Жизнь сэра Артура Конан Дойла. Человек, который был Шерлоком Холмсом - Карр Джон Диксон

В таком духе высказывается бригадир, и не только в самих рассказах, но и со страниц записных книжек о нем Конан Дойла. Записные книжки дают возможность взглянуть на некоторых людей из окружения Наполеона: на Мюрата «с саблей в ножнах и тростью в руке», бывалых солдат, несущих в шапках из медвежьей шкуры по две бутылки вина и от усталости использующих для опоры мушкеты, на «бледное лицо и холодную улыбку» Бонапарта. Упоминается один ненаписанный (или, по крайней мере, неопубликованный) рассказ: «О бригадире, получившем шантажирующее письмо для Жозефины».

«На протяжении трех лет, — пишет автор в другом месте, — я жил в литературе о Наполеоне в некоторой надежде на то, что, вновь и вновь погружаясь в нее, смогу написать сколько-нибудь достойную книгу, в которой донесу до читателя все очарование той удивительной эпохи. Но амбиции были выше моих возможностей… И поэтому после долгих откладываний результатом всей моей большой подготовки стала небольшая книжонка солдатских рассказов».

Нет, так не годится. «Небольшая книжка» — это критическая и вводящая в заблуждение оценка. На самом же деле «Подвиги бригадира Жерара» и написанная позднее серия «Приключения Жерара» составляют самую яркую картину из всего написанного им о кампаниях Наполеона. Причина этого: он видел все глазами француза.

Бригадир — это истинный француз; такой же француз, как Марбо, как Куанье, как Журдо. Не отдает фальшью ни одно слово, ни единый жест. Его позиции, которые так раздражают его английских недругов и так интересны нам, читателям, абсолютно искренни. Он — воплощение жизни и души Великой армии; из его горла едва не вырывается боевой клич: «Да здравствует император!» А его собственные выпады против английского характера ничуть не менее хороши. Этьен Жерар строит дурака только из самого себя; он никогда не делает дураков из Франции или французов. И это триумф как бригадира, так и Конан Дойла.

Первый рассказ о нем, «Медаль бригадира Жерара», был написан в 1894 году. Автор читал его благодарным аудиториям в Америке. Когда он вновь вернулся в Давос и поселился с семьей на этот раз в «Гранд-отель Бельведер», он к весне 1895 года почти закончил еще семь рассказов.

В ту весну погода в Давосе стояла плохая. Снег, когда можно было кататься на лыжах, сменился нудными дождями, все подхватывали простуду. В мае (о времени можно судить по письму Мадам) он съездил в Англию, и эта поездка вновь изменила весь ход событий.

Он столкнулся с тем фактом, что остаток своих жизней (или, говоря более жестоко, остаток жизни Туи) им, очевидно, придется провести в заграничных отелях в Швейцарии или в Египте. Он не возражал против этого, если это в самом деле было необходимо. Но в Англии он встретил Гранта Аллена, который также страдал от чахотки, и тот рассказал ему нечто другое.

Грант Аллен, чье имя сейчас почти забыто, был тогда хорошо известным писателем, который впервые привлек к себе внимание своим сенсационным романом «Игральная кость», а в том, 1895 году наделал еще больше шума откровенным обсуждением сексуальных проблем в книге «Женщина, которая решилась». Конан Дойл лучше всего знал его по научным работам, отличавшимся'сильно выраженной агностической окраской. Грант Аллен решительно подчеркнул, что больному туберкулезом не обязательно жить за пределами Англии. Он сам противостоит болезни, живя в Хиндхеде, графство Суррей.

Туи, которая не меньше, чем он, хотела вернуться, попросила мужа все выяснить. Он поспешил в Суррей и был более чем удовлетворен.

«Дело не только в Гранте Аллене, чье состояние дает надежду на то, что это место подойдет для Туи, — писал он. — Но высота расположения, сухой климат, песчаная почва, защищенность от холодных ветров создают самые лучшие условия». Он еще раньше продал дом в Норвуде. Зачем покупать другой? Он построит дом в Хиндхеде, и это будет дом с размахом.

