За Русь святую! - Николай Андреев

Сизов закончил работать над бумагами, отложил в сторону карты города, смежил веки и глубоко-глубоко вздохнул.

Утром толпы снова вышли на улицу, уверенные в своей безнаказанности, попробовавшие пряного вкуса анархии и погромов…

— Прочь с дороги! — выкрикнул седовласый водитель трамвая, высунувшись из окошка. Прямо на рельсах собралась кучка петроградцев, с камнями и палками в руках. — Зашибу!

Но люди не слушали, пришлось остановить машину. Пассажиры, не понимая, что происходит, прильнули к окнам. Трамвай начал качаться. А через мгновение пассажиры уже бросились на выход: толпа вот-вот должна была опрокинуть трамвай. Некоторые особо ретивые даже кидали камни вслед спасавшимся пассажирам…

— Бей дармоедов! — Треск стеклянных витрин. Громили магазины и лавки. Продавцы торопились спастись в безопасном месте, пока зверевшая по минутам толпа выворачивала и корежила их заведения. Нескольким не повезло, и их избили, не удовлетворившись грабежом.

— Не стрелять. Запрещено применять оружие! Не стрелять! — надрывался начальник патруля городовых.

Умудренный опытом разгона демонстраций еще пятого года, он любил повторять: «Да, вот это было время! Содом творился в стране, да только люди с головой на верхах сидели. А нонче ж…» Иван Сидорин, тот самый городовой, и сам был рад пальнуть для острастки в хулиганье, да только нельзя было.

Сидорин огляделся. С ним было четырнадцать человек — и это против более чем двух сотен. Они пытались оцепить один из переулков у Невского, да куда там!

— Эх, пугнуть бы этих бандюков! Как же их охолонить-то иначе? — в сердцах бросил Сидорин.

Он увидел, что в толпе началось какое-то брожение, и внезапно из гущи людей полетели куски льда, доски, булыжники. Петьке, только-только поступившему на службу, задело правый висок льдиной, кровь замарала мундир и начала капать на снег.

— Отходим, назад! Берегись! — Снова забили по мостовой рядом с городовыми камни, мусор и осколки льда. — Эх, пальнуть бы!

И вдруг — хлопок выстрела. Сидорин почувствовал, что его тело холодеет и что-то липкое течет по животу. Иван опустил голову вниз, а потом завалился на ставший грязным снег. Не стало бравого городового, пережившего кошмар первой русской революции…

То же самое творилось и на других улицах.

— Назад! Не показывать спину! Спиной не поворачиваться! — И несколько слов отборным матом «для понимания большего». Полиция просто не могла справиться с толпами, лишенная даже возможности отвечать выстрелами на град мусора и льда со стороны волнующихся.

А с людьми творилось что-то странное, жуткое. Копившаяся многие и многие месяцы злость наконец-то нашла свой выход. В глазах застыло озверение, кровь приливала к вискам, лица превращались в животные морды. Особенно страшное зрелище представляли собою нищие и чернорабочие. Голодные, озлобленные, замерзшие, они громили лавки с особым остервенением, первыми бросались на немногочисленных городовых, выкрикивали угрозы всем и всему и, не получая никакого отпора, храбрились все больше и больше…

— Александр Иванович, а вам не кажется, что события выходят из-под контроля? Люди и не думают успокаиваться. — Георгий Евгеньевич Львов разговаривал по телефонному аппарату с Гучковым. Даже при больших помехах и плохой слышимости можно было легко уловить в голосе председателя Земгора волнение и растерянность. Ведь все должно было протекать более спокойно, иначе, такого совершенно не учли при обсуждениях переворота.

— Успокойтесь, Георгий Евгеньевич, это, скорее всего, просто провокация Протопопова. Вот увидите, самых буйных соберут на площадях, а потом начнут уничтожать без пощады! Того же самого мнения и левые партии. Все в порядке, дорогой мой Георгий Евгеньевич, волноваться не стоит! — Но Гучков и сам не до конца верил в свои собственные слова.

Кирилл Владимирович кое-как смог добраться до Мариинского дворца, там как раз проходило заседание нескольких членов правительства. Министры были в растерянности: градоначальник считаные минуты назад запросил казачьи части. Балк утверждал, что иных способов наведения порядка у него уже нет. Если же не справятся казаки — придется вводить военное положение. Чего доброго, все это могло вылиться в настоящую революцию!

— Я вас уверяю, господа, — Протопопов, в своем бессменном жандармском мундире, спокойно и ровно убеждал Кабинет в том, что все в порядке, — казаков можно ввести, можно. Но до особенно опасного оборота не дойдет, я вас уверяю. Мы сможем успокоить столичных жителей. Надо просто подождать, все само собой уляжется. Спокойствие, только спокойствие, я вас уверяю, нужно только спокойствие!

