Тристания - Куртто Марианна

Смотрю на дорогу и слышу мамин голос: даже если Тристан взорвется. Почему мама так сказала? Почему вошла в дом через окно, хотя дверь была открыта?

Тропа уже отрезана.

Через луг, кажется, еще можно успеть.

Пылающая река струится и блестит; это самая прекрасная и ужасная река, по которой не проплыла бы ни одна рыба. Рыбьи плавники почернели бы, жабры слиплись в комок, а сердечко остановилось; потому-то все живое сбежало отсюда, даже самые глупые твари сбежали отсюда.

Я один на острове, который превратился то ли в ад, то ли во врата рая: завтра я съем там яблоко.

Завтра я увижу там отца, а может быть, свет будет таким ярким, что и не увижу, а лишь почувствую знакомое присутствие, уловлю запах рук, в которые влетела смерть. Пальцы отца лягут на мои волосы, ушам станет щекотно, и я засмеюсь.

Глаза начинают понемногу различать цвета и формы, и я понимаю, что это не фантазия и не сон: навстречу мне движутся две человеческие фигуры.

В таких местах люди не остаются.

Это ловушка, медленная гильотина, единственное место, где мне хочется быть. Марта понимала это: Марта, наблюдающая за червяком на кухонном столе, Марта на новых белых простынях и на борту «Тристании», — она счастлива, когда в жизни хоть что-то происходит.

Грудь сдавливает, по щекам катятся горячие слезы, но в то же время она улыбается — я знаю ее, знаю ее так, как никого другого.

Но что причиняет ей боль?

Это единственное, чего я о ней не знаю.

Что-то внутри нее было надломлено уже в самом начале, и я не сумел починить этого. Не смог вычистить гниль. Нам вручили подарки, которых мы не хотели, персиковое дерево одиноко росло во дворе, ветер проносился сквозь его ветки и ударялся в окно.

Марта смотрела на мальчика, сидящего на детском стульчике, и говорила себе: он мог бы быть моим сыном, но мои руки пусты.

Глупый мальчишка, смелый мальчишка, он никогда не мог бы быть моим сыном. Он ненавидит меня, ненавидит таких, как я, и любит таких, как Марта: они кажутся мягкими, но могут выдержать все что угодно.

Мы искали мальчика в Козьей долине и в Готтентотском ущелье, но там его не оказалось, и этого следовало ожидать, ведь он не ходит проторенными дорожками.

Надо было послушать Сэма, который предложил пойти к пещере возле Цыганского оврага, но я не послушал, не поверил, что кто-нибудь отважился бы пойти на ту сторону горы, ведь там обитает смерть, а не надежда, как на противоположном склоне.

Наконец мы направляемся к пещере. Идем по безлюдному поселку и останавливаемся у Перекрестка трех камней: отсюда виден консервный завод и дом Тильды, которых больше нет.

Дома Сэма больше нет.

— Сэм… — вздыхаю я, но он только отмахивается и шагает дальше.

Нам приходится огибать лавовое поле, из которого, точно рука утопающего, поднимается дымовая труба.

У подножия оврага мы видим мальчика. Он кажется маленьким. Может ли человек казаться таким маленьким?

Мальчик стоит наверху, смотрит на дом Тильды и полагает, что тоже сгорит.

Смотрит на консервный завод, но не видит его: не видит банок с бездыханными, разрубленными на куски рыбами.

Когда мальчик замечает нас, на мгновение он замирает на месте, а затем бежит. Вскоре мы видим, что его путь отрезан, что между нами заструилась река, через которую не переплыть; она течет не быстро и не медленно, а именно с той скоростью, которая ей подходит.

— Он не успеет, — говорит Сэм, но мальчик несется изо всех сил, бежит так, словно к его ногам прилипли звезды.

И я тоже пускаюсь бегом, хотя знаю, что у меня нет ни быстроты, ни энергии, которые есть у мальчика: пусть я не стар годами, но уже успел высохнуть и потрескаться.

Просто на мою долю выпало больше испытаний, чем другим.

— Быстрее! — кричит Сэм, а сам не двигается с места. Он оценивает свою жизнь дороже, чем мою, и я понимаю его.