Начертив план дома и с удовольствием включив в него большую бильярдную, он передал дело в руки архитектора из Саутси и своего старого друга Болла. Как сказал Болл, новый дом должен быть готов примерно через год. Вернувшись в Давос, он, к радости «Странда», закончил седьмой новый рассказ о бригадире, а также откорректировал «Письма Старка Манро» и внес поправки.

Он столько души вложил в «Старка Манро», что когда перечитывал книгу, то подумал, что она может оказаться такой его работой, которая выдержит самое большое испытание временем. В ней было все: амбиции, страхи, агностические (или, точнее, в применении к доктору Старку Манро деистические) взгляды. Там появлялась Туи под именем Винни Ла Форс. Краем разума он понимал необходимость признания того, что он никогда не был влюблен в Туи в смысле того, что подразумевается под большой любовью. В дни, когда они жили в Саутси, он был слишком влюблен во влюбленность. Но он испытывал к ней чувства глубокого расположения и привязанности, которые были лучше всякой любви. Или он только так думал?

Но такая мысль казалась ему предательской. Он отогнал ее.

Работа, которая выдержит самое большое испытание временем? Может быть. Тем не менее он давно пришел к выводу о том, что по-настоящему важен только рассказ. Однажды, в минуту возбуждения, он сказал Роберту Барру, что предпочел бы, чтобы его судьями были не профессиональные критики, а товарищи по писательскому творчеству или же школьники. Он признал, что это было некоторым преувеличением: не дашь же школьнику «Роберта Элзмира», как можно дать «Остров сокровищ». Воспоминания о том, как они комментировали «Белый отряд», не покидали его. Это подчеркивало образ его мыслей.

«Первая цель прозаика, — говорил он Дж. У. Доусону, — найти интригу. Если нет интриги, зачем тогда все? Возможно, у него и есть что-то такое, что стоило бы рассказать, но тогда он должен рассказать это в другой форме». Все было так, как будто в разгар пьесы автор выскочил бы к огням рампы и остановил действие на время, пока он выступает с речью по ирландскому вопросу.

Что касается пьес, нелишне задать вопрос, что же произошло с той четырехактной драмой об эпохе Регентства, которую он начал писать для Ирвинга и Эллен Терри перед отъездом в Америку. Какое-то время о ней больше ничего не было слышно, так же, как и о Хорнанге как о соавторе. Но нам не понадобится прибегать к услугам Шерлока Холмса, чтобы разрешить эту проблему. Любой намек на возможность боксерских поединков на сцене «Лицеума» привел бы в ужас Ирвинга, который в том году был посвящен в рыцари: впервые в рыцарское достоинство был возведен актер. Поэтому Конан Дойл, которому не терпелось заняться боксерской темой, отложил пьесу и начал писать роман с другим сюжетом. Летом и в начале осени был написан «Родни Стон».

Когда становится известно, что издательство «Смит, Элдер энд К0» потом заплатило ему вперед гонорар в четыре тысячи фунтов, а «Странд» — тысячу шестьсот за право серийной публикации, вопреки потрясению Джорджа Ньюнеса из-за того, что это будет повествование о боксерах («Почему именно эта тема из всех возможных на белом свете?»), можно представить себе степень его писательской популярности. Но лучшей данью «Родни Стону» были высказывания старого австралийского боксера, которому вслух читали книгу, когда, больной, он находился уже при смерти.

Трудно забыть сцену в зале «Вэггон энд Хорсиз», когда Чарльз Треджеллис, Бак Треджеллис устраивают для болельщиков ужин, на котором появляется весящий семнадцать стон принц-регент. В зале, увешанном «Юнион Джеками», собрались все звезды кулачных боев — «Джентльмен» Джексон и Джем Белчер; чемпион Ирландии Эндрю Геймбл; Билл Ричмонд Черный; великие еврейские боксеры Дэн Мендоза и Датч Сэм, еще двадцать человек, когда приемный сын кузнеца Бой Джим бросает вызов лучшему из них. Мы слышим взрывы хохота, остроумные замечания о том, что этому новичку надо бы попробовать себя в бою с кем-нибудь менее опытным, чем Джем Белчер. На освещенном фонарями ринге, который окружают зрители, Бой Джим ведет бой с полупьяным Джо Берксом, а ставки поднимаются все выше и выше. Выбивающийся из сил Беркс находится в тяжелом положении, но у его молодого оппонента не хватает опыта, чтобы довести дело до конца.