Голос Протопопова стал воистину сахарным.

И Кирилл Владимирович, несмотря на то что вроде и не имел права голоса, поднялся с места и, легко вздохнув, заметил:

— Если уже меня пытаются остановить на улице, если уже семье Романовых нет прохода в столице, то что говорить о простых обывателях? — Сизов просто не мог удержаться от воспоминаний о том, что произошло считаные минуты назад…

Визг тормозов. На этот раз Кирилл решил воспользоваться автомобильным экипажем, причем сел за руль лично: не доверял он никому управление машиной в такой сложной обстановке. И не зря. Возвращаясь после посещения Арсенала, Кирилл попал на Воскресенской набережной в самую гущу событий. Здесь, правда, народ еще ходил с плакатами и транспарантами, а не револьверами и камнями, но все равно — было очень неспокойно. Кирилл раздумывал, как бы объехать толпу, а события меж тем закрутились с ошеломительной скоростью.

Несколько начисто лишенных страха и совести пареньков, лет по шестнадцать-семнадцать, стали тыкать пальцами в сторону машины Сизова. В его сторону посмотрели еще с десяток человек. На их лицах Кирилл не разглядел ничего хорошего, только желание повеселиться.

— Эй, твою благородь! — раздалось из толпы.

Солнце припекало, поэтому Сизов ездил в распахнутой шубе, под которой был легко заметен мундир, поэтому угадать в нем офицера не составило труда. К счастью, демонстранты не были особо сведущи в знаках отличия. Иначе бы вряд ли Кирилла ждало даже такое «доброе и ласковое» обращение. Все-таки к высшему офицерству отношение было далеко не такое «почтительное». Могли «разглядеть» в нем душегуба и кровопийцу.

— Ты-то нам и нужен!

На крик Кирилл решил не реагировать, пытаясь повернуть машину. Демонстранты заволновались: несколько группок отделились от основной массы и двинулись наперерез автомобилю Сизова. Авто заартачилось, время утекало сквозь пальцы, впереди замаячил призрак как минимум драки. Два десятка ребяток на одного Кирилла? Это будет конец… Но просто так Кирилл Владимирович не хотел сдаваться. «Чтобы какая-то шантрапа испугала русского офицера? Да никогда! Ату их!» — Похоже, эти мысли принадлежали сразу обоим пластам разума, и Сизову, и Романову.

— Прочь! Стоять, гады! Стоять! — Кирилл выхватил «браунинг» и выстрелил несколько раз в воздух, а затем навел ствол на ближайшего молодчика. — Пристрелю того, кто приблизится, поняли, сволочи?!

Похоже, лицо «благороди» в ту секунду было особенно яростным, а радетели народного блага — слишком трусливыми: Кирилл смог повернуть автомобиль и рванул на нем прочь, к Арсеналу. Там пока что было спокойно, да и охрану все-таки удосужились выставить.

— Я уверяю вас, Кирилл Владимирович, полиция обязательно найдет тех бунтовщиков и покарает их со всей возможной строгостью. — Голос Протопопова стал приторным от меда, в нем разлитого. Сизову этот человек становился все более и более неприятен. — Народ успокоится в ближайшие же дни.

— Господин министр, тогда хотя бы извольте доложить императору о царящих в городе беспорядках. Думаю, Николай еще не успел узнать о волнениях в столице? — Глаза Кирилла сузились.

— Я не счел нужным докладывать Его Императорскому Величеству о небольших беспорядках. — На лбу у Протопопова выступил пот. Явно министр не хотел докладывать императору об истинном положении вещей: иначе бы встал вопрос, а чем, собственно, занимается министр внутренних дел вместо того, чтобы поддерживать порядок в столице?

— Надеюсь, он получит телеграмму сегодня же. — Кирилл Владимирович был непреклонен. — И без украшательства и игры в слова. Император должен знать правду, не так ли, господа?

Министры заволновались. Им явно становилось не по себе при мысли о том, что император узнает об их бездействии…

А пока телеграмма Протопопова, в которой в весьма спокойных и осторожных тонах сообщалось о «небольших беспорядках и волнениях» в городе, шла в Ставку, на улицы Петрограда выехали казачьи сотни.

Молодые донцы и кубанцы, хмурясь и робея перед толпами волнующегося народа, так и норовящего кинуть во всадников чем-нибудь потяжелее, проклинали службу и запрет на применение оружия. Как «способствовать успокоению» людей, когда нельзя даже в воздух выстрелить для острастки?