Богдан Хмельницкий. Искушение - Сергей Богачев

Добродумов закончил, и шляхтичи зашумели. Некоторые из них высказывались за переговоры с Хмельницким, другие, наоборот, требовали поймать и казнить разбойников. Выслушав всех, коронный гетман о чем-то тихо посовещался с хорунжим и поднял булаву. Это означало, что сейчас он скажет свое решение.

– Панове, я внимательно выслушал все ваши соображения и вот что я решил. Мы не будем упускать такой возможности. Полковник Кричевский, собирайтесь на Запорожье. Грамоту от меня Хмельницкому вам сегодня вечером передадут. Возможно, мы и сможем решить это дело мирным путем. Но не будем понапрасну терять время. Кто знает, а вдруг этот бунтовщик не захочет мира? Тогда и нам надо быть готовыми к войне. Пан хорунжий, поручаю вам собрать отборные карательные отряды, готовые двинуться на Сечь. А помощником в этом будет Чаплинский. На том, панове, мое окончательное решение.

После этих слов Николай Потоцкий поднялся и в сопровождении Александра Конецпольского покинул зал. Совет был закончен, и шляхетные ляхи стали расходиться. Однако Кричевский приостановил Иллариона.

– Сдается мне, что не стоит нам торопиться. На дворе уже темно, а за углом лихие люди могут поджидать. Давай-ка, Ларион, дождемся грамоты от пана гетмана. А там видно будет, как домой добираться, – прошептал предусмотрительный полковник.

А в это время под стенами замка Чаплинский со своим помощником толковали с двумя подозрительными незнакомцами. О чем они говорили, понять было невозможно – разговор велся очень тихо. Но вот Мисловский вложил в руку одного из них нож, а Чаплинский передал другому увесистый кошелек. На том и расстались, подстароста и «часовщик» ушли, а наемники затаились у стены, ожидая кого-то.

Однако они так никого и не дождались. Простояв почти до рассвета, две облепленные снегом фигуры о чем-то пошушукались между собой, плюнули и ушли. Всю ночь они напрасно ожидали, когда из ворот замка выйдут Кричевский и его спутник – паломник Илларион. Чаплинский приказал им убить обоих, но представить дело так, будто божий человек ради денег напал на польского полковника, а тот, смертельно раненный, из последних сил нанес посланцу Хмельницкого ответный удар. В общем, все должны были подумать, что заговорщики друг друга прикончили.

Но этому плану не суждено было осуществиться. Кричевский не зря попросил Иллариона задержаться. Среди стражников, охранявших замок, были и верные ему солдаты, которые помогли им незаметно выйти через черный ход.

Дождавшись, когда передадут грамоту для Хмельницкого, они благополучно покинули замок. Правда, чтобы добраться до дома полковника, им пришлось сделать большой круг по чигиринским окраинам, но такие меры предосторожности были вполне оправданны. Не только Чаплинский и Мисловский хотели, чтобы Кричевский не доехал до Запорожья.

– Ну что, Ларион, считай, сегодня я тебе снова жизнь спас. Опять ты мой должник, – со смехом заметил полковник. – Да только теперь и я с тобой по краю лезвия хожу. Назад мне дороги нет. Ну, поздно уже, скоро полночь. Пойдем помолимся да будем спать ложиться. Чтобы побыстее выступить на Сечь, завтра же начнем собираться в дорогу.

– Если ясный пан не против, я схожу в маленькую православную церквушку, которая тут неподалеку стоит. Хочу там помолиться за наше спасение и за успешную дорогу до Запорожья, – осторожно произнес Илларион.

Он понимал, что времени до свидания с Геленой осталось слишком мало, и боялся, что полковник прикажет запереть в целях безопасности ворота своего дома. Однако Кричевский не стал возражать против позднего похода в храм, поверив тому, что только в православной церкви молитвы паломника могут иметь силу.

Захватив с собой пару свитков с молитвами, Добродумов что есть мочи побежал по ночным улицам к дому Чаплинского. Конечно, очередное свидание с прекрасной Геленой волновало его. Во время их последней встречи Илларион заметил, что голос ее стал нежнее, взгляд темных глаз – теплее, да и прикосновение ее руки он до сих пор ощущал на своей щеке.

Владимир Сергеев понял, что за этот год порядком подустал без обычных житейских радостей. Роль борца за великую идею, конечно, почетна, но даже реформаторам и революционерам ничто человеческое не чуждо. Конечно, он прекрасно понимал, что молодая пани Чаплинская – чужая женщина, и не надеялся на взаимность. Но, с другой стороны, внимание такой красавицы вызвало определенный интерес, и он шел на эту встречу, предчувствуя, что между ними что-то должно произойти.

