Ураган для Льдины (СИ) - Лена Зиздок

Пигалица рычит нечто неприличное, с грохотом ставит тарелки обратно, суёт букет под мышку, снова берёт тарелки и уходит.

Парадокс, но несмотря на всю злость в адрес Горошкиной, я всё ещё хочу её трахнуть. Поэтому тоже собираю тарелки, встаю из-за стола и иду за девчонкой следом. Провожу до кухни, потом до спальни, выскажу, какая она неблагодарная, и… не знаю, какое "и". Будем считать, что я просто пользуюсь возможностью лишний раз попялиться на симпатичную упругую попку. Сгружаем тарелки в посудомойка, выходим в коридор. Запоздало меня озаряет — а если Горошкина из-за Генри злится? Я же ей не сказал, что он в вольере, вдруг решила, что всё-таки выгнал псину? Тогда понятно, чего психует… Стоп, а куда это она свернула? К прислуге? Какого хрена?!!

Глава 32. Споры-разговоры

ЕВГЕНИЯ

— Горошкина, ты куда намылилась? Варламов преграждает мне путь, сердитый-сердитый. Не нравится, когда не всё по-твоему, да, тиран доморощенный?

— Пропусти, я спать хочу. Устала, день был трудный, — пихаю его в бок, чтобы посторонился, но куда там!

— Не беси меня, пигалица! Здесь крыло прислуги, твоя спальня в другом месте!

— Если к той комнате в комплекте идёт необходимость греть твою койку, я предпочитаю комнату прислуги!

— Не надо произносить это таким тоном, будто моя койка — худшее, что может случиться в твоей жизни.

— Пфф, а не надо ставить всё таким образом, будто это прям сбыча всех моих мечт! Прям вот всю сознательную жизнь лежала и представляла в мечтах своих девичьих, как всяких старперов ублажать буду за крышу над головой!

Варламов скрипит зубами. Я прикидываю, не отхлестать ли его его же букетом, отвоевывая проход, но цветы такие нежные и красивые, что жалко их трепать.

— Горошкина!!! Как можно всё так с ног на голову перевернуть?! Я хоть раз такие условия озвучивал? Марш к себе, пока я тебя не прибил!

— А ты только и умеешь, что угрожать, да?

— А ты только и умеешь, что спорить?

— Почему же, убираться, вон, как оказалось, тоже неплохо могу. Завтра, наверное, окна буду мыть, или что там у вас для прислуги по расписанию?

— Я тебя в прислуги не записывал, хватит ерничать.

— Ах, прошу прощения, я, видимо, как-то не так поняла, что меня в эту униформу упаковали и убираться отправили?

— То есть, мне надо было просто выгнать твоего пса-разрушителя, а не давать тебе шанс исправить его хулиганства?

— Генри? — в моей голове что-то щёлкает. Неужели весь тот бардак — его лап дело?

— Только не говори, что ты ещё одну собаку завела?

— Н-нет, не завела, — мне становится неловко. По-хорошему, мне бы не обижаться, а благодарить надо, что моего четырёхлапого супермена не выгнали. Но признаться в этом Льдине, чтобы лицезреть его самодовольный вид? Да ни за что!

Между тем пауза затягивается. Варламов морозит меня взглядом, я, из чувства противоречия, тоже подбородок вздернула, смотрю на старпера с вызовом. Я не виновата, что он мне ни черта не объяснил утром!

— Так, всё, мне это надоело, — рявкает старпер. — Пошла наверх, или сам затащу! Тебе не понравится, обещаю.

— Поняла-поняла, я лучше сама! — я попятились к лестнице. Никогда таким Льдину не видела, это уже не Льдина, а настоящий вулкан на грани извержения. Даже когда он бумаги искал или был на меня за Генри зол, и то таким разъяренным не был.

Так задом наперед и поднимаюсь, страшненько к Варламову спиной поворачиваться. Благо, хоть не споткнулась ни разу! А он за мной следом наступает, и смотрит, смотрит, со значением так. То ли планирует, как убить по-тихому, то ли представляет, как трахнуть по-быстрому. Когда он вдруг прижимает меня к стенке в коридоре, становится ясно — всё же второе. Но целовать не спешит, лапать не лапает, навис надо мной снежной глыбой и взглядом по лицу так и шарит. А я кроликом испуганным замерла, мне и страшно, и странно-волнительно, как утром на кухне. Нос приятно щекочет морозный парфюм, слышу, как учащается мужское дыхание и чувствую, как ускоряется моё сердцебиение от этих гляделок на грани приличия.

Подозрительный треск выводит меня из заворожённого состояния. Чувствую — осталась я без платья! Опускаю взгляд — так и есть. Разорванная униформа лежит у ног темной тряпочкой, а Варламов окидывает меня с ног до головы удовлетворённым взглядом и ухмыляется.

— Раз этот наряд тебя так напрягает, ходи без него и больше не надевай ни под каким предлогом. В следующий раз когда твой пёс насвинячит, лучше голышом убирайся.

— Ага, щазз! — скрещиваю руки на груди, чтобы хоть как-то прикрыться. — Тебе надо, ты голышом и убирайся, а я полюбуюсь. Могу даже над душой постоять, попинать и покомандовать.

— Какие у тебя интересные сексуальные фантазии, Горошкина, — хмыкает этот непрошибаемый. Цепляет пальцем бретельку лифчика, приподнимает, отпускает. Любуется, как от этого действия чуть подпрыгнула грудь, кончиками пальцем касается ложбинки, лениво поглаживает. Вверх-вниз. Вверх-вниз. Плавно, неторопливо. У меня внутри всё в комок сжимается от осознания того, что я сейчас полностью в его власти. Меня не держат, но при этом мне ведь не вырваться, не убежать. Варламов сильнее. И быстрее. И вообще, куда мне против него. Захочет — прямо тут у стенки возьмёт. А он хочет, я низом живота отлично чувствую твердость его намерений. Но почему-то не спешит, не лапает, стоит, смотрит, молчит и продолжает гладить. Вверх-вниз. И я совершенно ничего не могу противопоставить этим нежным касаниям. Так и стою, и дышу через раз, и по всему телу с каждым ударом сердца разливается волнительное тепло.

Варламов склоняется ко мне, обжигает своим дыханием моё бедное ушко. Несколько тягучих мгновений его тело вжимается в моё так сильно, что не спасает никакая преграда в виде его одежды. Внутри екает от странной смеси страха и… восторга? Возбуждения? Для Льдины эта мускулистая тушка слишком горяча! Ухо вообще вот-вот сварится, особенно когда мужские губы прихватывают мочку, а потом выдыхают запредельно эротичным шепотом:

— Беги, Горошкина, пока отпускаю.

И старпер вдруг отстраняется, выпускает из своего захвата, и сразу становится холодно и неютно. Возможно, это потому, что я вспоминаю — я сейчас стою перед ним в одном белье! Инстинкт самосохранения придает мне ускорения, и я срываюсь бегом в свою комнату, пока отмороженный не передумал.

Убегаю внутрь, захлопываю за собой дверь, наваливаюсь на неё всем телом. Как будто Варламова это остановило бы. Сердце бешено колотится, коленки подрагивают, да меня саму всю потряхивает, поверить не могу, что меня так просто отпустили.

Непроизвольно касаюсь