. Он бросился на меня и попытался ударить кулаком в голову. Я увернулась, он ударил левой, но снова мимо. Так он колотил воздух, пока со звериным криком не поймал меня за волосы и не намотал их на руку, дернув назад мою голову и чуть не сломав шею. Затем он ударил меня правым кулаком в подбородок, и свет померк перед моими глазами.

Должно быть, я пробыла сколько-то времени без сознания — достаточно долго, чтобы он успел перетащить меня из леса в деревню. Не в первый раз я приходила в себя после побоев, но сейчас меня тошнило, голова кружилась, и все тело болело от ссадин и синяков, полученных, пока отец волок меня по земле. Я лежала в нашей жалкой лачуге. Когда я с трудом приподнялась и села, то обнаружила, что вместо простого шерстяного платья на мне свадебный наряд. Клянусь святым Дионисием, почувствовать его на себе было отвратительнее скользкого прикосновения змеи, меня охватила дрожь, я хотела сорвать его с себя, но снова подступили тошнота и головокружение, и я со стоном повалилась на пол. И опять на меня навалилась тьма, еще чернее, чем прежний обморок, и я увидела себя в ловушке, из которой нет выхода. Сила вытекала из меня; я бы расплакалась, если б могла. Но я никогда не умела плакать, и теперь была слишком слаба, чтобы проклинать отца. Я просто лежала, тупо уставившись на изгрызенные крысами бревна нашей лачуги.

Затем я почувствовала, что кто-то вошел в комнату. Откуда-то издалека послышались разговоры и смех, словно где-то собиралась толпа. Это Изабель пришла ко мне, неся в руках своего младшего ребенка. Изабель смотрела на меня сверху вниз. Я подумала о том, как она ссутулилась, как искривились от тяжкой работы ее пальцы и что лицо ее покрылось морщинами от постоянной усталости и боли. Праздничная одежда подчеркивала все то, чего я раньше не замечала, видя ее в обычном крестьянском платье.

— Все готово к свадьбе, Агнес, — произнесла она робким, как всегда, голосом.

Я молчала. Она усадила ребенка на пол и встала на колени рядом со мной, глядя мне в лицо со странной печалью.

— Ты молода, сильна и свежа, Агнес, — сказала она так, словно говорила больше сама с собой, чем со мной. — Почти прекрасна в этом свадебном наряде. Разве ты не счастлива?

Я устало закрыла глаза.

— Ты должна смеяться и веселиться, — вздохнула она; вздох походил больше на стон. — Это бывает только раз в жизни девушки. Ты не любишь Франкуса. Но и я не люблю Гийома. Жизнь женщины трудна. Твое стройное гибкое тело согнется и усохнет, как мое, от вынашивания детей, пальцы скрючатся, а сознание исказится и затуманится от непосильного труда, усталости и вечно стоящего перед глазами лица, которое ты ненавидишь…