Оставив эмоции, Добродумов вернулся к действительности. Он надеялся, что, проникнув в дом своего врага, получит возможность с глазу на глаз встретиться с загадочным «часовщиком». Теперь Илларион был абсолютно уверен, что этот человек из того же мира, что и Владимир Сергеев, да и прибыл сюда неспроста. Поэтому его нужно срочно ликвидировать, пока не наделал беды. Он понимал, что Мисловский его также признал. Чего скрывать, хотя Сергеев и прожил целый год в XVII веке, он все равно заметно отличался от людей того времени, впрочем, как и его визави. А общее увлечение собаками только усилило догадку. Поэтому действовать надо было немедля.

Илларион хорошо запомнил полный ненависти взгляд «часовщика», когда Чаплинский набросился на него прямо во время совета у Потоцкого. Такой не остановится ни перед чем. И пока эти двое надеются, что их с Кричевским мертвые тела валяются в снегу под крепостными стенами, следует воспользоваться эффектом внезапности и нанести удар первым. А для этого, помимо грамот, паломник прихватил с собой еще кое-что. Он понимал, что перед тем как ликвидировать «часовщика», нужно обязательно выведать, какое задание ему дали хозяева, что он уже успел сделать и что планирует.

С такими мыслями Добродумов добрался к дому подстаросты. Пробираясь вдоль старого забора, он услышал, как скрипнула едва заметная с улицы калитка. Из нее показалась невысокая женская фигура. Это была Гелена. Она жестом поманила Иллариона, взяла его за руку и повела за собой. Через несколько минут, миновав задний двор, а затем и темные коридоры дома, пани Чаплинская и ее спутник оказались в небольшой комнатке, которая была освещена только лампадкой под образами.

– Я ждала вас и боялась, что вы не придете, – тихо произнесла Гелена.

Добродумов отметил, что сейчас она совсем не похожа на ту надменную пани, жену польского подстаросты, которая днем сидела рядом с ним в костеле. Он вспомнил, как впервые увидел Мотрону на улице в Чигирине. Тот же открытый взгляд и нежный голос.

– Прежде чем мы приступим к молитве, расскажите мне про пана Богдана. Это правда, что он вернется за мной? Не забыл ли он меня? – спросила она.

– Ясная пани Гелена, не смею обманывать вас. Пан Богдан только тем и живет, что надеждой вернуться в Чигирин. Все его думы только о вас, прекрасная пани. Хмельницкий для того меня и прислал, чтобы узнать, ждете ли вы его, ведь вы теперь жена другого. Поэтому у него есть сомнения, а что, если пани не любит и не ждет его? – Илларион специально сделал ударение на последней фразе. Кто их знает, этих женщин, может, Мотроне действительно давно по сердцу Чаплинский и Богдану она приготовит не объятия, а западню.

Сама же Гелена при этих словах печально склонила голову, помолчала и, тяжело вздохнув, ответила:

– Я знаю вас как доброго друга пана Богдана, его духовника, человека мудрого и порядочного. Думаю, вам можно довериться как на исповеди.

Она подошла к Добродумову, опустилась у его ног на пол, грациозным движением поправила густые каштановые волосы и, взяв его за руку и глядя ему прямо в глаза, прошептала:

– Любовь… Вы думаете, я знаю, что это такое? Еще маленькой девочкой я попала в дом пана Хмельницкого, после того как мой отец погиб в бою. И Богдан стал для меня вторым батькой, спас от нищеты и смерти. Я очень благодарна ему за все то добро, что он сделал. А когда умерла его жена, я приняла на себя все заботы по дому и хутору, но и не думала, что смогу ему заменить не только хозяйку. Да меня никто и не спрашивал, хочу я этого или нет. Но случилось то, что случилось…

И хоть мы с Богданом так и не обвенчались, не успели, я никогда в жизни не посмела бы его предать. Чаплинский силой увез меня, сказав, что Богдан мертвый и, если я не уеду с ним из Суботова, он убьет всех детей Хмельницкого. Я хорошо помню, что он сделал с маленьким Остапом. Вот и пришлось выбирать жизнь с этим злодеем ради детей. Не было у меня иного выхода. И хотя мы обвенчаны по католическому обряду, я для него просто военный трофей, как хутор или конь. Мы и живем в разных углах дома, встречаемся во время ужина, если подстароста дома, и почти ни о чем не говорим. Да к тому же рядом с ним появился теперь этот странный человек, Мисловский, со своими страшными собаками. Иногда мне кажется, что Чаплинский держит меня возле себя как игрушку или приманку, а когда наиграется – убьет.