Арена мрака - Марио Пьюзо

Но он не мог объяснить Гелле, чем его раздражают и мать, и Глория, и брат и почему он любит ее. Может быть, потому, что она, как и он, познала страх, что она, как и он, боялась смерти, и может быть, как раз потому, что она, как и он, потеряла все, но, в отличие от него, не утратила свою душу. И он ненавидел всех этих мам, и пап, и сестер, и братьев, и любимых, и жен, которых он лицезрел в газетах и в кинохронике, в иллюстрированных журналах, – они получали медали за своих убитых сыновей, за своих мертвых героев; и он ненавидел их гордые улыбки и гордые рыдания – чем не замечательный наряд по случаю демонстрации своего подлинного горя, мучительного, но и сладостного от проявления собственных страданий, и все эти торжественные лица высокопоставленных сановников в ослепительно белых рубашках и черных галстуках; и он представлял себе, как все то же самое происходит повсюду в мире, и возлюбленные врагов тоже получают такие же медали за своих мертвых сыновей и героев и плачут и улыбаются столь же мужественно, получая взамен блестящий металлический диск в атласной коробочке, – и вдруг в его воспаленном мозгу возникло видение чудовищно растолстевших сытых червей, подъемлющих свои белые пустые головки, чтобы поклониться официальным лицам, и матерям, и отцам, и братьям, и возлюбленным…

Но их нельзя осуждать, ибо наше дело правое: и это правда, думал он, но как же Фриц? Это же был несчастный случай, просто несчастный случай. И все простят и его, и сановников, удостоивших его награды, и его мать, и Альфа, и Глорию.

Все они могут сказать: ну а что же ты мог поделать? И черви его тоже простят. Гелла поплакала, но и она смирилась, потому что у нее, кроме него, никого нет. И он не мог обвинять никого, но – только не надо меня учить, что хорошо, что плохо, только не говори, что я должен читать их письма, только не говори, что я должен вежливо улыбаться всякому подонку, который оказывает мне услуги или просто здоровается. Все эти намеки Геллы, что он должен обращаться повежливее с фрау Майер, Йергеном и своими друзьями и читать письма от матери и отвечать на них… Все-все перемешалось, и никто не виноват, и чего уж теперь винить их всех за то, что они живы?

Он остановился, почувствовав себя ужасно, голова у него кружилась, он не чувствовал ног под собой. Вольф держал его за руку, он склонил голову Вольфу на плечо и постоял так несколько минут, пока голова не прочистилась и он снова смог идти.

Ночь прорезали бегущие тени и белые черточки огней, и Моска, глядя им вслед, поднял голову и впервые увидел в небе холодную и далекую зимнюю луну. И понял, что они уже идут по парку Контрескарпе и огибают небольшое озерцо. Льдистый лунный свет играл на воде и окрашивал черные деревья на берегу морозными бликами. Синие тени пробежали по небу и заволокли луну, погасили ее свет, и теперь он вообще перестал что-либо различать. С ним заговорил Вольф:

– Что-то на тебе лица нет, Уолтер. Продержись еще несколько минут, мы сделаем остановку, и тебе полегчает.

И тут они вышли на городскую улицу и очутились в сквере на пригорке. В дальнем конце сквера стояла церковка. Ее огромные деревянные двери были закрыты на железный засов. Вольф повел его к боковому входу. Они поднялись по узкой лесенке и, только ступив на верхнюю ступеньку, едва не уткнулись носом в дверь, которую, казалось, навесили прямо на стену. Вольф постучал, и, подавив новый приступ тошноты, Моска с недоумением понял, что перед ними появился Иерген, и подумал: «Ведь Вольф должен знать, что Иерген ни за что не поверит, будто у меня есть сигареты».

Но он был слишком слаб, чтобы беспокоиться об этом.

В комнате было душно, и он бессильно подпер стену, но Иерген уже давал ему какую-то зеленую таблеточку и горячий кофе, он даже вложил таблетку ему в рот и приставил обжигающую чашку к его губам.

Скоро и комната, и Иерген, и Вольф четко проявились у него в сознании. Тошнота прошла, и он почувствовал, как холодный пот струйкой сбегает по телу вниз, в пах. Вольф и Иерген смотрели на него, сочувствующе улыбаясь, а Иерген похлопал его по плечу и добродушно сказал:

– Ну, уже лучше?

Комната была просторная, квадратная, с низким потолком. Один угол был превращен в спаленку и отгорожен ширмой, раскрашенной розовыми разводами и обклеенной вырезками из книги сказок.

– Там спит моя дочка, – сказал Иерген, и в эту минуту послышалось хныканье девочки, которая проснулась и заплакала громче, точно ей показалось, что она одна, и ее собственный страх заставил ее испугаться еще больше. Иерген зашел за ширму и вышел, неся на руках девочку. Она была завернута в американское армейское одеяло и сквозь слезы важно смотрела на присутствующих.