Я — ровный и тусклый свет.

Все эти годы Марта тлела рядом со мной, как зажигательный шнур, как бомба.

Ей всегда требовалось много, больше, чем я мог дать, и я давал ей все, чтобы она могла загореться и вспыхнуть. Но настал день, и у меня не осталось ничего, кроме оболочки, которая скукоживается на солнце.

Марта. Берт.

И сердечко посередине.

Я хотел сжечь подарки, хотел отомстить, но не знал, кому и за что, а теперь уже поздно.

Надо спасать мальчика.

Он близко, еще ближе, вот сейчас: он протягивает руки.

Поднимаю мальчика на руки. Он невыносимо тяжелый: то ли его кости сделаны из свинца, а сухожилия из железа, то ли в его голове именно в это мгновение родились все мысли мира.

Сокровище.

Оно нашлось, оно облепляет мою шею и плавится.

Волокна наших мышц слипаются, кровь перетекает из моей артерии в его, кровь такая горячая, что это невозможно себе представить.

Это можно только почувствовать.

Падая, я слышу, как вокруг меня рассыпаются золотые монеты.

А дальше вижу только ослепительный свет.

15

Кейптаун, ноябрь 1961 г.

Когда корабль с Джоном и Сэмом на борту причаливает в Кейптауне, Марта вспоминает об овцах.

С них все и началось: с копыт, под которыми сперва была земля, а потом лишь воздух; овцы превратились в огненные шары и погрузились во чрево вулкана. Марта видит их мысленным взором, в то время как перед ней по трапу спускается мальчик, который перебирается из своего укрытия туда, где плавящиеся камни до него не дотянутся.

Навстречу новым опасностям: навстречу своей матери.

Мальчик держит за руку молодого мужчину.

Сэм в новой одежде, Марта такую не помнит: на брате чистая рубашка и прямые брюки, которые не пузырятся на коленях, как все предыдущие штаны Сэма; тем не менее он держится в своей прежней манере, старается двигаться незаметно, хотя сейчас это невозможно, ведь гавань забита людьми и любопытно вспыхивающими огоньками фотоаппаратов.

Мужчина и мальчик спускаются по трапу. Вскоре их лица превратятся в простые черные пятна на страницах газет: это будут жалкие пародии, — проносится в голове у Марты, но затем она вспоминает, что настоящих лиц вообще не существует. Лица меняются, руки делают в одни дни одни дела, а в другие дни — другие, ненависть поселяется там, где должна была быть любовь, на месте заботы появляется разрушение, а смерть приходит туда, где предстояло родиться жизни.

Марта мотает головой, стряхивая с себя видения. Что толку сейчас думать об этом.

Что толку думать о тех, кого поглотила земля, ведь сейчас рядом с нею снова окажется брат, рядом с нею снова будет человек, который видит, потому что смотрит.

Сэм подходит к ней, и у всех на виду они вцепляются друг в друга и обретают то, что потеряли. И Марта отгоняет от себя все дурные мысли.

Она хотела бы взять Сэма за руку и увести его прочь, затеряться в беззаботности улиц и показать брату гору, которая возвышается над городом, точно непоколебимое серое божество.

Но Сэм герой, и сейчас ему необходимо сосредоточиться на вопросах журналистов: он в центре внимания, ведь он отыскал мальчика, который потерялся на острове, и привез его сюда целым и невредимым.

Мужчина говорит: Я просто не мог смотреть, как мальчик сгорает на моих глазах.

Нет, мы не голодали.

В кладовых было достаточно еды.

Мы переходили из дома в дом, наблюдали за лавой.

Она стекла в море.

Море стало белым, как молоко.

Когда лава остановилась, она застыла и больше нам не угрожала.

Было тихо.

Было невыносимо тихо, и мы ждали корабль.

Корабль пришел, и мы ждали, когда ветер переменится, и наконец он переменился.

В тот день мы покинули наш дом, остров-призрак, остров сокровищ, и оставили третьего человека на его милость.

Третьего, слышит Марта, потому что у Берта нет имени.