У нее были черные, как вороново крыло, волосы и печальное, с недетским выражением личико.

Иерген опустился на диванчик у стены. Вольф сел рядом. Моска подвинул себе единственный стул.

– Ты можешь пойти с нами? – спросил Вольф. – Мы идем к Хонни. Я очень на него рассчитываю.

Иерген покачал головой:

– Сегодня не могу, – и потерся щекой о заплаканную щечку дочки. – Моя дочурка очень напугалась. Вечером кто-то подошел к двери и стал стучать, но она знала, что это не я, потому что у нас условный стук. Мне приходится часто оставлять ее одну дома, а няня уходит в семь. Когда я вернулся, она была так напугана и в таком шоке, что мне пришлось дать ей таблетку.

Вольф неодобрительно хмыкнул.

– Она же еще маленькая. Ей нельзя давать их очень часто. Но, надеюсь, ты не думаешь, что мы пришли за этим. Ты же знаешь, я с пониманием отношусь к твоим просьбам и прихожу только в назначенное время.

Йерген сильнее прижал к себе дочку.

– Знаю, Вольфганг, знаю, что на тебя можно положиться. И я знаю, что не должен давать ей наркотики. Но она была в таком ужасном состоянии, что я сам перепугался. – Моска с удивлением увидел, как на гордом лице Йергена появилось выражение любви, печали и отчаяния.

– Как думаешь, у Хонни есть какие-нибудь новости для меня? – спросил Вольф.

Йерген отрицательно помотал головой:

– Вряд ли. Извини, что я тебе это говорю.

Я ведь знаю, что вы с Хонни хорошие друзья. Но если у него и есть какие-то новости, то вряд ли он сразу же тебе о них скажет.

Вольф усмехнулся:

– Это я знаю. Вот я и веду к нему сегодня Моску – пусть познакомятся. Я хочу убедить его, что есть человек с пятью тысячами блоков.

Йерген посмотрел Моске в глаза, и тот в первый раз понял, что Йерген с ними заодно, что он их компаньон.

Йерген обратил на него взгляд, исполненный возбужденного ужаса, как будто он смотрел в глаза убийцы. И в первый раз он осознал роль, которую уготовили ему эти двое. Моска не сводил глаз с Йергена, пока тот не отвел своего взгляда.

Они вышли на улицу. Ночь стала бледнеть, словно луна размазалась по всему небу и рассеяла мрак и тени, истощив все свое сияние. Моска чувствовал себя посвежевшим, в голове у него прояснилось. Он быстро шагал, не отставая от Вольфа.

Он закурил и ощутил теплый, мягкий привкус табачного дыма на языке. Они шли молча. Только однажды Вольф нарушил молчание:

– Идти придется далеко, но это будет последняя встреча, и там нам окажут достойный прием.

Так что можно будет совместить бизнес и удовольствие.

Они срезали путь, проходя по развалинам на соседние улицы, и Моска уже совсем перестал ориентироваться, как внезапно они оказались в переулке, который словно был совершенно отрезанным от остального города, – это была маленькая деревенька, уцелевшая посреди пустыни руин.

Вольф остановился у последнего дома в конце переулка и постучал в дверь, изобразив замысловатую дробь.

Дверь открылась, и на пороге появился небольшого роста светловолосый мужчина с абсолютно лысым лбом – золотистые волосы покрывали лишь затылочную и теменную часть его головы. Он был одет весьма щеголевато.

Немец подхватил руку Вольфа и сказал:

– Вольфганг, ты как раз вовремя – к полуночной трапезе.

Он впустил их и закрыл дверь на засов, обхватил Вольфа за плечи и прижал к себе.

– Ах, чертовски рад тебя видеть! Проходите! – Они вошли в роскошно обставленную гостиную с большим сервантом, где громоздились хрусталь, фарфор и столовое серебро. Пол был застелен богатым темно-красным ковром. Одна стена была сплошным книжным стеллажом; с потолка и со стен свисали отбрасывающие желтоватый свет лампы, по углам стояли мягкие кресла, в одном из которых, положив ноги на пуфик, восседала пышнотелая, полногубая женщина с ярко-рыжими волосами. Она читала американский модный журнал. Светловолосый сказал:

– А вот и наш Вольфганг с другом, о котором он нам рассказывал.

В знак приветствия она помахала им обоим тонкой изящной рукой, уронив при этом журнал на пол.

Вольф выскользнул из пальто и поставил портфель рядом со своим стулом.

– Итак, – обратился он к светловолосому, – чем порадуешь, Хонни?